«Взрослые говорили, что долго она не продлится»: воспоминания свердловчан о том, как началась война

Однако были люди, которые узнали о грянувшей беде раньше официального сообщения. Радиоприемников, способных ловить передачи зарубежных станций, в СССР было довольно много, но далеко не все их обладатели могли понять смысл передач на иностранных языках. Именно радиолюбители-полиглоты первыми узнали о начале войны. Одним из них был свердловский писатель Александр Савчук.

«Проснулся я от треска, — вспоминал его сын Валерий. — Выглянул из кровати и увидел отца, сидящего у радиоприемника… Он, чувствуя приближение войны, самостоятельно изучал немецкий язык… Утром 22 июня 1941 года, перебирая волны, он наткнулся на речь Геббельса, объявившего поход на Советский Союз, но сбился с волны и, чтобы понять, что же происходит, упорно вылавливал в эфире этот фашистский лай».

Савчук был не единственным свердловчанином, кто узнал из радиоэфира о событиях на западной границе. Еще рано утром слухи о начавшейся войне поползли по городу.

«Мой муж Леонид Петрович Неверов работал ответственным секретарем газеты "Уральский рабочий". Он узнал о начале войны до официального извещения. Ему об этом рано утром сообщил научный работник УНИХИМа Сырокомский. Не помню, откуда он сам узнал об этом, возможно, у него был мощный радиоприемник. Конечно, до правительственных сообщений никому нельзя было об этом говорить… Это было ужасно: видеть на улицах веселых, праздничных людей».

«В половине двенадцатого зазвонил телефон, — писал в своих мемуарах Николай Иванов. — Секретарей райкомов вызывали в обком партии. Первый секретарь Орджоникидзевского райкома Виктор Иванович Болтенко был в отпуске, поэтому пришлось ехать мне. В приемной секретаря обкома еще никого из приглашенных не было. Технические работники сидели около телефонов и звонили во все концы города, разыскивая людей. К половине второго пришло большинство членов бюро городского и областного комитетов, секретари райкомов партии. Секретарь обкома Василий Михайлович Андрианов сообщил нам, что началась война…

"Товарищи, соблюдайте спокойствие и бдительность! Организуйте охрану предприятий, мостов, коммуникаций, магазинов. Следите за порядком, не допускайте паники, оповестите актив: в два часа дня будет передаваться правительственное сообщение", — закончил Андрианов… В кабинете стояла полная тишина. Никто не задавал вопросов… Люди стали быстро расходиться, разъезжаться по своим районам».

«Мы только что выслушали отчетный доклад, — вспоминал рабочий Уралмаша Тимофей Олейников. — В нем тоже не раз произносилось слово "война": "надо быть готовым к войне", "надо крепить военную мощь", "надо...". Это был разговор о какой-то далекой, возможной войне, но верить в то, что она у порога, не хотелось. Мы сидели в зале, не очень внимательно слушали докладчика, а в перерыве весело балагурили, досадовали, что в такой отличный солнечный день приходится сидеть здесь.

И вдруг, как гром, прокатилось по притихшему залу: "Война! Товарищи делегаты, сегодня в четыре часа утра фашисты бомбили Минск, Киев, Одессу, Севастополь... Перешли границу... Повсюду идут кровопролитные бои..."

Я глянул на часы. Было двенадцать. Уже несколько часов шла война... Слышу взволнованный голос председательствующего: "Товарищи делегаты, конференция прерывается. Предлагаем всем разъехаться по своим предприятиям. Объявлена мобилизация..."».

Второкурсница филологического факультета университета Вера Петрова в это время занималась генеральной уборкой:

«Вдруг в комнату заглянула свекровь и сказала, чтобы быстро включали репродуктор: говорит Молотов. Он говорил спокойно, как-то даже бесцветно о том, что война уже началась, что бомбили Киев, Севастополь, Одессу, Минск, Смоленск, а я уже ничего не слышала и заливалась горькими слезами. Уже бомбили города Прибалтики, а значит, и Ригу, где служил в это время мой отец и жили с ним мои мать и брат. Командирская дочка, я с раннего детства знала, что война — это смерть, увечье, боль… Так говорил мой отец…

Вскоре к мужу пришли его ученики, наверное из девятых-десятых классов… Возбужденные чрезвычайно, они тут же принялись мастерить флажки на булавках, которые я им высыпала грудой на письменный стол. Муж достал физическую карту СССР… Когда воткнули флажки в города, которые бомбили, все приутихли… Потом опять зашумели, ребята говорили, перебивая друг друга, что фашистам недолго бомбить наши города, уже к вечеру наша авиация покажет им, где раки зимуют. Полную уверенность в победе разделяли я, мой муж, все домашние и соседи, привлеченные шумом молодых голосов… Ребята говорили о войне, удивлялись, как это Германия, такая маленькая, решилась напасть на такой колосс, как Советский Союз, сроки войне положили самые минимальные…».

В том, что эти сроки были чересчур оптимистичны, Вера и ее муж убедились совсем скоро. 27 октября 1942 года она записала в дневнике: «Помню, мы с Левой в первые дни войны рассуждали, что через десять дней немцев отбросят за границу и будут воевать на их территории. Слишком наивно рассуждали…»

22 июня по случаю жары окна многих квартир были открыты, поэтому выступление второго человека в стране могли слышать даже прохожие.

«Мы с матерью шли вверх по улице Куйбышева, — вспоминал Юрий Торопов. — Из распахнутого окна дома № 17 услышали позывные Москвы — "Песню о Родине". После предупреждения о важном сообщении зазвучал голос Молотова…»

Студент университета Андрей Серов услышал правительственное сообщение в самом центре города:

«Выйдя из трамвая на остановке "Ленина — Толмачева", я как-то сразу почувствовал тревогу. Улица Ленина, обычно в этом месте наполненная людьми, казалась необычно пустой. Никого не было и на Пушкинской. Пройдя дом обкома, я вдруг услышал долетевший до меня из открытого окна мерный, какой-то странно торжественный, плохо скрывающий глубокое волнение голос. Невольно посмотрев в окно, откуда доносилось радио, и еще не вслушиваясь в смысл сообщаемого, я в черном проеме увидел бледное женское лицо и крупную слезу, катившуюся по щеке… Почему-то запомнилась именно эта одна слеза. Сердце сжалось, и я побежал. Стало ясно, что война началась».

«Не успел я спрыгнуть с последней крылечной ступеньки, как изо всех окон раздался громкий, взволнованный и чуть заикающийся радиоголос. О чем — не разобрал, но ясно: что-то случилось необычное. Через низенький штакетник я бросился к окну девчачьей комнаты на первом этаже, подтянулся за жестяной уличный подоконник… Девчата стояли кто в чем около настенной матово-серой тарелки громкоговорителя. Так я и провисел на подоконнике до последних слов: "Победа будет за нами!"».

Рудольфу Колёскину на тот момент было пять лет:

«Начало войны я встретил стоя на сундуке под черным репродуктором и слушая речь Молотова. Я, конечно, не знал, что это Молотов, но, что началась война, понял. Особого впечатления на меня, правда, это не произвело. Ну, объявили войну — и объявили».

Пятилетнюю Леру Пьянкову страшная новость оторвала от игры:

«Мой детский садик находился на первом этаже нашего дома по адресу Сакко и Ванцетти, 114. На его детской площадке со всякими привлекаловками мы с ребятишками играли даже в выходные. В то воскресенье мы играем, вдруг из садика выбегает дежурная и кричит: "Началось! Началось!" Мы, конечно, ничего не поняли и побежали по домам. А дома мама сидит у радиотарелки с напряженным лицом. Наш папа на тот момент давно уже находился в Бершетских военных лагерях под Пермью».

Из-за прекрасной солнечной погоды, стоявшей 22 июня, многие свердловчане предпочли проводить время в парках, садах или за городом. На следующий день еще не полностью перестроившаяся на военный лад газета «Уральский рабочий» напечатала явно написанный загодя благостный репортаж о беззаботном отдыхе горожан в первый день войны:

«Вчера в Свердловске стоял прекрасный летний день. Десятки тысяч свердловчан в нарядных светлых костюмах можно было видеть на улицах. Много народу отдыхало на берегу Шарташского пруда, в лесу. На прудах городском и Верх-Исетском многие катались на лодках… До 30 тысяч человек отдыхало в Парке культуры и отдыха имени Маяковского. На эстраде состоялись за день три концерта, четыре представления дал для детей кукольный театр, два — цирк Мюзик-холл...»

Конечно, далеко не все события, описанные в этой журналистской «консерве», действительно состоялись. В два часа настроение отдыхавших в ЦПКиО оказалось безнадежно испорченным. Как рассказывала артистка театра кукол Анна Заякина, третье представление спектакля «Волшебная калоша» на летней сцене парка внезапно прервалось:

«Мы уже отыграли половину, как на сцену поднялся военный, попросил остановить спектакль и объявил: "В четыре часа утра Германия вероломно напала на Советский Союз. Всем военнообязанным явиться сегодня в военкомат". Секунду стояла тишина, потом возглас: "Война! Война!" С плачем взрослые, подхватив ребятишек, заспешили домой».

«В то воскресенье мы с сестрой решили искупаться в парке Маяковского, — вспоминала Нина Гарелышева. — Там на Исети были две купальни: мужская и женская. Вдруг музыка в репродукторах смолкла и стали передавать какое-то сообщение. Все толпой побежали к воротам, на которых находились громкоговорители. Как только раздалось слово "война", люди стали давиться в воротах, спеша к ближайшей остановке трамвая. На эстраде прервался концерт, в котором участвовали жены живших недалеко от парка офицеров. Они пели как профессиональные певицы, но в тот момент и артисткам, и слушателям стало не до музыки».

Скомкался выходной и в других городских парках. Тринадцатилетняя Лариса Ратушная с младшим братом в тот день развлекались в парке Дворца пионеров:

«Мы гуляли, покатались по пруду на лодке. Плавали по кругу, заплывали под ажурный мостик, полюбовались стаей белых лебедей. Потом пошли к павильончику, где продавали ситро и печенье… Но в это время громкоговоритель объявил, что сейчас будут передавать важное сообщение. Вся детвора и немногочисленные взрослые столпились у репродуктора… Мгновенно установилась тишина, никто не толкался... Говорил Молотов… Запомнилось: "Враг будет разбит, победа будет за нами…" Несмотря на солнечный день, всё вокруг померкло, и мы побежали домой».

«Я услышала о начале войны в парке Маяковского, — вспоминала шифровальщица завода имени Воровского Евдокия Шаронова. — Согласно своей должности побежала на завод, а там уже ждала шифровка — приказ наркома о переводе завода на выпуск военной продукции. Я доложила директору и только потом побежала к себе предупредить троих детей, чтобы сидели дома».

Помощник машиниста электровоза Мария Бармина 22 июня отдыхала с семьей в парке на Сортировке: «Там гулянья были… Музыка, дети кричат, радость кругом. У меня такие дни, когда мы все вместе, редко выпадали… Всё было хорошо… Там репродуктор висел, и вот мы по радио всё узнали… Все остановились, закаменели… Муж забрал детей, домой поехал, а я — в электродепо. Там уже везде люди в военной форме… Начальник депо А. М. Прокуратов сказал нам: "Вам теперь, женщины, работать много придется". Но оставалась еще надежда, что война скоро кончится…»

На следующий день «Уральский рабочий» напечатал пафосные репортажи о мероприятиях, прошедших на Уралмаше и Верх-Исетском заводе. Судя по репортажу в партийной газете, заводчане, присутствовавшие на митинге, говорили только о ненависти к врагам, преданности к вождям и горячем желании перевыполнить план. О чем на самом деле думали собравшиеся люди, журналистов не очень интересовало…

«Гневны и суровы лица собравшихся. Внимательно и сосредоточенно слушают рабочие, работницы, инженеры, техники, служащие прокатного цеха № 2 речь секретаря партбюро цеха тов. Боброва: "Сегодня фашистские прохвосты, нынешние заправилы Германии, напали на нашу родину… Заместитель председателя Совета народных комиссаров, народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов, выступая сегодня по радио от имени правительства и товарища Сталина — нашего вождя и учителя, — заявил, что враг будет разбит…

На заявление тов. Молотова мы ответим тоннами высококачественной стали и проката сверх плана. Работая у агрегатов завода или находясь на фронте, мы проучим зарвавшихся фашистов и кровожадного пса-Гитлера. Смерть врагам нашей святой советской земли!" В едином порыве встают собравшиеся. Громкое ура раздается в помещении: "Ура товарищу Сталину! Ура Красной армии!"».

Митинги состоялись и в других цехах…

В своей резолюции коллектив Верх-Исетского металлургического завода заявил: «Подлым озверелым фашистским извергам, их обер-бандиту Гитлеру будет дан смертельный сокрушительный удар со стороны нашей славной Красной армии, Военно-морского флота, всего советского народа. Кровавая авантюра Гитлера закончится для него и его сволочной клики собачьей смертью. Фашистские псы будут сметены с лица земли. Мы обещаем работать сегодня еще лучше. Дадим больше металла для Красной армии. Еще крепче сплотим свои ряды вокруг товарища Сталина».

Прежде всего это касалось, конечно, детей, знавших о том, что такое война, только из патриотических фильмов и книжек.

«Когда двоюродный брат сообщил мне, что немцы напали на нас, моими первыми словами было: "Ну, мы им сейчас дадим!" Ну что взять с одиннадцатилетнего мальчишки?» — рассказывал Леонард Гусев.

Тринадцатилетний Виталий Волович даже радовался начавшейся войне: «22 июня мы не могли осмыслить всю трагедию происходящего. Отношение к этому было крайне несерьезное. Когда на другой день радио сообщало, что наши сбили пять самолетов, захватили вражеские танки, мы бурно ликовали. Позже, когда началось затемнение, когда начались буржуйки, когда начались голодные обмороки, мы поняли, что такое война».

Шапкозакидательская бравада в первый день овладела и многими взрослыми. Семиклассница Зоя Батракова чувствовала настроение окружающих: «Все взрослые говорили, что долго война не продлится. Будет так, как на озере Хасан или с финнами. Одним словом, никто не думал о такой длительной войне».

22 июня на даче директора филармонии Григория Грэна собрались артисты свердловских театров. Его дочь Элла Эркомайшвили рассказывала: «Когда объявили про войну, у всех актеров и театральных работников было очень бодрое настроение: "Это очень ненадолго! Вот мы им сейчас всем зададим! Это всё живо кончится! Наша Красная армия им сейчас покажет!" Никаких слез не было, всё было ярко и бодро».

Некоторые свердловчанки даже стали планировать непременные выгоды после скорой победы Красной армии. «Когда мы с подружкой слушали речь Молотова, мы ничего такого не осознали, — говорила Неля Ефимова. — Подружка радовалась: "Вот теперь за границу будем запросто ездить!" Я удивилась: "О чем ты говоришь! Война!" — "Ну и что, повоюем — и всё"».

Некоторые посчитали, что новость о начале войны их почти не касается. Так поначалу показалось дочери известного писателя Ариадне Бажовой: «22 июня мы с девочками гуляли в центре города. Услышали из громкоговорителя, что началась война, но нам показалось, что она к нам не имеет непосредственного отношения, что она где-то далеко, словно в каком-то Уругвае… Мы погуляли еще, разошлись по домам. Отца дома не было, а мама тоже отнеслась к новости о войне спокойно. Осознание того, какая это беда, пришло позднее».

«В начале войны казалось, что она вот-вот должна закончиться, — писала Лариса Ратушная. — Судили по песням "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Судили по два года назад шедшей, хотя и тяжелой, но не затяжной финской… Но так было буквально первые дни, может быть, недели…»

Пропаганду винил в шапкозакидательских настроениях первых дней войны и Юрий Торопов: «Та самая "Если завтра война…", завершить которую предстояло малой кровью, могучим ударом, сперва оказывала свое влияние. Были и пересуды о том, когда разобьем немцев, когда перейдем на их территорию: два-три месяца, во всяком случае — до холодов... Очень скоро разговоры утихли, наступила хмурая тишина».

У двадцатилетней Антонины Коргуль старший брат с осени 1939 года служил танкистом в Монголии: «Когда я услышала выступление Молотова, то не очень испугалась. Все предыдущие войны были короткими. Они проходили для нас фактически незаметно, по принципу "мы вам покажем"… Когда я рассказала новость маме, она заплакала. Я еще не понимала глубины начинавшейся трагедии. А мама всё поняла сразу. Ей стало страшно за сына. К счастью, брат прослужил в Монголии до самой войны с Японией, а потом вернулся домой».

Десятилетняя Света Финикова в тот день играла во дворе «Городка чекистов»: «Толпа людей стояла у уличного репродуктора. Мне показалось, что началась какая-то паника: взрослые носятся, собираясь кучками, что-то обсуждают, зовут детей домой. Напротив санчасти стояли в обнимку две женщины и рыдали. Оказалось, что у них у обеих в мае сыновей призвали в армию».

«22 июня я постирала белье, вывесила его сушить в нашем дворе на Челюскинцев, 86. Смотрю, по тротуару бегут люди, что-то кричат. Бегу за ворота, все кричат: "Война! Война! Немцы на нас напали!" Всё смешалось в один день, в один час… Я побежала на главпочтамт, чтобы отправить телеграмму мужу, а там толпа, все кричат. Что я написала в этой телеграмме — не могу вспомнить. Помню только: "Люблю, буду ждать, целую"».

Исаак Райхер в тот день тоже оказался на почтамте: «Телефонно-телеграфный зал на втором этаже был забит до отказа. Еще стоя на лестнице, я услыхал устало-взволнованный голос: "Девяносто третий, девяносто третий, Минск не отвечает, Минск не отвечает!" Толкаться не было смысла… На улице подумал: "Вот уже Минск не отвечает… Может, я ослышался?.. Наверное, вызывали Миасс, и мало ли почему он не отвечал. Бывало, что до Тагила сразу не дозвонишься…"».

«В тот жаркий день отец сказал: "Поехали на Шарташ!", — вспоминала Надежда Ихлова. — Мы доехали на трамвае до конечной, потом пешком через Каменные Палатки дошли до озера. Отец попробовал воду: "Шикарно, вот тут мы и расположимся". У нас получилось замечательное купание. Мы с братом из воды не вылезали, отец плавал, мама что-то готовила. Было так весело!

Ближе к вечеру пришла пора возвращаться. Мы сели на трамвай, доехали до площади 1905 года. Когда шли до дома, отовсюду слышалось слово "война". Дома включили радио и услышали речь Молотова. Я помню, родители еще удивились, почему не Сталин говорил».

Ближе к вечеру узнал о войне, уже полыхавшей на западе страны, Лев Шевяков — единственный на тот момент действительный член Академии наук СССР, проживавший в Свердловске. В сентябре 1941 года он в своем дневнике так описал день 22 июня:

«Мы с женой Ольгой Ивановной были по обыкновению за городом — в районе Уктуса, на речке Патрушихе. Возвращались обратно ранним вечером… Когда в переполненном трамвае мы проезжали мимо Дома печати, то у столба с "последними известиями" стояла небольшая толпа. Придя домой, мы узнали от сына о нападении Германии на СССР и о других первых моментах войны. Сын же сказал, что уже звонили из радиокомитета с просьбой о моем экстренном выступлении по радио.

22 июня я был обязан, как было условлено за несколько дней перед тем, выступать перед окончившими десятилетку молодыми людьми по вопросу о выборе профессии. Поэтому, быстро приготовив и передав по телефону в радиокомитет текст своего краткого выступления по радио, отправился во Дворец пионеров на собрание школьников. Там тоже было всё совершенно спокойно, начало грозных дней находило отражение только в речах ораторов, в частности и в моей. После "официальной" части состоялся концерт и даже танцы».

На том же вечере присутствовала выпускница школы № 9 Лена Гомельская со своими одноклассниками: «Хотя о войне было всем известно и в душе было смутно, тревожно, всё-таки по-настоящему вся трагедия не доходила до нас. Шутили. Были оживлены. Одноклассник наш, Глеб Попов, смеясь, говорил, что дома мама и бабушка плачут, собирают его вещи, сказал: "Трусики складывают". Глеб погиб вскоре под Ленинградом...»

Наступала ночь — первая ночь, которую Свердловск встречал уже в статусе тылового города, одного из главных центров производства вооружения, так необходимого на фронтах начавшейся Великой Отечественной войны.

_{Автор выражает благодарность всем, кто поделился воспоминаниями о том трагическим дне, а также Артему Берковичу, Валерии Мазур, Наталье Рукавичниковой, Владиславу Тарику, сотрудникам Государственного архива Свердловской области и Центра документации общественных организаций Свердловской области.}