Как я ходила в подпольный гей-клуб и всю ночь страдала от ЛГБТ-пропаганды

За пару дней до вступления в силу закона о запрете ЛГБТ-пропаганды нелегкая журналистская доля завела корреспондента «Фонтанки» Венеру Галееву в подпольный гей-клуб. Прямо в центре Петербурга журналистка подверглась мощному облучению крамолой.

Главред поставил задачу — описать процесс, но пока журналистка складывала слова, президент России завизировал закон. После чего ребром встал вопрос: можно ли вообще теперь рассказывать об этом эротическом туре? Редакция запросила комментарии у законодателей-разработчиков и прокуроров, которым применять эту новеллу. А автору строго было указано рассказать о своем походе в неукоснительном стиле отвращения. Вот что из этого вышло.

Итак...

Перед публикацией этого текста мы решили уточнить, соответствует ли он вступившему в силу закону о полном запрете ЛГБТ-пропаганды, у тех, кто над ним работал.

Нина Останина, председатель комитета Госдумы по вопросам семьи, женщин и детей, автор поправки об уголовном наказании за ЛГБТ-пропаганду, услышав о походе журналиста в гей-клуб, строго уточнила:

— И вам там понравилось?

— Ну мне вообще писать репортажи нравится... — стушевалась автор.

— Я не о вашей работе. Вам атмосфера в гей-клубе понравилась? — настаивала депутат.

Чтобы вынести свое суждение, депутат Останина любезно согласилась прочитать текст. Вердикт вы увидите в финале нашей экспериментальной публикации.

А вот что ответил на предложение немного побыть нашим цензором депутат Госдумы РФ, глава комитета по информационной политике и один из авторов закона о запрете пропаганды ЛГБТ и смене пола Александр Хинштейн: «По-журналистски вас понимаю, но с правовой точки зрения — депутаты лишены права трактовать законы. Думаю, такой эксперимент уместно предложить провести правоприменителю — например прокуратуре».

Сказано — сделано.

Первоначальный план был — просто пойти с подружкой в клуб. Потанцевать, развеяться, убедиться, что 40 лет — ума нет, но это не приговор. И желательно без приключений в виде толпы пьяных мужиков, уверенных, что каждый из них и все вместе разом — лучший подарок, причем немедленно.

Благая весть вскоре пришла в общем чате: имеется в городе такое место. Столик уже забронирован. Встал вопрос, что надеть. Что вообще сейчас носят в клубах? Не хотелось бы выглядеть теткой, напудрившейся в театр. В ответ чат разродился картинкой изнутри заведения: рослый, изощренно накрашенный мужик в огромном тюрбане из розовых роз пытается съесть микрофон.

Выяснилось, что это самый натуральный гей-клуб в центре города, через дорогу от метро. Вывески нет. Группа в соцсети закрытая. Шоу с участием драг-квин каждые выходные.

Вечер, как говорится, стремительно перестал быть томным.

Втиснувшись в шелковый топик с фиолетовым бантом, который в последний раз надевала на втором курсе журфака, в назначенный (поздний) час я отправилась искать нужную дверь, куда меня практически заманили обманом.

Напомним, что редакция подстраховалась: «Фонтанка» попросила пару знакомых сотрудников прокуратуры Петербурга отредактировать неточности. Вдруг мы недостаточно втопим по гей-контрпропаганде?

Дверь нашлась с третьей попытки между шавермой и ломбардом. Оказалось, ее даже на «Гугл»-картах тщательно замазывают, как бы чего не вышло. Или не вошло.

Внутри цвел всеми цветами радуги другой мир. (Здесь наши помощники пусть и с юмором, но заметили, мол, «слишком приятно написано — получается какой-то счастливый мир». Поэтому пришлось нажать: внутри цвел всеми враждебными цветами их другой мир. — Прим. ред.) Два этажа пропаганды, отдельный танцпол пропаганды, караоке пропаганды, театральный зал и три отделения шоу беспримесной, концентрированной пропаганды с музыкой и плясками.

Субтильный юноша в сетке из страз (в этом месте цензоры предложили прилагательное — «идиотских страз». — Прим. ред.) на лице и со сложносочиненными стрелками вокруг печальных глаз надел нам на руки бумажные браслетики гостей. Наверное, его держат там насильно, но уточнить я не решилась, потому что охранники уже заглядывали в мою сумочку. Вдруг я принесла напильник, чтобы разъять цепь, которой они приковывают этого юношу к стойке администратора.

Рядом проводили инструктаж мужчине, пришедшему с самой обычной, традиционной, нормальной женой: «Если вас схватят за попу, не надо сразу драться! Приходите, расскажите, что случилось, каждый случай будет расследован».

Я хотела было спросить, предполагается ли в рамках расследования следственный эксперимент: как именно вас схватили за попу — так или вот эдак? Но потом решила, что если девушкам такой инструктаж не проводят, значит, им, если что, драться можно. А при таком раскладе лишние знания — лишние печали.

Внутри оказалась полна коробочка. Все столы в театральном зале были заняты под завязку (прокурорам не хватило возмущения количеством клиентов, подверженных чуждым нам пристрастиям. — Прим. ред.). На танцполе не то чтобы давка, но тоже людно. Публика — разнообразная. На сцене танцевали трое мужчин, одетых в одни только блестки и влажные фантазии. Один изображал недотрогу, второй балансировал на двадцатисантиметровых каблуках-стилетах, а третий был вроде как царевна Будур, которая идет в баню. Посмотришь — умрешь.

— А я его на «Тиндере» видела, — вдруг сказала моя подружка, внимательно, но с осуждением разглядывая «царевну». — Он там в разделе для нас, девочек. А в «телеге» есть канал про … (мужчин, наделенных неприятными чертами характера. — Прим. ред.), и там про него пишут, что он — настоящий … (мужчина, наделенный неприятными (предложено заменить на отвратительными) чертами характера. — Прим. ред.).

Наконец три всадника апокалипсиса сошли со сцены, и под трубный глас появился четвертый. В клубах дыма на сцене возникла высокая фигура в белокуром парике и таких массивных накладных ресницах, что ими можно было бы насмерть прихлопнуть живого котенка. Конферансье явилась при полном макияже и в умопомрачительном платье из пайеток и страз. Каждый новый выход на сцену (а между номерами их было штук двадцать) — новое, еще более пышное и сверкающее платье. Сделано это было, очевидно, чтобы унизить присутствующих в зале женщин: вот, мол, смотрите, как я могу. Куда там вам с вашим унылым фиолетовым бантом.

Испытывая неимоверные нравственные страдания (по мнению надзора, надо усилить канцеляризмом: причиняющие моральную боль. — Прим. ред.) по этому поводу, я высидела все три отделения шоу. На сцене рослые и нарядные драг-квин сменяли друг друга. Вокруг них танцевали мужчины разнообразных талантов. Один был профессиональный балерун. Второй — гимнаст. Третий — царевна Будур с неприятным характером. В общем, опять всё лучшее не вам, женщины в зале. Ведущая со смертоносными для котят ресницами вдобавок к своим сменяющимся нарядам еще и выходила к микрофону с коктейлем. А я, как всегда, за рулем, и мне нельзя. Приходилось смотреть на всё это трезвыми, затуманенными гневом и завистью глазами. Потом ведущая пошла в зал знакомиться с гостями. Оказалось, за столиками много приезжих из самых разных городов, от Владивостока до Сочи. Человек двадцать пришли отметить свои дни рождения. Ведущая поздравила каждого персонально, некоторым именинникам сказала, что они страшненькие.

Все, кроме тучной и раздражающе жизнерадостной профессиональной певицы, исполняли свои номера под фанеру. Зрителей при этом принуждали петь хором, а еще вскакивать с мест и танцевать. В общем, изматывали гендерного противника, как могли.

На танцполе тем временем развернулась драма. Одна девица запрыгнула на платформу к гоу-гоу-бою, который показывал публике разные движения, переминаясь при этом на таких каблуках (оцениваем их как вызывающие. — Прим. ред.), на которых я бы даже лежать не смогла. Но тут же из толпы вынырнула другая девица. Сначала она сдернула несчастного танцора с платформы, так, что он ласточкой улетел в толпу, взбрыкнув каблуками. А потом схватила в охапку первую девицу и потащила в дальний темный угол. И долго там ей что-то втолковывала с очень сердитым лицом. Видимо, ругала, что та поддалась-таки пропаганде.

К нам, кстати, за всю ночь никто так и не пристал. Все изображали дружелюбие и жизнерадостность. В пятом часу утра какой-то мужик попытался пристроиться в танце к моей подружке. Это была уже последняя капля, и я, решительно взяв нахала за плечи, отодвинула его в сторону. Мужик (это место явилось самым конфликтным, с точки зрения наших собеседников: «Что значит — мужик! Мужик — это традиционно!» Я меняю на «что-то под маркой мужского пола». — Прим. ред.) дружелюбно и жизнерадостно исчез. А меня накрыло волной леденящего ужаса. Неужели это — оно? Действует?

Мы вышли на свежий воздух. Подружка вызвала такси. Улица была пустынна.

— А здесь что, какое-то заведение открылось? — спросил веселый дядька-таксист. — Что-то часто стали сюда вызывать по субботам ночью.

— В шаверму ходили, — хмуро кивнули мы на единственную светящуюся в темноте вывеску.

— Вкусная, наверное, шаверма, — хмыкнул таксист.

Мы решили отмолчаться.

А теперь обещанный вердикт Нины Останиной:

«Я не усматриваю в вашем тексте никакой пропаганды. Это информирование о том, что происходит в этом клубе. Пропаганда — это когда вы создадите у меня как у читателя побуждение к тому, чтобы я не просто заинтересовалась этим клубом — это не пропаганда, а чтобы мне очень захотелось стать такой, как те, кого вы описали. Тональность вашего рассказа такова, что вызывает брезгливое отношение к тем мужчинам, которых вы увидели в этом клубе. С другой стороны, это еще информация для правоохранителей. Потому что учреждение работает без вывески. Я не знаю, есть ли там спиртное, но такое ощущение, что это какой-то рассадник. Еще нужно посмотреть, есть ли там несовершеннолетние. Поэтому, нет, я не вижу в вашем инфоматериале повода для того, чтобы его запрещать к выпуску.

Но я ведь не эксперт. Этими вопросами будет заниматься Роскомнадзор. В конечном итоге требуется обращение в суд, суд назначает экспертизы, и только тогда суд выносит решение. Поэтому ни депутатские, ни родительские экспертизы, ни экспертизы прокуроров или известных людей не являются решающими с точки зрения вынесения какого-либо вердикта. Окончательный вердикт выносит только суд, который опирается на позицию экспертов.

При этом с 2010 года, с момента принятия закона о защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию, я не помню ни одного сколько-нибудь значимого случая, когда кого-то наказали. Я только одну небольшую победу свою знаю, когда передачу «Дом-2» по требованию нашего комитета суд обязал выходить в ночное время. Но никто их не наказал никак».