«Пусть возьмут пулеметчицей, буду рядом с сыном воевать»: как солдатские матери реагируют на мобилизацию — честное интервью

Ольга Головина признается, что никогда особо не интересовалась состоянием российской армии. В военно-армейскую тему ей пришлось погрузиться после того, как несколько лет назад сын Ольги отправился служить и попал в часть, где возникали регулярные проблемы с обеспечением. В скором времени она попала в «Комитет солдатских матерей» и доросла до руководителя регионального отделения — кстати, единственного в Сибири, которое продолжает оказывать помощь родственникам военнослужащих и мобилизованных. О вале обращений и жалоб со всей страны после 24 февраля, о том, можно ли вызволить человека из украинского плена, о желаниях родителей отправиться на фронт вместо сыновей она рассказала корреспонденту НГС Ксении Лысенко.

О положении дел в армии и личном интересе Ольги Головиной

— Расскажите о вашем отделении. Чем вам приходилось заниматься до 24 февраля?

— Наше отделение создано примерно четыре года назад. Можно сказать, что это единственный филиал в Сибири — отделение создано от Москвы. Сначала у нас были поездки в воинские части, мы кое-что возили ребятам. Но потом, если честно, деятельность эту командиры запретили, так как я стала много знать и обозначать эти проблемы уже вышестоящим командирам.

— Как так вышло, что вы решили заняться этим? Тут есть какое-то личное отношение?

— Честно говоря, есть, конечно, личное отношение к проблеме. Из-за сына началось. Когда в 2017 году сын ушел в армию, он попал в Читу, в Песчанку (поселок, где размещается воинская часть 21250. — Прим. ред.). Ну как бы пошел и пошел, раньше я не касалась всего этого. Но тут мы с другими родителями приехали на присягу и были в ужасе от наших детей — настолько они были худые. Питания не было от слова совсем. Мы увидели реалии этой армии, поэтому, приехав домой, я стала писать в генпрокуратуру письма, так как в местные органы было бесполезно. Мне стали отзваниваться командиры, говорили, что ничего подобного, что их там кормят. Их кормили в отдельной столовой, им там давали синтетический рис, протухшую капусту, рыбу, все вообще было испортившееся. Так что мальчишки наши были — кожа да кости.

Плюс по медицинской части вопросы. Температуру собьют — и их выпинывают из госпиталя, потом они снова туда попадают. Я опять писала запросы в прокуратуру, тоже в Москву. У них навели порядок в медсанчасти, ну а с питанием — комиссия приедет, им мясо дадут, котлеты, уедет — и все по новой. Ребят из Новосибирска в этой части было много — 75 человек, поэтому мы все (имеются в виду родители солдат. — Прим. ред.) оставались на связи и знали, как обстоят дела.

И вот так я постоянно писала, тогда хорошо еще на жалобы реагировали. Три проверки я лично вызывала. Тогда я стала больше узнавать: читала форумы, больше читала про эту воинскую часть. Я в итоге добилась нормального медобслуживания и питания, а потом и перевода сына в другую часть.

Вообще у меня вся семья военных: мама служила, зять был в «Белых медведях» в Рубцовске, дядя тоже служил всю жизнь в Чите. Сын у меня всегда мечтал стать военным, но мы опоздали на день с подачей документов из-за задержки аттестата, так что пошел просто в армию. Я понимаю, что мужчина должен преодолевать трудности, я жестко воспитывала своего сына, но у меня даже мысли не было, что в армии может быть что-то не так. Когда он пришел оттуда, сказал: «Ни один погон я, мама, не надену».

Ну а дальше я просто интересовалась воинскими частями — какие хорошие, где все не так плохо. Однажды попросили меня ребятам в госпиталь отвезти гостинцы. Потом стали просить чаще, я начала уже общаться с командирами частей, с мамами солдат. А потом пошли жалобы на то, что в этих частях происходит. То не так, это не так, смерти даже были. Все же обычно списывают на неосторожное обращение с оружием. Редко-редко когда удается найти виновных и что-то доказать.

Позже командиры уже начали закрывать мне доступ в части, мне пришлось обратиться через комитет солдатских мам. И вот мне тогда сказали: «А создавайте свой комитет». Так мне пришлось стать председателем.

— Как изменилась работа вашего отделения после 24 февраля?

— Кардинально изменилась. Мой личный номер кто-то указал в Сети как телефон горячей линии. Я не понимала, откуда у меня столько звонков? Мне звонили круглые сутки, причем ночью тоже, поскольку звонили не только из Сибири. А ведь я просто занимаюсь этой работой на общественных началах, у меня есть моя основная работа. Но ничего, начальство отнеслось с пониманием.

Звонила вся Россия — от Калининграда до Владивостока. Так что я просто уже потом перенаправляла людей в другие комитеты — в московский, хабаровский, ну что поближе [к тем, кто звонил].

Я получала примерно 50 звонков в день. Основные вопросы в феврале касались срочников, интересовались: «а отправят ли?» Ну что тут скажешь? Мы все верим телевизору, верим нашему президенту, нашему правительству. И я уверяла людей, что такого не будет, а мне: «Да вы что?! А вы знаете, что мой сейчас там оказался?!» Как оказался? Спрашиваю: «Точно срочник? Не на контракте?» — «Нет, не на контракте, только три месяца отслужил и его на Украину бросили». Это был такой первый звоночек для меня. Я очень удивилась, но сразу сказала: пишите на сайт президенту немедленно и в Генеральную военную прокуратуру в Москву. Тут пошли обращения еще, тоже по поводу срочников. И вот только потом правительство признало этот факт.

Я отправляла прошение, чтобы эти воинские части нашли и наказали. Но да, писали, что якобы виновные найдены и наказаны.

— А потом была объявлена частичная мобилизация…

— Вот тут был обвал звонков со всей России. Урал, Москва, Белгород, Забайкалье — в основном звонили мне. Шквал звонков по поводу мобилизации, как правило, насчет того, что ребят отправили [в зону СВО] без обучения. Ладно, они пошли добровольцами, были готовы, или были мобилизованы — вот они все были ошарашены, что не было никакой подготовки.

Забайкалье, Красноярский край — звонили и говорили, что ребят отправили в Омск, буквально, скажем так, в два дня бросили в Белгород, кинули куда-то в поля. Один из них дозвонился маме, сказал, что тут есть погибшие, командир никакой, нет медикаментов, нет еды и что-нибудь надо делать. Потом он несколько дней не выходил на связь, мама узнала, что он в госпитале. Я немедленно позвонила в прокуратуру по горячей линии, сказала, что срочно нужно принять меры. К сожалению, командиры не всегда бывают адекватными и грамотными — таких жалоб, кстати, много. Просто, я считаю, дали тебе роту: «на, иди, командуй», — хотя непонятно, как и что.

— Что насчет обращений по поводу раненых и убитых после объявления частичной мобилизации?

— Самые первые ребята, которых мобилизовали, попали под раздачу. Ощущение — их просто бросили на замену, на подмогу тем, которые там находились на линии огня, не проведя с ними никакой военной подготовки (речь, в частности, идет о случае гибели адвоката Невской палаты Андрея Никифорова, который получил 22 сентября повестку, а 7 октября погиб в зоне проведения СВО, а также о Максиме Изгагине из Полевского, который оказался под смертельным обстрелом спустя 2 недели после призыва по мобилизации. — Прим. ред.). Ну почему бы не отправить контрактников? У нас ведь их достаточно. Почему не отправить их, у них же подготовки больше. Но, к сожалению, отправили этих зеленых ребят. По телевизору-то, конечно, всё красиво говорят и показывают. Но если правда, то пусть будет тяжелая, горькая правда. Чтобы понимать, как реагировать и как уберечь остальных.

— К вам обращаются по поводу пропавших без вести в зоне спецоперации?

— Да, такие обращения есть. Но воинские части очень неохотно, откровенно говоря, идут навстречу, хотя это их прямая обязанность. Наша новосибирская военная прокуратура тоже говорит, что это не в их компетенции, хотя это, в принципе, тоже их работа.

Да, люди разыскивают, пытаются. Но тут мы бессильны. Мне был такой звонок: «А что вы тогда делаете?» Представьте, сколько звонков в день у нас? И сколько звонят по пропавшим без вести? Это же не один, не два человека. Мы не можем сорваться и поехать туда их искать, это дело Министерства обороны. Это не наша прерогатива.

С Украины мне тоже присылали много видео пленных. Новосибирские там, кстати, тоже были. Я сказала большое, человеческое, материнское спасибо, что им сохранили жизнь. Родителям тоже эти видео рассылали. Требования были такие: собрать всех матерей, привезти к границе и сказать, что мы это начали, мы виноваты. Говорили: «Признайте — и мы всех отпустим». Ну кто же такое скажет? Никто.

Слава богу, обмен пленными пошел сейчас активнее. Алгоритм действий в таких случаях прост: обращаться в ту же военную прокуратуру, звонить на линию Минобороны бесконечно, то есть говорить, что человек в плену, говорить данные этого человека, настаивать на том, чтобы его включили в список на обмен пленными. А так, позвонить один раз — недостаточно, нужно капать всем на мозги. Можно обращаться к уполномоченной по правам человека — и в Москве, и в Новосибирске. Я даже обращалась к уполномоченной по права человека в ДНР — у нас была информация о смерти нашего добровольца.

— Много ли было обращений по пленным?

— Достаточно. Это всё было, так сказать, в первую волну, после февраля. Этих видео с пленными было много, что-то мамы сами выискивали на Youtube. Те, кто побоевее, те обращались всюду, а были мамы, которые даже не понимали, куда им сунуться.

А бывает, родители пытаются поехать туда, чтобы самим поискать своего сына. Как вот один отец из Коми — его военкоматы не брали, но он добился, чтобы его забрали, доехал дотуда, но сына так и не нашел. Это было за некоторое время до мобилизации.

Мамы регулярно звонили, со слезами говорили: «Пусть возьмут меня пулеметчицей, буду рядом с сыном воевать». Я им объясняю, что ну кто же их возьмет? Ну что остается? Только морально поддерживать, молиться. А так, регулярно бывают обращения: возьмите меня вместо сына.

— Знаю, что во время чеченских кампаний мамы солдат кооперировались и уезжали группами туда, чтобы отыскать сыновей. Сейчас такая вещь практикуется?

— К сожалению, нет. Границы протяженные, нереально туда попасть. Женщинам — тем более, даже волонтерам сложно попасть. Тем более, волонтер-женщина уже погибла, Земфира Сулейманова (о ее гибели, в частности, писал ТАСС со ссылкой на телеграм-канал мэра Донецка. — Прим. ред.).

— Есть ли жалобы на плохие условия в частях и учебных лагерях?

— Да, есть. Говорят, что нет питания. Наши новосибирские лагеря в их числе. Да, понимаю, были определенные трудности, но вот чтобы даже бани не было… Рассказывали про отсутствие питания, про отсутствие медикаментов, про то, что даже медкомиссии не было. На признаки каких-то заболеваний, в том числе хронических, не обращали внимания. Какие-то ситуации я передавала командному составу в НВВКУ. В том числе ситуацию в микрорайоне Щ., где мобилизованные пьянствовали, валялись в лужах. Вот после этого им запретили увольнения, сделали график встреч.

А вообще, привезли ребят, а как их кормить, как их обследовать, где размещать — непонятно. Вот есть мама в Белгородской области (из группы солдатских мам. — Прим. ред.), которая готовит дома, а потом всю еду отвозит ребятам в часть, на границу. Подкармливает их, в общем. В Новосибирске в лагерь тоже отвозили еду, пока мобилизованные были под боком.

Также мне много звонили из-за ситуации в Бердске, где разместили тувинцев и местных ребят в одном лагере. Жены и мамы жаловались, что тувинцы некорректно себя ведут, позволяют много, что в лагере просто страшно находиться. Доходит до такого, что ребята где-то там между собой посмеялись над чем-то вообще пустяковым, а те на свой счет принимают — отсюда конфликты.

Кстати, этот Бердск у меня как прыщ на языке. По обращениям нам на линию могу судить, что больше всего нарушений при мобилизации было там.

— О чем именно идет речь?

— Призывали, не глядя на многодетность, на серьезные заболевания — после хирургических вмешательств, с пластинами в голове, в спине. Сами командиры НВВКУ потом таких отправляли обратно, потому что не понимали, что с этим делать. Надо же было как-то организовывать, порядок соблюдать и следовать указаниям президента по категориям призыва. Отсюда и катавасия такая — от палочной системы военкоматов.

— Жалуются ли на то, что родственникам самим приходилось закупать одежду и обмундирование мобилизованным?

— И такое было. Основное обмундирование выдается, но не в каждой воинской части полностью снабжают ребят, особенно тех, кто отправляется в зону боевых действий. В лагерях у них один комплект одежды, а по прибытию в Белгородскую область и приграничные зоны им выдают обмундирование и одежду, в том числе оружие, каски, бронежилеты. Жалоб по этому поводу много. Кто в чем. Многие покупали, доходило и до броников.

— Какие слова вы находите для мам, жен, сестер и родственников в отчаянии?

— Буквально вчера был такой звонок от женщины из Томска. Обращение было в том, что сын не выходит на связь уже длительное время, ушел с Омска и еще как-то отзванивался, а потом все. Она плакала, рыдала, говорили примерно полчаса. Я не говорила фраз типа «Нужно успокоиться» или «Всё будет хорошо», я просто сказала, куда следует обратиться, а потом разговор зашел в целом о ситуации, я объяснила, что такое (имеется в виду, когда родственник не выходит на связь в зоне СВО. — Прим. ред.) происходит. А в конце она сказала: «Спасибо вам большое, я хоть немного отвлеклась и теперь понимаю, что делать».

Очень советую мобилизованным сделать доверенность на мам, жен, чтобы они потом имели все основания добиваться какой-то информации.

К сожалению, порой бардак в военкоматах происходит страшенный. Мобилизованный может быть приписан к одной части в военном билете, а находиться в совсем другой. Ну что тут говорить, не были готовы к мобилизации совершенно. Набрать — набрали, а что потом делать… Много кого приходится успокаивать.

В новосибирских колониях прошла вербовка в ЧВК «Вагнер» — об этом НГС сообщили родственники заключенных. В начале ноября около 30 женщин приехали к стенам колонии в Тогучине, чтобы узнать судьбу своих мужей, сыновей и братьев, которые могли подписать контракты. О том, как они пытались спасти их от вербовки в ЧВК, читайте в этом репортаже.