«Я видел смерть каждый день»: спецназовец из Екатеринбурга — о том, как спецоперация меняет военных

Екатеринбуржец Петр — больше шести лет служит военным. Молодой 25-летний парень другой работы и не знал, он заключил контракт сразу после срочной службы. Сам Петр представляется как универсальный солдат спецназа. Он был снайпером, стрелком, гранатометчиком, а сейчас стрелок широкого профиля.

Полгода парень провел вдали от дома — на спецоперации на Украине. За пять лет службы Петр бывал и в других командировках, но эти месяцы навсегда изменили жизнь.

На нашу встречу военный пришел в форме — гражданской одежды у него с собой нет. Глазами он улыбается и шутит о последних новостях, которые не касаются событий в Донбассе и соседних территориях. Но как только речь заходит о работе — Петр меняется в лице, он становится серьезным и собранным, а взгляд молодого парня вдруг становится строгим.

Часть большого разговора со спецназовцем пришлось вычеркнуть из-за требований законодательства. Также по просьбе военного мы изменили его имя, чтобы он мог продолжить служить. E1.RU публикует анонимный рассказ солдата о реальной ситуации на Украине и том, как спецоперация меняет военных.

Почему военный поехал на спецоперацию и сколько там платят

Мне нравится быть военным, я давал присягу, клялся защищать. Я ждал момента и не сомневался, что поеду на Украину. Я участвовал в спецоперации с самого начала, с первой ночи.

Дома меня всегда ждут папа, сестра и брат. В семье пытались переубедить, чтобы я не ехал на спецоперацию, но родные знают, что я упертый.

Есть девушка, с которой я близко общаюсь, но мы не женаты. Зачем? Чтобы она вдовой осталась? Пока я не готов заводить серьезные отношения.

Мне повезло с начальством, поэтому в деньгах не обижают. За июль зарплата была 304 тысячи рублей. Иногда выходит больше. С первого сентября обещают поднять оклад — и доход будет полмиллиона в месяц. Где бы я столько еще зарабатывал? За ранение в прошлом месяце мне еще 3,5 миллиона выдадут. Деньги хочу потратить на жилье, думаю брать квартиру.

Я не боюсь погибнуть. Я верю в судьбу, думаю, что на поле боя мне умереть не суждено. Моему отцу трижды сообщали, что меня везут грузом 200, по ошибке. Видимо, долго буду жить — примета такая.

Про зарплату и обеспечение военных

Я за время службы уже так привык спать на земле, в палатках и блиндажах, что даже дома в отпуске на кровати не смог уснуть, на полу удобнее.

Питания и медикаментов хватает. Еды даже много — мы ее местным раздаем. Кстати, местные жители к нам хорошо относятся. Приносят молоко, творог, яички домашние. Спрашивают только, когда всё это закончится. Но сколько еще будет продолжаться спецоперация, никто не знает.

Со связью с близкими проблем нет. Я домой где-то раз в неделю звоню. Но когда семья не может найти своего служащего — они начинают всем звонить. Месяц назад я приезжал на Урал на похороны сослуживца. В этот день мне звонили родственники трех военных — спрашивали, как у них дела, почему на связь не выходят. Я знал, что они уже не позвонят родным, но сказать не смог. Я ответил им: «Всё хорошо». Не моя работа сообщать близким о смерти отцов и мужей.

Я видел смерть стабильно каждый день. В основном увечья и потери от минно-взрывных и осколочных ранений. Когда я получил ранение, вместе со мной грузом 300 отправили в госпиталь еще семь военных. Все — от одной мины. Броня не защищает от осколочных ранений.

«Повернулся и увидел летящий огненный шар»

Самый запоминающийся день в моей жизни — когда я получил ранение. Я в тот день понял, что мысли материальны. Было какое-то предчувствие, что что-то нехорошее может случиться. Я перед штурмом подошел к медику, сказал — если меня ранит, не давай мне промедол (наркотический анальгетик). Буквально через полчаса мы вышли на высоту перед штурмом, и в этот момент я услышал взрыв сзади. Повернулся и увидел летящий огненный шар.

В этот момент я должен был лечь, но я повернулся телом и осколок от мины прилетел в грудь. Меня перевернуло в воздухе, упал. Я кричал, что ранило, зажал рукой грудь. От шока не мог понять, что происходит, вроде больно. Ко мне подбежал парнишка, царствие ему небесное, пытался перевернуть меня лицом вверх, тут же медик подоспел. Они меня только вдвоем перевернуть смогли, я от шока в землю вжимался.

Медик спрашивает: форму снимать или резать?

Я ответил: снимай, она новая!

Потом крики слышим: «300», «300», «300», — семерых ранила одна мина (груз 300 — обозначение для раненых. — Прим. ред.). Нас сначала подлечили в местном госпитале, а дальше в Россию доставили на самолете.

«Откладывается цель: вернуться и мстить»

Мне не страшно быть военным, я привык. Был один день за полгода, когда я по-настоящему испугался. Нас заметили на высоте, и артиллерийские залпы повалили. Я думал: сейчас в мой окоп прилетит. Но нет, пронесло. В тот день в моем подразделении не было потерь, но товарищу тогда прилетел осколок в голову — черепную коробку насквозь пробило, он выжил, теперь в госпитале.

Многие думают, что те, кто получил ранение, не захотят возвращаться. Все мои сослуживцы, которые были ранены, ждут выписки и хотят на спецоперацию. У каждого военного с первой командировки постепенно откладывается цель: вернуться и мстить. За свои раны, за погибших сослуживцев. В итоге ты едешь не за целью, которое ставит государство, а по личному мотиву.

Мой отпуск заканчивается, и я тоже уже вот-вот вернусь на спецоперацию. У меня все друзья и близкие — это сослуживцы, я не могу их бросить.

Как сражения меняют военных

Последние полгода меня изменили. Я чувствую, что жить дома больше не смогу. Я не представляю себя на гражданке. Я дома места себе не нахожу, не знаю, чем тут заниматься. Мне там комфортнее.

Если пытаться уйти с контракта, мне понадобятся курсы психолога очень долгие, но старшие по званию не рекомендуют. Говорят, психолог может залезть так глубоко, что ты с ума сойдешь от пережитого, крыша просто поедет.

Читайте также монолог жены другого участника спецоперации. Мать молодого сержанта с Урала рассказывала, как сын погиб в спецоперации. Отец, потерявший сына на Украине, заявлял, что не может получить «гробовые».