Ветеран из Двуреченска: «За себя не страшно, а смотреть, как другие горят — очень страшно»

Леонида Половникова из Двуреченска знают все соседи: деду за 90 лет, а всё сам, один живёт. Леонида Петровича призвали в 43-м, когда ему исполнилось 18. Форумчане E1.RU неоднократно навещали ветерана — поздравляли с Днём Победы. Удивлялись, что дед такой деятельный, всё что-то строит, ремонтирует.

Когда мы приехали расспросить ветерана о жизни, воспоминаниях и подвигах, тоже застали его за работой. На диване в гостиной — дрель, паяльник, провода, трансформатор.

— Я же электрик, электромонтажник, ремонтирую вот, — объясняет Леонид Петрович, извиняясь за творческий беспорядок в доме. — Вот, тут сломан переключатель реверса.

Дому, в котором живёт Леонид Петрович, лет сто, не меньше. Когда-то он принадлежал семье раскулаченных. А после войны его выделили фронтовику. И Леонид Петрович переехал из села Ключи в Двуреченск вместе с домом. Частично разобрали, раскатали, перевезли техникой (расстояние до села — пять километров), потом мужики помогли скатать дом на новом месте. Расплачивался за помощь Леонид Петрович бражкой. Но крепким оказался дом, стоит себе на берегу реки.

Юность

Первое, что помнит из своей юности 92-летний рассказчик, — как поругался с начальником шахты в Кировграде, куда его направили доучиваться после местного ФЗУ.

— Пришли мы на шахту, ученики токаря. Начальник спрашивает: кто такие? Как кто? Ученики токаря. Он говорит: вот болты, надо резьбу на 12. Я смотрю — маленький токарный станочек в углу стоит. Беру заготовки на болты, иду к станку. А начальник кричит: куда? Вручную! Я говорю: мы не слесаря, вручную делать не буду. Тот: ааааа! Мне такие рабочие не нужны! Иди, говорит, двор подметай. Ну, я и ушёл. Выходит — сбежал.

Просто так уйти, сбежать от работы было нельзя. Пришлось срочно искать, куда устроиться. В Свердловске работы было полно, а жить, прописаться — негде, 41-год, всё занято эвакуированными.

— Мать говорит: ладно, у меня подруга замуж вышла в Малый Исток, может, пустит. Нашли эту подругу, а она говорит: вчера только мне подселили две семьи эвакуированных. Я пришёл в Кольцово, думаю — куда теперь? Смотрю — вагон стоит. Присел, закурил. Сзади дед подходит: э, малый, ты чё тут? Говорю — вот так и так, квартиру надо, работа есть, квартиры нет. Он: пойдём со мной. Подходит к дежурному: батька, мне племянника надо прописать, вот со мной, в вагон. Вот так меня в вагон и прописали.

Год и два месяца Леонид проработал на «Заводе 760», так раньше называли Уральский компрессорный завод, получил третий разряд. Пока не исполнилось 18.

Армия

Повестка в военкомат пришла за два дня до 18-летия: 6 июля явиться с вещами. Леонид поехал домой, к матери. Попросил положить пару белья и поесть что-нибудь.

— Говорю, ну, мама, до свидания, и руку подаю. Она: что с тобой? Так никогда я не прощался. Младшая сестра на печке сидела. Я ей — до свидания. И она заплакала, почувствовала что-то. Мама, говорю, я ведь в армию пошел.

Потом был долгий путь — учебная рота, танковая школа, Оровайские казармы. Во время учёбы всем хотелось поскорей на фронт попасть. На Уралмаше получили технику — самоходные установки, с ними и отправили воевать.

Фронт

В мае 44-го Леонида и его товарищей сформировали и отправили под Киев, на пополнение 10-го Днепровского танкового корпуса. Потом — в Наро-Фоминск, и уже оттуда — на Прибалтийский фронт. Валга, Рига, Ауце.

— В Ауце ранило командира машины. Я так и не смог потом выяснить, живой он или не живой, разыскивал его, писал в программу «Жди меня». Его пришлось вытаскивать с поля боя на руках, оторвало ему ногу. Дали мне другого командира, он был из Белоруссии. После этого мы пошли дальше, и там ранило заряжающего. Дали заряжающего другого. Всего нас в экипаже было четверо: командир, заряжающий, механик и я — наводчик.

Самоходная установка, собранная уралмашевцами, была сделана на шасси танка Т-34. Но, в отличие от танка, башня у нее не вращается, пушка вращается на 45 градусов. В бою самоходные установки должны поддерживать танки.

Когда бойцы продвинулись от Ауце километров на 100, случился бой, который стал для Леонида Половникова самым страшным. Удивительно, как точно и связно он вспоминает все события и войны, и того дня, который чуть не стоил ему жизни. Леонид Петрович не знает, почему, но танков в том бою не дали, воевали только самоходные установки.

— И в том бою нас побили. Снаряд попал в боевую передачу, машина заглохла. Командир и заряжающий сразу выскочили. Так и надо было — мы знали, что если снаряд попал, машину обязательно добьют. А мы как два дурака остались с механиком. Я спрашиваю: Ванька, ну, что там у нас? Он — сейчас узнаю. И вдруг машина завелась. Чуть-чуть повернулась, снаряд попал в моторную часть — и я отключился. Очухался — механика уже нет, а пламя горит. Думаю, мне тоже вылазить надо. А не могу — рука не действует, а снизу подпекает. Подумал, всё, наверное, гореть придется. Думаю, дай лучше застрелюсь. А до кобуры достать не могу, рука не действует. И, видать, снова отключился.

Когда Леонид очнулся, то вспомнил, что находится в горящей установке. Что товарищей нет, что надо выбираться. Кое-как ногой встал на сиденье, второй — на головку снаряда и вывалился за машину. Сначала боец подумал, что руку оторвало. Испугался, и противник был совсем близко, метрах в 25.

— И это первый раз за все время я увидел рукопашный бой, пехоту. Там ещё немцы применяли огнемёты. Очень страшно было. За себя не так страшно, а смотреть, как люди заживо горят — очень страшно.

Чтобы спастись, Леонид бежал, полз, как мог, в тыл, в руке горел осколок. Полз через поле, искал каналы с водой, чтобы затушить огонь. И когда подполз к каналу, увидел, что к нему ползут двое.

— Подумал — противники. Мать моя родная! Там выбрался, а тут убьют. А потом слышу, кричат: Лёнька, Лёнька! Смотрю — механик с заряжающим ползут мои. Так и доползли до траншеи вместе.

Госпиталь

С ожогом второй степени и ранением руки Леонид Петрович попал в руки военных медиков. Из-за сильного ожога лица пошла опухоль — да такая, что заволокла глаза. Солдат всерьёз решил, что лишился зрения, ослеп. Думал — кому слепой нужен, и искал, как покончить с жизнью.

— Пошёл вслепую искать лестничную клетку, чтоб покурить, вышел, а на дворе уже декабрь был, холодно, от холода опухоль и спала. И я увидел свет.

До сих пор вспоминает женщину-доктора, которая дала хороший совет — не сдирать коросты, когда начнёт заживать лицо.

— Врач была молодая женщина, с одним глазом, один глаз выбитый был у ней. Ты, говорит, обгорел, так не вздумай коросты сдирать. Не сдирай, иначе за тебя никакая девчонка замуж не пойдёт, нырков много будет на лице.

В марте фронтовик вернулся в Ключи.

— Председатель сельсовета мне говорит: о, ну что, обломки, как встречать победу будем? Мы же немцев уже гнали, знали — война скоро кончится. Ну, как, говорю: правой рукой водку пить буду. И вот утром однажды, я ещё сплю, а он уже приходит. Э, ну-ка вставай. Что тебя принесло так рано? Пойдем правой рукой водку пить. Ой, я же ложку ей не могу поднять! Ничего не знаю, говорит, ты обещал, солдат! В общем, кое-как удержал я рюмку, хрустнуло даже в руке что-то.

Рука Леонида Петровича восстановилась только через несколько месяцев, спасали её свердловские врачи Института травматологии и ортопедии. Да и то не полностью, но пора было возвращаться к труду. Отец Леонида умер рано, мать снова вышла замуж, быть нахлебником в семье не хотелось.

И 17 лет фронтовик проработал на Ключевском заводе ферросплавов. А потом, повинуясь внезапному желанию перебраться в тепло, уехал в Киргизию, где жил его друг, да так и остался ещё на пару десятков лет. Вернулся на родину уже в 90-е, когда Союз развалился, пенсионером.

Три жены Леонида Петровича

— Что, неужели так и не женились? — спрашиваем ветерана, который так долго и явно с удовольствием рассказывал нам свою трудовую биографию — как опять по неуступчивости и принципиальности попадал под горячую руку начальникам, как выбивал жильё, как перекидывало с одного производства на другое.

— Ну как же? — дед улыбается нам хитро и даже кокетливо. — Первый раз женился, когда учился ещё. Я сижу дома, надо задание выполнять. А жена мне: а я что, твои гнилушки караулить буду? Давай хоть в кино или на танцы. Ну, сходил раз-другой, у меня хвосты пошли по учёбе. И смотрю — она уже с сопровождающим идёт. Ну что, дорогая, давай разбегаться? Разошлись. И пока холостовал, закончил техникум, это уже после войны было. Потом ещё раз женился, перед тем, как в Киргизию поехал. Жена приехала ко мне, уже беременная. Дочка родилась. Но тоже не сложилось. Но ребёнок же не виноват. Десять лет мы с ней прожили, потом разошлись, дочке платил алименты.

Потом была история с жильём — Леониду Петровичу долго не выделяли квартиру, а когда всё-таки дали, она была в плохом состоянии — захламлена, замусорена.

— Появилась женщина, помочь с квартирой. Помогла. И говорит потом: а что, давай вместе жить? Ну, ладно — десять лет мы с ней прожили. А потом она на пенсию пошла и заскандалила.

Дед, смеясь, показывает жестами, что жена употребляла алкоголь. Кончилось даже тем, что, пока Леонид ездил на родину помочь маме чинить забор, продала некоторые ценные вещи.

— Разбежались. И с тех пор я больше жен не держу, — заключает дед.

— Тяжело вам, Леонид Петрович? С домом управляться одному, с хозяйством…

— Тяжело, да вот помогают же. Внуки, соседи.

— И огород есть?

— Есть, но вот копать, сажать внуков приглашаю. Как хотите, говорю, копайте-сажайте. Окучивать, поливать уж приходится мне.

— Справляетесь?

— А куда денешься? Я солдат.

— А боевое звание у вас какое?

— Я сержант. Я учебный полк кончил, сержант был. А вот боевых-то наград у меня — ни одной. Была выписка из приказа на медаль за отвагу. Но получилось так, что фамилия моя, а имя-отчество не моё — видимо, перепутали. Комбату говорю — не моё имя-отчество. А он — да ладно, придёт награда — наградим. А я не дождался. Да и ладно. Награды у меня трудовые зато есть.

Почитайте другие истории об уральских ветеранах: например, наше интервью с фронтовиком из Режа или историю ветерана из Екатеринбурга, который дожил до 100 лет.