«Мы живем в середине сериала». Леонид Парфенов — о России, Украине и Сталине

Известный журналист Леонид Парфенов привез в Екатеринбург новую документальную киноработу «Русские грузины. Фильм второй». Премьерный показ состоялся 23 февраля в «Ельцин Центре», а на следующий день фильм вышел в прокат.

После первого показа автор картины пообщался с екатеринбургскими журналистами. Беседа не ограничилась только вопросами о фильме — Парфенова спрашивали и о его оценке отношений между Россией и Украиной. Предлагаем вам почитать это интервью ведущим СМИ Екатеринбурга. Обратите внимание, что беседа состоялась меньше чем за сутки до начала военной спецоперации.

— В фильме «Русские грузины» большое внимание уделяется Сталину. В Екатеринбурге недавно случился большой скандал, когда на Доме офицеров восстановили сбитый когда-то барельеф советского вождя. Можно ли это сравнить, хотя бы условно, с тем, чтобы где-нибудь в Болонье сделали барельеф Муссолини?

— Все параллели хромают. [На Доме офицеров] повесили кринжовый барельеф, он даже не был оригиналом, это была попытка восстановления, совсем позорная. Если бы это был сохранившийся с того времени элемент сталинского декора, то можно было бы обсуждать. В понятии «сталинская архитектура» теперь уже нет никакой отрицательной оценки.

Но когда так топорно, неумело восстанавливают — зачем? Что они хотят сказать? Я понимаю, если бы в этом была какая-то «намоленность»: когда-то были люди, у них здесь Сталин висел, и не нам его сбивать. Но его когда-то сбили, очевидно, в 1961 году, когда тело вождя вынесли из мавзолея после XXII партсъезда (на самом деле — в 90-е годы, а после упомянутого съезда портрет Сталина только закрыли фанерой. — Прим. ред.).

Вешать сейчас новодельного Сталина — ну это слишком. Сегодняшнему-то времени это что говорит? Ведь это не тот барельеф, который был, ну сколько можно? К тому же это какое-то дикарское смешивание новодела с оригиналом. «Тогда же так было». Не так было! Но вы считаете это восстановлением. Не о чем здесь разговаривать, ни с какой стороны — ни с политической, ни с эстетической.

— В конце картины «Русские грузины» говорится о том, что дороги русских и грузин разошлись. Сейчас повестка ставит вопросы о родстве с еще одними нашими соседями, украинцами, — в частности, с жителями Донбасса. Как, по-вашему, жители России и ДЛНР — это один народ?

— Конечно, мы не один народ. Эти имперские рассуждения про [Украину] как несостоявшееся государство, про то, как были проведены границы… Я представляю, с каким ужасом это должны были слушать в Казахстане. Национальное и территориальное размежевание, которое в Азии проходило, если сейчас вспоминать, где и что было, что когда-то Казахстан был автономной республикой со столицей в Оренбурге. Может, они тогда предъявят претензии, что это их столица? Такие разговоры могут далеко завести.

Это всё очень опасные разговоры. Доказательство своей правоты силой ни к чему хорошему никогда не приведет. Вообще все эти российские замахи на имперскость приводили к тому, что мы сами от этого страдали больше всего. Это была очень странная империя, в которой колонии примыкали к метрополии и жили, как правило, лучше метрополии, а она за счастье обладания колониями всегда им доплачивала.

— Кстати, в вашем фильме было сказано, что Грузия жила лучше, чем РСФСР.

— Да почти все [республики] жили лучше, чем Россия. Я, как уроженец самого русского региона, Вологодской области, куда бы ни ездил по Советскому Союзу, видел, что все живут лучше нас.

— А что должны сделать власти, чтобы российские регионы стали жить лучше?

— Успокоиться, не разевать рот на чужой огород и заняться своим созидательным трудом. У нас огромное количество проблем, но всё еще небогатая, чтобы не сказать бедная, страна при всей нашей таблице Менделеева в недрах. Богатство совсем не прирастает, а реальные располагаемые доходы у нас даже падают в последнее время, они и были-то не бог весть какие. Рассказывать про оружие, которого больше нет нигде в мире, и считать, что это, оказывается наша сила… А наша сила — 140 миллионов всё еще хорошо образованного европейского населения. Возможность самореализации для всех этих людей, сделать жизненную карьеру, быть счастливыми, растить детей, давать им образование, достойно жить, смотреть на мир открытыми глазами, никого не бояться и не искать себе врагов — это задача всякого разумного правления. У меня очень тревожное настроение в свете последних событий.

— Возможен ли для России откат к более взвешенной позиции? (Напомним, разговор состоялся 23 февраля. — Прим. ред.)

— Нас же никто не спросил. Это делается в том числе и от нашего имени. Это, может, даже особенно больно. Мы же не понимаем, нам же всё время недосказывают. В течение суток меняются в нынешних границах Луганская и Донецкая республики или в административных границах областей, какими они были на Украине. Мы ничего не знаем.

— В фильме сделан большой акцент на советский и позднесоветский период, но никак не затрагивается то, что произошло после августа 2008 года. Там даже нет ничего о 90-х. Будет третий фильм?

— Нет, я не собирался делать третий. Эта картина посвящена обрусению [грузин] внутри Российской империи и Советского Союза. Первый фильм был о событиях до Второй мировой войны, до шестидесятилетия Сталина, а второй — о войне и послевоенном времени. Но тема обрусения внутри империи заканчивается с ее распадом. Постсоветский период намеренно не рассматривается, потому что [русские грузины] были феноменом тогда, когда это была одна страна. А дальше [начались] взаимоотношения двух разных стран.

— Если бы снимали фильм с условным названием «Русские», то пятерку каких персонажей выбрали бы для него в первую очередь?

—Я снял 150 серий про русских с самыми разными героями. Щукин, Морозов, Цветаев в «Глазе Божьем» как коллекционеры самого нового искусства и самого старого искусства, создатели Музея изобразительных искусств. У меня есть фильм про Прокудина-Горского, про цветные фотографии, с сопоставительной съемкой с тех же мест и того же ракурса. Есть «Зворыкин-Муромец» — про русского инженера, изобретателя телевещания в американской эмиграции. Есть масса фильмов, например «Живой Пушкин» из пяти серий, о Гоголе и много о ком еще.

— Почему вы выбрали для исследования в фильмах две нации — русских евреев и русских грузин?

— Это не наука, это мой взгляд. Эти нации наиболее ярко приходили в русскую цивилизацию, и на определенных этапах представители этих народов, и еще немцы, были правителями или соправителями Российской империи или Советского Союза вместе с русскими или вместо русских. Правления Екатерины Алексеевны и грузина Иосифа Виссарионовича воспринимались патриотами как очень русофильские: вот была страна, держава!

— В этих фильмах поднимается вопрос о субъектности наций. Вы показываете, как Грузия внутри советского государства остается Грузией. Почему, на ваш взгляд, русский народ такой политической субъектности в своей стране практически лишен на протяжении всей истории?

— Трудно сказать. Никому, никакой оппозиции и властям никогда не удавалось соединить национально-освободительное движение с либеральным движением. Свобода, возможность для частной инициативы, для личного проекта — это и есть часть нашего освобождения. Освободиться от имперских задач, сосредоточиться на себе, дать людям строить жизнь, проявлять инициативу. Во всех сферах, где у нас государства нет, всё прекрасно цветет. Но таких сфер немного, после ресторанов и рэпа задумываешься, что назвать следующим.

Это вопрос к нам, ко всем. Но одно точно я хорошо помню, как в странах Восточной Европы, в части республик бывшего СССР было это единение: мы будем эстонцами тогда, когда займемся собой и будем рассчитывать только на свои силы, а с другой стороны — не будем привязаны к коммунизму. Такие настроения брезжили и в России в 1991–1992 годах: мы сами по себе, надо сосредоточиться. Но это быстро прошло, возобладало ощущение реализации себя как империи, для которой задача народного благосостояния слишком приземленная, нужны мессианские идеи.

— Как вы считаете, можно ли сказать, что последние события в Казахстане, на Украине, в Белоруссии, в России говорят о том, что идет как раз волна борьбы с имперскими устремлениями?

— Не верю в единые волны. Примеры, которые вы назвали, очень разные. Реконструкционная документалистика, в которой я работаю, исходит из того, что надо пытаться понять законченные события, а мы живем в середине сериала и не можем понять, куда выведет окончание этого сезона. Главное — что мы в этом не принимаем участия. Зачем нам показали это выступление главы службы внешней разведки Сергея Нарышкина [на заседании Совета безопасности]? Зачем такое показывать?

Я — разбирающийся в телевизионной профессии человек, но я смотрю и не понимаю, что это? От начала до конца. Зачем делать вид, что это прямой эфир? Для чего это показывать вообще, что это демонстрирует, раз раньше это не показывали? Видимо, в этом заложен какой-то смысл, считать который я не могу.

— А можете считать, в чём смысл признания ДНР и ЛНР?

— Это покажет будущее. Наверняка будут какие-то последующие шаги, ясно, что это не является окончанием истории.

— Но это прагматическое решение или романтическое?

— Нет, прагматикой это не назвать. Прагматика в чём? Для меня это загадка.

— Выступления представителей власти, особенно на тему истории, не проходят самых простых проверок. У них такое авторское видение истории или они намеренно выдают информацию с ошибками?

— Я не знаю. Вот откуда взялся один [с Украиной] народ? Раньше была главная модная песня «Червона рута». Он понимает слова? Ему кажется, что это один народ поет, один язык? «Бачу я тебе в снах / У дібровах зелених / По забутих стежках / Ти приходиш до мене» — это что? Я, как русский человек, считаю, что это не мой язык и не моя страна. Замечательная композиция, «Песня года — 71», музыка и слова Владимира Ивасюка, посмертно национального героя Украины.

— Тост за русский народ, который произнес Сталин на знаменитом приеме про терпение и готовность идти на жертвы: что-то изменилось с тех пор?

— Это страшный текст, и многими современниками он был воспринят как оскорбительный. Особенно этот неслыханный абзац про то, что другой бы народ прогнал такое правительство. Это выглядит странным комплиментом: мы не справились с войной, но у нас такой терпеливый народ. Это так читается, иначе нельзя это прочесть. В этом тексте он явно позиционирует себя вместе с этим народом, говорит как русский правитель, что народ у меня смирный. Что-то такое сквозит, это обоюдоострый текст. Есть множество его трактовок.

— Можно ли было сейчас повторить такой тост слово в слово?

— Не в этом же дело! А чем не подходит этот тост под президентство Медведева? Всё стерпит, как скажем, так и будет.

— Эта терпеливость русского народа — последствие продолжительной политики власти или такая политика власти следствие терпеливости людей?

— Не знаю, где тут яйцо, а где курица. Но есть данность: в сферах, которыми не рулит государство, видно, что мы люди инициативные, очень предприимчивые, стремительно наверстывающие упущенное и ведущие себя очень либерально, по-европейски. Никакого стадного инстинкта: «по-китайски собьемся в кучку, и будет нам хорошо», чтобы всё как у людей было. Неспроста это было так отыграно Егором Летовым и совсем недавно — Noize МС (песня «Всё как у людей». — Прим. ред.). Всякий раз, когда есть возможность для самореализации, я вижу, что мой соотечественник ведет себя гордо, с достоинством. Он совершенно не желает повторять чью-то колею, предназначенность. Он дерзит и хочет своего жизненного сценария.

— Это требует особой идеологии?

— Это и есть идеология! Она сложится суммой из 140 миллионов реализованных жизней и воплотится в мощь державы, идеологию, значение для остального мира. Почти каждый раз, когда русские приходят в большое мировое дело, они всегда делают что-то особое. Вот как Сергей Щукин и Иван Морозов чувствовали новое современное искусство. Щукин вообще ни разу не ошибся, 264 картины — шедевры. Он ни разу не купил ничего проходного.

— Во время очередных слухов о вашем отъезде из страны вы процитировали Высоцкого: «Не волнуйтесь, я не уехал, не надейтесь, я не уеду». Сейчас ваше настроение изменилось?

— Я в Екатеринбурге, даже не в Москве. В Череповце только что был. Из себя не выпрыгнуть, это же твое. Хотя, как говорят, не зарекайся от сумы, если это Birkin, и не зарекайся от тюрьмы, если это Гиркин. Опять-таки мы не пишем себе сценарий жизни и оказываемся в обстоятельствах не по своей воле. Поэтому невозможно ни от чего зарекаться. Ни от Birkin, ни от Гиркина.

— Вы изучили эпоху тридцатых годов прошлого века. Сейчас некоторые спикеры сравнивают обстановку с тем предвоенным временем. Справедливо?

— Сравнения хромают. Но что пугает: понимаете, в Советском Союзе риторика всегда была за мир. Да, она была лукавой, но «продать» войну! Даже в поколении Брежнева никому в голову не приходило, что это может быть хорошо. Самое главное, что в «Пяти вечерах» Гурченко повторяла: лишь бы не было войны. Я вырос только с этим. Ничего страшнее войны быть не может!

Никто так об Америке, как сейчас, не говорил. Чтобы так уничижительно говорить о лидерах западных стран, в СССР никогда не позволяли, потому что как, мы же с ними на одной доске встречаемся. Говорить в таком тоне о лидерах стран, с которыми у нас дипломатические отношения, непозволительно. Чтобы о Никсоне так разнузданно мог судить какой-нибудь депутат Верховного Совета СССР в духе: «Кашу маслом не испортишь, как ни обзови, всё хорошо будет. Нечего миндальничать»?

О военной спецоперации на Украине горожане высказываются по-разному: так, 26 февраля, в центре Екатеринбурга один за другим прошли два пикета: один — в поддержку народа Донбасса, второй — за мир. И если первый завершился мирно, то другой после быстрого разгона продолжился «прогулками» на улицах города, а завершился задержаниями.

Почитайте также интервью E1.RU с Леонидом Парфеновым, которое он дал год назад, когда представлял в Екатеринбурге первую часть фильма «Русские грузины». Тогда речь шла в том числе об отношении журналиста к нашему городу и о сравнении советской эпохи с девяностыми и современной Россией.