– Быть врачом хотела ещё моя бабушка, но, как чуждый элемент, в медицину она не попала. Её хрустальная мечта так и не осуществилась.

Мой папа в медицину пришёл случайно. Перед войной успел получить десятиклассное образование, что по тем временам было большой редкостью. 44-й год, война… он был моряком гвардейского крейсера «Красный Крым». Однажды их призвали на очередное построение и объявили: «Для вас фронт закончился, вы должны идти учиться».

Без каких-либо высоких материй папа выбрал медицину, 2 курса учился в Военно-морской медицинской академии имени Кирова, но потом так вышло, что он выбрал гражданскую стезю и приехал в Свердловск, где жили в эвакуации его родители, поступил в Свердловский медицинский институт, закончил его и положил начало нашей, так скажем, профессиональной группе, в которой, помимо него, мой старший брат и я. Мы все избрали ортопедию. Для старшего брата дилеммы не было: он «с младых ногтей» хотел быть врачом, а вот я в эту группу попал не сразу. Я категорически не хотел заниматься медициной, мечтал быть и моряком, и историком, и заставить меня стать врачом было практически невозможно, и, надо отдать должное моим родителям, они этого и не делали, потому что в противном случае ничего бы не получилось.

Выбрать ортопедию в каком-то смысле мне было проще, перед глазами был живой пример: мой папа был известным на весь Советский Союз врачом травматологом-ортопедом и, как сейчас говорят, высоко котировался в плане своих инновационных идей и деяний.

Закончил Челябинский медицинский институт с красным дипломом, но, честно говоря, не надрывался, просто хотел учиться, и по распределению попал в Свердловский НИИ травматологии и ортопедии. С того самого момента я в профессии и занимаюсь, с моей точки зрения, самым благородным и самым интересным для меня делом – лечу людей.

– Рутинная работа из музыканта делает ремесленника и не даёт мотивации на дальнейшее развитие. Поэтому на предложение Сергея Владимировича Нудельмана я ответил: «А почему бы и нет…» 10 лет прошло, и я не пожалел о решении ни разу: не потому, что там плохо, а здесь хорошо, всюду есть свои плюсы и минусы. Здесь мы постоянно внедряем и развиваем новые технологии. И эндопротезирование, которым я по-прежнему занимаюсь, здесь стало совершенно другим. В наших стенах хирург принимает пациента, оперирует его, занимается его первичной реабилитацией, пока пациент лежит в клинике, а на моём языке – ставит на крыло.

– В основном это врождённые и приобретённые заболевания. Обращаются попавшие под эпидемию полиомиелита в советское время, это средний и пожилой возраст, когда заканчивается предел прочности организма и возникают новые проблемы. Мы принимаем пациентов с последствиями спастических параличей – то, что называют ДЦП. Лечим повреждения менисков, хрящей, связок, заболевания крупных суставов (тазобедренного, коленного, плечевого) – здесь и наследственность, и накопление микротравм, которые приводят к износу суставов, и, кстати, совсем не обязательно они связаны с возрастом. Самый юный пациент, которому мы поставили эндопротез, – 18-летний парень, уже 10 лет он живёт с эндопротезами.

И, наконец, это проблемы стопы, деформации пальцев, переднего отдела стопы. Это – наследственность.

Мы не занимаемся экстренной хирургией и острой травмой. Вообще, пациентов с травмами берём, но в отсроченном периоде – с посттравматическими проблемами. Современные технологии и методы позволяют в кратчайшие сроки активизировать пациента. И я не предложу операцию, если не могу гарантировать положительную динамику.

– К сожалению, когда доктора должны дать «вал», получается конвейер. Наверное, это не плохо, но мне больше нравится handmade. Тех пациентов, которых мы сегодня оперируем в этих стенах, я оцениваю не по головам. Мне неинтересен сам факт операции, важен результат.

А пациентов привлекают условия, в которых проходит лечение – от первого обращения до выздоровления. И в данном случае речь не о красивых стенах. Первое – мы не ограничиваем верхней планкой возраст, как в случае с квотами. У нас оперируются в возрасте далеко за восемьдесят, вопрос решается по состоянию здоровья. Но главное – мы сделали всё, чтобы при обращении к нам пациенту было удобно. Никакого направления не требуется, на первом же приёме решаются все вопросы, включая рентгеновское обследование. Срок ожидания желаемой операции – одна неделя: время, необходимое для предоперационного обследования. Это особенно актуально для пожилых, с переломом шейки бедра, и для их родных. Мы принимаем, обследуем точно, аккуратно и быстро, непосредственно в клинике. У нас можно выбрать желаемую модель эндопротеза: бесцементной фиксации, рассчитанные на долгий срок службы (керамика-керамика), обеспечивающие полноценную жизнедеятельность, функциональные эндопротезы коленного сустава с сохранностью результата до 30 лет… любой! Мы используем кровосберегающие методики, позволяющие практически отказаться от переливания крови. Каждый пациент получает у нас персонального анестезиолога, хирурга, врача реабилитации, от первого приёма до выхода на работу. Кстати, больничный лист выдается на весь период лечения, оформляются необходимые для компенсации денежных средств документы. После операции хирург лично контролирует весь восстановительный процесс (осмотры, перевязки, ручной массаж, восстановительное лечение) до выхода на работу. Всё вместе это и обеспечивает нашим пациентам должное качество лечения и минимальный риск.

– Нет, это лишь часть нашей работы. Честно говоря, пока я работал в институте травматологии и ортопедии, я не любил хирургию стопы - по длительности хирургии, по её результатам. И надо отдать должное Сергею Владимировичу Нудельману, он практически с первого дня работы агитировал заняться хирургией стопы. Это направление мы разрабатывали не из серии «сегодня решили, завтра начали». Это был проект длиною в год. Было принято решение начинать программу с чистого листа. Я поехал учиться за границу. Поехал не потому, что у них хорошо, а у нас плохо, просто хотел учиться у первоисточника.

Сегодня мы (одни из немногих в России и единственные в Екатеринбурге) используем малоинвазивную черезпрокольную хирургию стопы. Наш опыт воспринимается очень серьёзно на российских конгрессах, оперироваться приезжают со всей России и иностранные граждане: пациенты сейчас очень продвинутые, ищут новые технологии.

Общался как-то с коллегами из Греции, которые признались, что оперируют только передний отдел стопы, а большего позволить не могут. Я сказал, что оперирую всё, и, мягко говоря, их озадачил.

На сегодняшний день это совершенно новое технологическое поле, которое мы освоили, и не просто освоили, но и постоянно совершенствуем в плане улучшения результата.

То же самое касается повреждений ахиллова сухожилия. Мы одни из первых в нашем регионе начали осваивать малоинвазивную хирургию ахиллова сухожилия, и наши результаты были одобрены общероссийским ортопедическим сообществом точно так же, как и по хирургии стопы. В планах – операции на лучезапястном суставе.

– Разделение, конечно же, есть, и это правильно: нельзя складывать все яйца в одну корзину, ни одна корзина не выдержит. На днях доктора отделения выполнили первую операцию хондропластики на голеностопном суставе, сам бегал в операционную и смотрел каждый этап операции, очень хотелось делать самому.

Помните, в советском фильме «Москва слезам не верит» Баталов говорит, что он приходит на работу и счастлив от того, что с ним начинается крутиться каждый винтик. Имею наглость сказать, что я из той же породы: люблю, чтобы всё крутилось, причём со мной, а не без меня. Не факт, что без меня оно крутиться не будет – будет, незаменимых людей нет, но будет крутиться по-другому: каждый врач смотрит на проблему по-своему.

– Первую операцию я сделал ещё студентом. Что мне это дало? Честно – ничего. Одну из первых операций я сделал в Италии, когда приехал туда учиться. Сначала ассистировал профессору, мы обсуждали каждый этап. На второй день пришли в операционную, и он сказал: «Вперёд, ты же для этого приехал!» Вот того пациента я запомнил на всю жизнь.

Профессор подарил мне книгу, подписав: «Хирургу Полляку, с пожеланием успехов, но и с пожеланием не модернизировать». На самом деле это серьёзная проблема, потому что, когда начинаешь работать, пытаешься что-то придумать: а вот это я бы сделал вот так. И именно поэтому я учусь у первоисточника, именно поэтому я не беру учеников: ты учишь других собственному видению вопроса.

С того времени я уже давно перешёл на более продвинутую технологию, а с профессором мы до сих пор встречаемся на конгрессах.

– Когда я работал в НИИ травматологии и ортопедии, я боролся со стереотипным мнением наших пациентов, что на Западе лечат хорошо, а у нас плохо. Статистику никто не отменял, если бы российская статистика была принципиально хуже мировой, тогда можно было бы заподозрить, что там лечат лучше, но это не так. Я видел тогда и сейчас вижу пациентов с плохими результатами операций за рубежом.

Если же говорить о материалах… Лично я работаю только с импортными эндопротезами, потому что они зарекомендовали себя лучше, и я вижу отдалённый результат. Есть у меня любимый эндопротез коленного сустава, с которым я работаю 15 лет. Вот есть любимая женщина, а у Полляка есть любимый эндопротез. И пока он есть на рынке, я не хочу от него отказываться: нет задачи перепробовать всё.

– Каждому хирургу приходится реоперировать – своих пациентов или чужих. И не всегда потому, что предыдущая операция была сделана плохо. Медицина не стоит на месте. Были старые методики, которые давали свои результаты, иногда прогнозируемые, иногда плохопрогнозируемые, иногда непрогнозируемые… но это была официальная методика. Ко мне приходят пациенты, которые сетуют на врачей, но, когда мы начинаем разбираться, становится понятно, что объективно 20 лет назад от той методики другого результата и ждать было нечего .

– Нет. Мы работаем не для коллег. Для меня важен результат лечения. Если ты признан пациентами – это здорово; если ты признан коллегами, а пациентами нет – вот это уже другое. Коллеги признают меня, но тоже по-разному.

– Детей у меня трое, и я сделал всё, чтобы они этого не делали. Медицина – это очень здорово, это гуманно и высоко. Но жизнь изменилась. В медицине надо хотеть работать, невзирая ни на что.

– Мечта? А она невыполнима, потому что, во-первых, нельзя вылечить всех, во-вторых, нельзя обещать и гарантировать пациенту 100%-й результат. Я точно знаю, что никогда не буду мечтать стать лучше всех: а кому это надо?