«Американец говорил: "Не убивайте"». Журналистка E1.RU — о том, как раскопки отбили у нее желание быть археологом

Хотели в детстве разгадать загадки майя и узнать все тайны египетских пирамид? Корреспондентка E1.RU Василина Березкина тоже хотела — да так, что действительно пошла учиться на историка. Однако после первых же раскопок она поняла, что ошиблась с выбором профессии. Что, впрочем, не мешает ей мечтать на раскопки вернуться.

Прочитайте о личном опыте в археологии от первого лица.

Как и куча других детей, я в детстве обожала историю Египта с Римом, мечтала найти Атлантиду и жить как Индиана Джонс. Последнее, кстати, чуточку реальнее, чем Атлантида: есть истории о «черных копателях» из нулевых, где за древние монеты сражались с погонями и перестрелками. В восемнадцать у меня было достаточно мозгов, чтобы не хотеть никаких перестрелок, но недостаточно опыта, чтобы реалистично прикинуть: а что остается без них? Как вообще археология выглядит на практике? Особенно если вспомнить, что экспедиции занимают примерно 10% рабочего времени археолога. Остальное — это работа по документации найденного, его разбору, классификации и прочая музейная практика. Но об этом я в восемнадцать лет как-то не подумала. Так что с горящими глазами поступила на историка.

Попасть в экспедицию гораздо проще, чем кажется. Раскопки — это в первую очередь тяжелый ручной труд, так что рабочие руки набирают по объявлениям. Платят неплохо: пару лет назад за месяц давали 45–60 тысяч. Но я была студенткой, так что вместе с однокурсниками выступила бесплатной рабочей силой. И это был ад, но мне понравилось.

Дело было в Приморье, копали мы Бохай. Это древнее государство, существовавшее на территории России, Китая и Кореи. Два последних считают Бохай частью своей истории, так что тоже приезжают его изучать. Помимо них, в экспедицию каким-то образом затесался историк-американец. Очень вежливый и очень старавшийся вместе со всеми под гитару петь: «Белые обои, черная посуда»...

Весь пестрый состав экспедиции живет в палатках (руководство — в вагончиках), причем на оптимальном расстоянии между местной деревней и бохайским городищем. В итоге и туда, и туда идти нужно около часа. До городища — вдобавок переправляться через реку на деревянном плоту. Иногда студенты могли пошутить, пораскачивать плот, в жаркую погоду — сигануть с него. Я плавать не умею, так что в основном молилась.

Раскопов несколько. Пепелище сгоревшего дома, остатки другого дома, участок дороги к буддийскому храму. В одном из старых раскопов валялся труп лошади — она, бедная, упала в яму и не смогла выбраться. Но вытаскивать трупы мне, к счастью, не пришлось. Работа на раскопах делится по гендерному признаку, и за подготовку ям отвечают парни. Они убирают участок, копают верхний слой земли и отвозят грунт подальше, ну а девушек тем временем вооружают скребками.

Культурный слой в городище начинался сантиметрах в 30–40 от поверхности. И когда площадка была готова, девушек (вместе с самыми внимательными парнями) спускали в раскоп. Задача проста: тебе дают участок, и ты, миллиметр за миллиметром, скоблишь землю. Чтобы была ровненькой и чтобы в процессе натыкаться на артефакты. Если из-под земли показался кусочек чего-то, что не земля, то скребок меняется на более тонкие инструменты, вплоть до кисточек, и ты пытаешься максимально бережно «оголить» этот артефакт. Но случается это на самом деле редко. В основном ты час за часом просто скоблишь землю. Тебя тем временем жарит солнце и варит температура под сорок градусов.

Ты никогда не знаешь, что вылезет из-под земли — и каждое движение скребком становится маленькой лотереей. А стоит найти что-то, кроме кучи побитой керамики (ее с раскопов уносили мешками) — и за эту металлическую бляшечку, или наконечник стрелы, или монетку берет невероятная гордость. Словно лично ты тысячу лет назад эту монетку сделала, сюда положила и наконец-то ее нашла. Профессор из Кореи подбегает с фотоаппаратом, американец восхищенно ахает, весь раскоп обступает артефакт и любуется. Мощь такого положительного подкрепления не ослабевала до самого последнего дня.

Так что такое международная археологическая экспедиция?

• Это когда время от «Боже, невероятно, кусочек древнего горшка, из которого кто-то ел аж тысячу лет назад!» до «Блин, опять эта чертова керамика» составляет полчаса;

• а длится работа по семь часов в день;

• жара — 30–40 градусов;

• тени нет;

• разумной жизни вскоре тоже не остается;

• исключение — день, в который есть дождь, но дождь на раскопе объявляют не синоптики, а руководитель. Так что всё, что не смывает тебя вместе с землей, — это не дождь, а конденсат, работаем дальше;

• и вот на десятый день с тридцатью градусами жары ты находишь кусок керамики с иероглифом;

• иероглиф значит «работать» (и это не шутка, это получилась удачнейшая ирония от древнебохайского писца);

• корейцы привыкшие, китаянка однажды почти падает в обморок, американец носит землю и демонстрирует удивительно специфичное знание русского лексикона. В основном — «спасибо» и «пожалуйста», но, когда его застукали за фотографированием отдыхающих русских студентов, он удивительно чисто выдал: «Не убивайте меня»;

• корейцы очень скоро выучивают слова «перекур» (не «перерыв», не «отдых», а именно «перекур») и «домой» (то есть в лагерь);

• но понять, что кореец что-то нашел, проще всего по громкому «о-о-О-О-О-О-О-о-о-о-о» то с одного, то с другого конца раскопа;

• однако громче всего дружное «о-о-о-О-О-О-О-О-о-о-о-о» прозвучало за обедом, когда Чинсок решился добавить русский кетчуп в свой удон;

• коммуникацию сильно облегчал американец, который переводил с русского на корейский;

• кореянка Сыльги сказала, что у меня очень красивый голос, я ответила, что она сама очень красивая, Сыльги ответила, что нет, это я очень красивая, и из замкнутого круга комплиментов нужно было как-то выходить. Так что полуобгоревшая, вся в земле, с тяпкой в руке и порванной кепкой на голове, я ответила: «Спасибо большое». Сыльги каким-то чудом даже не заржала;

• а вообще между «Господи, какие все грязные и в лохмотьях, надеюсь, я не выгляжу как остальные» и «Выгляжу, но как же на это плевать» разница в ощущениях составила примерно два дня;

• ведь важнее всего в жизни становится дорога, которая тысячу триста лет тебя поджидала, чтобы ты обчистила каждый ее камешек и твои пальцы частично перестали функционировать от перенапряжения;

• это тоже не шутка, я так увлеклась, что еще два месяца не могла сгибать-разгибать пальцы на правой руке;

• масса комариных тел в палатке к концу поездки, мне кажется, стала больше, чем масса моего тела, которое заваливалось туда спать;

• студенты бухали по неделе подряд, а руководство прошло стадии от «Кто поймается пьяным — отправится домой» до «Водкой не поделитесь? Да в смысле не покупали? Ну что за люди»;

• историки уверены, что именно они — самые пьющие ученые, и раньше я думала, это потому, что историю России без стакана водки порой не вынести. Всё оказалось прозаичнее — на раскопках не так много других дел;

• я ела сгущенку столовыми ложками, буквально банками, и всё равно похудела;

• плюс тяжелой работы — еда никогда в моей жизни не была вкуснее, чем там.

Спустя две недели я ощущала себя так, словно только что выбралась прямиком из адского котла — в основном из-за температуры. Но это чисто приморская особенность. Моя знакомая, к примеру, копала острог на Алтае — и там никакое солнце им не мешало. Она спокойно разбирала массовое захоронение в этом остроге и чистила скелетам косточки. У раскопок Алтая — своя специфика, у неолита — другая, а над моими жалобами на жару, думаю, посмеялись бы археологи в Африке. И, несмотря ни на что, уезжать было очень жаль. Прикосновение к истории — удивительное ощущение. Я уверена, что однажды повторю этот опыт.

Однако вскоре после возвращения я забрала документы из университета. Мне казалось, что быть фанатом истории — достаточно, чтобы посвятить этому жизнь. Я ведь искренне зачитывалась многотомными исследованиями, я не пропускала ни одной пары, я так мечтала об археологии! Но знакомство с настоящими археологами заставило меня передумать. Это прекрасные люди, умные и упорные, вкладывающие всех себя в любимое дело. Для них действительно нет ничего важнее мертвых языков и древних культур, они могут годами биться над загадкой пары побитых ваз и до хрипоты спорить о том, китайское влияние выдают узоры на них или корейское. А я так не смогла бы. Чтобы прожить жизнь в экспедициях, мало быть фанатом истории, нужно быть немного фанатиком. Иначе всё, что останется — это жара, низкая зарплата и пыльные кабинеты. Без фанатичной любви к древним черепкам делать в них нечего. А ее, к сожалению или к счастью, я так в себе и не нашла.

Прочитайте и другие колонки Василины. В них она на своем примере рассуждает о том, почему из вундеркиндов редко вырастают гении, и сравнивает Екатеринбург с Владивостоком.

На Урале тоже работают археологи. Не так давно они нашли мостовую XIX века в самом центре города, а до этого обнаружили стоянку охотников и собирателей у реки Реж.