«Извините и благословите»: репортаж из монастыря отца Сергия, который закрыли после конфликта с Собчак

Вся ситуация вокруг схиигумена Сергия и Среднеуральского женского монастыря начинает скатываться в сюрреализм, не хватает только плавящихся часов. Хотя если сюрреализм приравнять к появлению чудес вокруг, а их отнести к делам Господним, то все встает на свои места. Правда, на мой взгляд, дикие. Потому что отказ от подчинения старшему по званию — это малое из того, что непонятно в этой ситуации, а ведь есть еще COVID-диссидентство, неприязнь к мифическому жидомасонству вперемешку с заявлениями о чипизации через вакцину, киношным шествием во главе сотен людей, гробом в келье, Сталиным на стене и многим другим. А накануне — еще и конфликт с Ксенией Собчак.

— Кто? Журналист? До свидания. Зачем ты пришел сюда? Мы тебя не звали. Проход на территорию монастыря закрыт! Не благословлено, — говорит мне, судя по всему, местный послушник, выполняющий роль охранника. У него щербатое и сердитое лицо. Он и в предыдущий раз испытывал неприязнь ко мне, но сегодня, видимо, на настроение всех вокруг влияет еще и чертовски мерзкая погода.

Под капюшон забивается то морось, то капли дождя, от которого спрятаться невозможно. Я стою с внешней стороны шлагбаума, еще пару дней назад его не было. Тогда здесь было спокойно. Но вчера случился конфликт с Ксенией Собчак, ее режиссеру сломали руку, а записи с камеры удалили.

К шлагбауму со стороны монастыря подъезжает Lexus, его выпускают. Машут рукой. Машина спешно покидает обитель. На смену ей, тоже на выход, подъезжает BMW. История та же: поднимается шлагбаум и автомобиль уезжает. На смену этим машинам с периодичностью минут в десять-пятнадцать с другой стороны подъезжают машины поскромнее. Они везут паломников.

— Извините, монастырь временно не принимает паломников. Извините и благословите. Приезжайте в другое время, — говорит охранник.

— А что случилось? — спрашивает недоумевающий адепт, получив отказ.

— Да вот все из-за этих, — страж кивает в мою сторону. Машина уезжает восвояси.

Меня отводит в сторону мужчина. На вид ему лет тридцать с хвостиком. Он в кепке, черных очках, хотя холодное уральское солнце давно и надолго скрылось за свинцовыми тучами.

— Как вас зовут?

— Иван.

— Очень приятно познакомиться, Иван. Меня зовут Максим.

Мужчина просит отойти с ним в сторону, потому что к этому времени вокруг меня одного-одинешенька сгрудились то ли четверо, то ли пятеро человек. Все они весьма крепкого телосложения, с видом, говорящим, что они бы пожелали находиться в каком-то другом месте.

— Иван, понимаете, вчера тут случилась провокация. Приезжала Собчак, пробралась на территорию без спроса. Устроила там провокацию. Поэтому монастырь временно закрыт для посещения. Вы сами видите, мы разворачиваем людей, которые приезжают издалека. Понимаете, ситуация нехорошая. Да и епархия временно попросила воздержаться от посещения обители. Вот вы зачем сюда приехали? Тут все мирно, — на протяжении этой речи меня отводят все дальше и дальше в сторону.

— Я приехал разобраться и своими глазами увидеть.

— Ну вы откройте интернет, посмотрите. Там все есть, сюда не нужно приезжать. На записях видно, как Собчак себя ведет. Вы посмотрите. Вы извините, что так получается, что монастырь закрыт. Да, раньше можно было пройти, сейчас нет. Извините, пожалуйста, — на этих словах Максим покидает меня и возвращается к своим парням.

Внутри нехорошее чувство, что меня нежно отшили. Дождь усиливается. Пишу в редакцию, поднимаю голову и на какое-то мгновение ощущаю себя знаменитостью, которая без макияжа и в пижаме вышла за пакетом молока. Меня на видео снимают двое. Один из охранников и монахиня.

— А зачем вы снимаете? — спрашиваю. И тут понимаю, что этот же вопрос слышу каждый раз в свой адрес, когда сам поднимаю камеру. И смешно, и становится не по себе до тошноты. И если на вопрос я могу ответить — мол, журналист такой-то, снимаю, что происходит, в общем объясняю ситуацию, то тут — гробовое молчание.

Иду в наступление. Повторяю вопросы, подхожу к шлагбауму. Там тоже камеры. Четыре-пять мужиков. И две монахини. Медленно догадываюсь.

— Вы снимаете, чтобы с моей стороны не было провокаций, ну, вдруг я тут устрою этакое? — обращаюсь к мужчине.

— Это он специально выводит на разговор! Не отвечайте ему! — кричит монахиня. Но вторая в это время имеет неосторожность кивнуть мне головой. После этого все уходят в молчание, словно практикуют випассану, глядя на меня.

— Максим, ну хоть вы со мной поговорите, объясните ситуацию? — но в ответ получаю еще больший сюрреализм, будто в соседних кустах сидит Алиса, а вокруг Страна чудес.

— А может быть, я не Максим, — мужчина в этот момент открывает шлагбаум очередной машине, которая покидает монастырь.

— Но вы же представились Максимом?

— А я уже и сам не знаю, что говорю.

Внутри растет недоумение. Ок, допустим, местным не понравилось поведение Собчак, она пробралась на их территорию огородами. Мне бы тоже не понравилось, что ко мне в дом рвутся журналисты и делают шоу. Стоп. Вот сейчас остановить. На этой мысли я себя осекаю. Она не моя.

Журналисты освещают объективную реальность — да, с какими-то уклонами, но это лишь способ донесения реальности. Пусть монастырь место и особое, регламент тут свой — вести съемку рекомендовано по разрешению, но тут происходят откровенно странные дела. Нападать на людей, заламывать им руки — не по-христиански с любой точки зрения. Убеждать меня, что ничего не было, все было в правовых и этических рамках, меня можно сколько угодно, но ровно столько же времени я буду отстаивать позицию, что рукоприкладство — это незаконно, а журналистам, которые освещают болезненную тему, можно делать свою работу и мешать им нельзя.

Размышляя над этим, разглядываю машины, которые приезжают. Вот с башкирскими номерами, а вот с удмуртскими, вот с челябинскими. Некоторые впускают на территорию. Видно, что внутри паломники: женщины в платках, дети, мужчины скромного вида. Происходит это так: авто останавливается у шлагбаума, к нему подходит монастырский охранник, говорит, мол, так и так, в обитель нельзя. Тут водитель говорит, судя по всему, какую-то кодовую фразу. Охранник семенит до машины, в которой сидят монахини. Он советуется с ними. Возвращается к авто у шлагбаума уже с монахиней, они переговариваются, и вуаля — машина проезжает на территорию. Как правило, проезжают дорогие машины, или мне так кажется.

Из-за шлагбаума уверенно выходит девушка, стройная, лет двадцати пяти, в платке, разумеется. К груди она прижимает черный пластиковый пакет, в котором не полностью помещается икона.

— Вы паломница?

— Да.

— А сегодняшнюю службу вел отец Сергий?

— Нет. Его не было, но все мы его очень ждем. Он находится в молитве.

— Про конфликт вокруг него что думаете?

— Ничего не думаю.

— А как он должен закончиться?

— Как будет воля Божья, — она спешно садится в машину, которая припаркована у обочины трассы, и уезжает.

С территории выезжает Volkswagen Touareg. Фотографирую его. Touareg останавливается в паре метров от меня и шлагбаума, опускается стекло.

— Зачем ты фотографируешь мою машину?

— Я журналист. Работаю здесь, по статусу имею право.

— Удали, пожалуйста, эту фотографию. Ну зачем она тебе? Что в ней такого? Мы простые прихожане. Она тебе не нужна, удали, я прошу тебя, — говорит мне пассажир очень вкрадчивым, тихим и размеренным голосом. Соглашаюсь. Видя, что от холода меня начинает колотить, водитель приглашает на заднее сиденье. Соглашаюсь. Думаю, вот сейчас увезут в ближайший лесок и все, и не стать мне в далекой и очень призрачной перспективе каким бы то ни было главредом. В машине объясняют позицию монастыря с точки зрения прихожан.

— Как Ерженкову могли сломать руку? После того инцидента сюда приезжала полиция, мы часа три давали показания. А в это время он ходил, пил кофе и не испытывал никакой боли. Какой там адреналин мог быть, если только они себе извне его не ввели? Не было драки, не было конфликта. Представляешь, если бы мы стали драться? — говорит водитель, представившийся Константином. Это мужчина лет сорока. В нем поместилось бы около двух меня. — Чем их били? Газетами или мухобойками? Представляешь, если бы мы били, что с ними было бы? Мы их полчаса упрашивали покинуть монастырь и прекратить снимать.

— А ты знаешь должность режиссера? — спрашивает пассажир. Он представился Василием. — Так вот ты узнай сначала, кто он, прежде чем смотреть, что он снимает. Он известный антицерковник, снимает такие же репортажи.

— А дети, которые с ними были?

— Ну дети и есть дети, тут разные бывают, брошенные родителями, трудные подростки. Понимаешь? — говорит Константин.

— Вот смотри, ты же по-человечески хочешь пройти, через главный вход? А они через лес пошли. Есть же главный вход. А они пробрались лесом. Это нормально? Запомни, в каждом монастыре есть настоятель, нужно сначала у него разрешение получить, — объясняет Василий.

— Так отец Сергий же сейчас монастырем управляет, а он в молитве, — парирую я.

— Есть другие люди, у которых можно спросить, — отвечает он.

— Собчак тут пыталась снимать фильм про плохое отношение к детям. Но подожди, тут есть онкологическая больница, тут лежат люди, от которых врачи отказались. Они приезжают сюда умирать. Некоторые умирают, некоторые выздоравливают. А дети тут официально под опекой, все официально, их проверяют органы, как они живут, как их кормят, — рассказывает Константин. — Вот чего журналистам не хватило вчера? Зачем сегодня ты приехал? Ваши же вчера здесь были, снимали, как люди бегают?

— Произошел конфликт, — напоминаю я.

— Какой?

— Конфликт со съемочной группой Собчак.

— Никакого конфликта не было, — убеждает меня Константин. — Вот она такой человек, как и я. Но вы бы не приехали снимать ко мне.

— Она известная личность.

— Чем она знаменита? Тем, что была телеведущей? Вот я скажу, что он известен, — Константин кивает на Василия. — Но вы же не приедете. Чем она знаменита? Давай по пунктам, чем она известна?

Разговор как будто профессионально (или мне так кажется) уводится далеко в сторону. С упором на то, что Собчак имеет не самую светлую репутацию, с попытками убедить меня, что конфликта не было, что никто никого не трогал, а монастырь — это особое место, где люди приходят к Богу. И с последним сложно спорить. Особо запомнилась попытка навязать чувство вины, мол, тут люди за спасение всего человечества молятся, а я своей мелочной работой им мешаю. И чем больше слов, тем все больше хотелось в это поверить. Стоп. Это не моя мысль.

— Вчера тут была полиция. Советовала организовать патрулирование, а то эти будут прорываться со всех сторон. Говорят, готовитесь к провокациям, — уточняет Константин. — Нам зачем придумывать что-то на свою голову? У нас есть чем заняться.

— Вообще нам выгодно, чтобы ты был здесь, — включается Василий.

— Ты вот приходи колоть дрова к нам. А там что-нибудь случается — бросил топор и взял камеру. Я тебя научу колоть дрова, — предлагает Константин.

— А так спасибо, что приехал, — говорит Василий. — Ты будь внимательнее, потому что тут события такие неприятные могут быть. Они и в вашу сторону могут разрабатываться, — загадочно заключает Василий.

Дождь не прекратился. Хоть я и согрелся в машине, холод моментально берет свое. И неприятно от всех этих: «Понимаешь», «А ты сначала себе задай вопрос», «Согласись», а еще подкатывающее чувство вины. Промелькнула мысль, что людей тут обучают искусству нейролингвистического программирования. И все люди, которые призваны общаться и объяснять, — они как на подбор, говорят очень много, а по существу — ответов добиться едва ли можно. Как и обо всей этой истории вокруг отца Сергия и всего Среднеуральского женского монастыря.

Конфликт в Среднеуральском женском монастыре мы освещали с места событий накануне. Ксения Собчак для своего канала на YouTube снимает сюжет о монастыре, в том числе и о жестоких методах воспитания детей в обители. С пятницы на территорию монастыря перестали пускать паломников. Собчак удалось проникнуть в монастырь вместе с бывшими воспитанниками обители. Когда они начали съемки, их силой вывели с территории охранники монастыря и монашки. Сегодня Ксения Собчак встречалась с руководством информационного отдела Екатеринбургской епархии.

Кстати, мы поговорили с бывшими паломниками монастыря, которые принимали участие в съемках, и они рассказали об истязаниях. Но еще у одной послушницы, которая тоже провела в монастыре детство, совсем другие воспоминания.