«В госпиталь был прилет»: фельдшер из Екатеринбурга рассказал, как спасал раненных на спецоперации

Фельдшер Евгений Игнатьев оставил работу в одном из лучших центров медицины катастроф в стране, взял отпуск на полтора месяца и уехал в зону СВО спасать раненых. Дома осталась любимая семья: жена, сын-подросток, которому очень нужны папины советы, и два тойтерьера. Жена, конечно, была против, но приняла ситуацию — переубедить мужа всё равно было невозможно. Он четко знал, что сейчас будет нужнее там.

В Екатеринбурге Евгений Игнатьев работает в ТЦМК старшим фельдшером отдела плановой и экстренной консультативной медицинской помощи. Он рассказал E1.RU, чем занимался в зоне спецоперации.

— Взрыв, здание затряслось, крики. Все работали без эмоций, эмоции были потом. Да они до сих пор пришли не в полной мере, остались где-то глубоко внутри. Чувствовал злость на противоположную сторону. В госпиталь был прилет, они регулярно это делают, я видел по новостям и слышал. Некоторые пациенты и медики погибли. Обойдусь без подробностей.

Мы были в шоке, но на автомате продолжали работать. Первая мысль появилась у меня только через семь часов — о том, что я не успел поздравить семью с Новым годом. Не то что я был в состоянии аффекта, просто был занят и не было связи. Позже мы пытались восстановить хронологию событий со всеми, кто был с нами в момент прилета, но единой картины так и не сложилось, помним проблесками. Работа в медицине катастроф и на скорой подготовила к стрессам: мозг выключается, поле зрения сужается, ты видишь цель, выполняешь. Всё остальное не важно.

— Я работал в стационаре, место назвать не могу. Раненые поступали к нам уже после первичной медицинской помощи. Сначала на поле боя солдаты помогают друг другу, потом медработник оказывает первую помощь, затем их привозят к нам. Мы проводим первичную сортировку по критериям нуждаемости, решаем, кому нужна экстренная высококвалифицированная помощь. Все, кто пришел на своих ногах, могут подождать. Если нужна экстренная помощь, увозим в операционную или реанимацию, остальным делаем перевязки.

Я универсальный фельдшер, поэтому делал всё: сортировал больных, делал перевязки, помогал в реанимации и операционной. Больше 80% от всех травм — минно-взрывные, осколочные ранения, пулевых мало. Остальные обращения с соматическими заболеваниями: простуды, болезни ЖКТ, обострение хронических заболеваний. Например, было много гастритов: хоть питание хорошее, но сухпайки не сравнить с домашней едой. Если у человека слабый желудок, рано или поздно без соблюдения диеты он выдаст обострение. К нам приходили и местные жители, им мы тоже помогали. Лекарств и перевязочных материалов было достаточно.

— С самого начала конфликта с Украиной у меня появилось желание помогать, но по семейным обстоятельствам пойти я тогда не мог. Оно усилилось с началом мобилизации. Я был морально готов идти, но под мобилизацию не попал, есть бронь от организации. Потом решился. Почему — объяснить сложно. Есть люди, для которых это нормально, а для остальных нет.

Я считаю, что чем больше людей будет помогать, тем раньше закончится конфликт, если люди не будут прятаться за своими какими-то идеологическими обстоятельствами.

Есть знакомые, которые уехали [из страны] по идеологическим причинам — мол, не мы начали этот конфликт, нам это не надо. Но это наша страна, и нужно что-то со сложившейся ситуацией делать. Я патриот, это заложено на генетическом уровне, у меня все предки воевали: Первая мировая, Гражданская, Финская, Вторая мировая. Патриотизм и готовность помочь идет параллельно с жизненной позицией.

В любых вооруженных конфликтах нет правых и виноватых, есть пострадавшие. Люди страдают. Для меня было важно оказывать помощь без разделения сторон конфликта. Столкновения позиций там почти нет, просто все всегда «за наших», но «наши» у каждого свои. Каждый человек имеет право на свое мнение, но я не терплю, когда его пытаются навязать. Некоторые люди пытались это сделать, но я сразу прерывал их. Меня очень сложно переубедить, в принципе, почти никто не пытался.

— Как жена может воспринять такое решение? Не буду произносить слова, которыми она меня называла, но потом пришла стадия принятия. Ведь если нельзя изменить ситуацию, то нужно изменить отношение к ней. Все родные, конечно, переживали за меня, сам я был спокоен.

Жена пыталась отговорить, а родители нет: решил — и решил. Я считаю, что для скорейшего разрешения конфликта нужно прикладывать все возможные усилия, ресурсы, как человеческие, так и материально-технические, максимальные усилия всего общества, а иначе он будет вялотекущим.

— Единственное, что я могу сказать после общения с солдатами, — все мотивированы. Что их побудило туда приехать — личное дело каждого и по большому счету не имеет значения. Кто-то приехал по чувству долга, кто-то — за деньгами, это не важно. Главное, что они мотивированы для выполнения служебно-боевых задач.

Несколько раз приходилось лечить людей с той стороны. Я оказывал точно такую же помощь, мне без разницы, какой он национальности, на лбу не написано, и органы все те же самые. Они спрашивали: «Что вы со мной делаете?» Отвечали: «Мы тебя лечим». Естественно, я не общался с ними так же, как с нашими ранеными, не было желания. На качестве медпомощи это не сказывалось никак. Ведь отношение и эмоции — это наше личное, на работе для нас все едины.

Сказался опыт работы в центре медицины катастроф и на скорой помощи — для меня не было разницы, бомж передо мной или член правительства. Болеем все одинаково. Может, кто-то из медиков и разделяет, я — нет.

Была такая трогательная история: с передовой привезли раненых, а там к ним прибилась собака. Через несколько дней эта собака сама пришла к госпиталю в поисках этих раненых. И там жила. Кормили ее всем госпиталем, обустраивали лежанку. Когда я уехал, она еще оставалась там.

— Для работы в таких стрессовых условиях нужны определенные личные качества. Можно подумать, что каждый сотрудник экстренной службы готов работать в экстренных ситуациях. Но это не так! Нужно либо проводить психологическое тестирование (хотя не совсем уверен, что это поможет), либо искусственно создавать стрессовую ситуацию и смотреть на реакцию человека. Даже среди моих коллег несколько человек просто потерялись, хотя утверждали, что у них очень богатый опыт работы в стрессовых ситуациях.

Все медики показали себя достойно, просто некоторые впадали в ступор. Я не осуждаю их, но для работы это плохо. Если человек боится собаки, он же не сволочь из-за этого. Но это непрофессионально. Поведение в стрессовых ситуациях зависит от личных качеств и опыта, если чего-то нет, это может повлиять на результат. Мы не пытались никого переделывать, просто перераспределяли обязанности. Не было ни одного, кто уехал из командировки раньше срока, потому что не справился.

Если неоднократно находиться в критической ситуации, рано или поздно человек начинает реагировать по-другому. Если постепенно вводить яд — вырабатывается резистентность, либо к яду, либо к бактериям. Как тренировать это? Вернемся к тому, что работа в центе медицины катастроф и на скорой — постоянный стресс.

Утрирую для понимания: трудно ожидать от сотрудника поликлиники оказания адекватных реанимационных мероприятий. Если человек с этим не сталкивался, ему будет очень тяжело, даже если он знает теорию, а ее знает большинство. Даже если человек будет отрабатывать это раз в неделю на манекенах и симуляторах, когда это случится на самом деле, он всё забудет. Я видел такое неоднократно, когда еще работал на скорой. Доходило до смешного — когда в поликлинику вызывали бригаду, потому что в коридоре человеку стало плохо. Приезжаем — стоит пять врачей, медсестер в белых халатах, и не оказывают помощь, потому что они с этим не сталкивались. Такие не все, конечно.

— В плане обеспечения всё было очень хорошо. В любое время дня и ночи приходишь на пищеблок — там всегда есть, что поесть. Везде стояли чайники, чай, кофе, печенье, пряники, конфеты. Но больничная еда быстро приедается, поэтому иногда выбирались в магазин. Холодильник устроили за окном — вывешивали пакеты. В больницах есть холодильники, но их используют под лекарства, извлекают максимум пользы.

Время есть — спишь, времени нет — не спишь. Бывали забеги, когда с напарником на протяжении недели спали не больше полутора-двух часов в день, и то не зараз. Да, ты уже валишься с ног, но не спишь. Ты работаешь, работаешь, работаешь. Потом приходит состояние перевозбуждения, когда у тебя есть время поспать, а ты просто не можешь уснуть. Это хуже, потому что организм уже на грани срыва: у тебя есть полчаса на отдых, закрываешь глаза, а они открываются, надо опять куда-то бежать. То есть он уже практически полностью исчерпывает свои внутренние резервы.

Мы старались заботиться друг о друге и давать отдохнуть. Ты понимаешь, что вот сейчас можешь справиться без коллеги какое-то время, говоришь: «Всё, вали отсюда, чтобы я тебя здесь не видел, надо будет, позову». Наверное, я привык работать с недосыпом, не помню, когда работал меньше чем на полторы ставки.

В команде были медики со всей страны: от Калининграда до Дальнего Востока. Было спокойно, ровно, почти все сразу сработались. Были некоторые индивидуумы, которые до конца командировки так и не нашли ни с кем общий язык, но это их личное дело. Командой мы были всё время вместе. У нас не было разделения на «твое — мое». На третьей неделе обращались друг к другу уже по-семейному: «Братик, братик». Попрощались друг с другом без эмоций. С некоторыми коллегами продолжаем общаться.

— Тараканы в голове стали больше. Были тараканы — стали трилобиты (класс вымерших морских членистоногих. — Прим. ред.). Если серьезно, после командировки я стал смотреть на жизнь по-другому. Начинаешь ценить простые вещи. С утра проснулся — это хорошо! Есть время утром на кофе — вообще отлично: ты можешь выпить кофе и уже потом бежать спасать мир. Дьявол кроется в деталях, а счастье — в мелочах. Нужно наслаждаться тем, что есть. Не тем, как ты себе это представляешь, а оно у тебя есть — уже хорошо. Завтра, может, уже не будет... Кому суждено утонуть — не сгорит. Фатализм — это нормально.

Ранее мы рассказывали о враче из Екатеринбурга Станиславе Киселеве, он два месяца провел в Луганской области. Медик лечил солдат и выносил раненых с поля боя, а в августе снова вернулся в зону спецоперации. А еще почитайте рассказ медбрата из Екатеринбурга о том, что он увидел в зоне СВО.