Главврач свердловского Центра СПИДа: «В группе риска всё население»

В 2005 году Анжелика Подымова, работавшая тогда в Роспотребнадзоре, пришла на прием к министру здравоохранения Свердловской области Михаилу Скляру, чтобы поговорить о ситуации с лечением ВИЧ. В семье ее друзей инфицировалась девушка, и стало понятно, как непросто получить терапию и найти грамотного врача.

Когда после долгого разговора министр спросил, что она предлагает, Анжелика Сергеевна ответила честно — назначить ее главным врачом областного Центра СПИДа и оказать поддержку. Он согласился. Так в 33 года Анжелика Подымова возглавила центр, состоявший тогда из четырех кабинетов в областной больнице.

Первым делом она устроила турне по области: приезжала на автобусе в города, встречалась с главврачами местных больниц или начальниками от медицины и просила открыть филиал центра. Так появились пять филиалов — в Серове, Ирбите, Нижнем Тагиле, Каменске-Уральском и Первоуральске. Мы поговорили с Анжеликой Подымовой о том, как менялось отношение к людям, живущим с ВИЧ, как менялись сами пациенты и почему не все хотят лечиться.

— Расскажите о ситуации с обеспечением препаратами в 2005 году. Все могли получить терапию?

— Безусловно, перечень препаратов был не таким, как сейчас, но те, кто хотел лечиться, могли получить препараты. Но это начало двухтысячных, 80–90% пациентов — мужчины-наркопотребители. Это сложная категория, которой сложно поверить в диагноз и начать терапию. Но хочу сказать, что многие из них живы, и мы этому очень рады. Я никогда не говорю эти фамилии, многие из них уехали и строят свою судьбу, строят карьеру.

Препараты доступны, но не все готовы принимать их, кто-то отодвигает тему ВИЧ на второй план, и тогда ВИЧ превращается в стадию СПИДа, и проблем со здоровьем появляется гораздо больше, и решить их сложнее. У пациентов есть чувство страха перед обследованием на ВИЧ-инфекцию, чувство страха перед какими-то виртуальными нежелательными побочными эффектами. И они будут всегда. Просто пока не начнешь, не узнаешь, есть это на самом деле или нет.

Большинство страхов уходит с практикой, и неважно, это ВИЧ-инфекция, онкология или сердечно-сосудистые заболевания. Чувство страха нужно побороть — это самая тормозящая развитие вещь.

— Мне рассказывали, что вначале вам приходилось буквально выбивать терапию для своего региона.

— За каждой таблеткой стоит человек. Для меня важны в работе три вещи: забота о коллективе, потому что я несу за него ответственность; забота о пациентах, потому что я несу за них ответственность; ну и я несу ответственность за саму себя, потому что есть вопросы, которые приходится решать наедине с собой. Вы говорите «выбивание», я бы сказала — аргументация того, что необходимо для пациента, для коллектива и в целом для здравоохранения. Она не всегда простая, скажем так.

Тому, что происходит в России сейчас с терапией ВИЧ, я рада. Мы должны понимать, что для пациента терапия — бесплатная. Государству она стоит огромных денег, и заявка именно нашего региона, региона, который настолько поражен ВИЧ-инфекцией, она очень дорогая для бюджета.

Женщина это или мужчина, практикующий секс с мужчинами. Это не обсуждается, но выделяются деньги. Без федеральной поддержки ни один регион сам по себе финансово не решит эту проблему. Для пациента, еще раз повторюсь, это бесплатно, но от пациента требуется только одно — начать терапию.

— Сколько пациентов у нас принимают терапию?

— Сейчас получают терапию 76% от тех, кто состоит на учете, это 44 тысячи человек. Заявку на препараты на следующий год мы сделали из расчета 88%.

— Как аргументируют отказ от терапии те, кто не лечится?

— Есть те, кто отвергают и диагноз, и лечение. Мне кажется, у них сложности вообще с решением своих проблем по жизни, потому что терапия — это не тот вопрос, за который стоит цепляться. И поэтому те, кто не приходит или начинает и бросает, чаще всего это, некрасивое слово, но это слабость.

Мы готовы помочь, но нужно желание. А у человека не всегда есть желание принять помощь. Ему кажется, что он самостоятельный, принимает решение не лечиться, но на самом деле он как страус — голову в песок. Только в случае ВИЧ-инфекции это не песок, а бетон. Стучать головой в этот бетон нет смысла, расшибешься, поэтому лучше обратиться за помощью, обсудить, поговорить. Я принимаю по четвергам с четырех до шести по любым вопросам.

Не стоит начинать подготовку к космосу с выхода в открытый космос. Всегда есть возможность подготовиться на земле, набрать команду в своей семье, среди тех, кто поддерживает. Если назовем современные препараты космосом, то в космос можно выйти, но всё нужно делать пошагово. Это очень сложно: хочется всё и сразу. Это не только по ВИЧ-инфекции, везде так.

— ВИЧ-диссиденты — как вы объясняете себе, почему они существуют?

— Я бы о них сказала как о ВИЧ-террористах. Они не несут ответственность за наших пациентов, а врач несет. И они говорят о том, что… даже не буду повторять их слова, потому что они неправильные и вредные, они, к сожалению, отнимают жизнь у пациента.

Диссиденты есть во всем. Есть антипрививочники, которые не прививаются, а потом говорят: «Почему, когда я звоню в поликлинику, там не берут трубку?» Да потому что врачи тоже болеют, и скоро просто некому будет снять трубку. Но они рискуют своей жизнью, а ВИЧ-диссиденты — жизнью других, не неся за это никакой ответственности. Поэтому, я считаю, что это должно быть наказуемо. Человек, который не принял свой диагноз, хочет умереть, не получая терапию, помощь врача, соцработника, психолога, тянет за собой еще и остальных. Его личное решение — это его, но в данном случае это еще и вредно. Это преступление — говорить о том, что ведет к смерти другого человека.

— Есть рекомендации, как часто тестироваться на ВИЧ тем, кто не находится в группе риска?

— В группе риска всё население. Но я говорю, что сейчас особенная группа риска — средний возраст, папы и мамы. У молодежи нет чувства страха перед тестированием, молодежь принимает взрослые решения. А их мамы и папы решения не принимают, потому что считают, что они не группа риска. При этом забывая, что у них было в молодости, что происходит сейчас, учитывая, что люди среднего возраста нередко разводятся, находятся в поиске нового партнера и тоже не считают этого партнера группой риска.

А если вы считаете, что любовь — это когда без презерватива, тогда возьмите друга за руку, сходите сдайте вместе тест и планируйте свою жизнь дальше.

Молодежь сейчас это понимает, чему я очень рада. У нас заболеваемость среди людей до 20 лет практически нулевая. Поэтому на молодежных форумах мы говорим: заботьтесь не только о себе, но и о тех, кто рядом с вами. Это не половой партнер, это ваши родители. Придите, убедите их, возьмите за руку, доведите до пункта экспресс-тестирования.

— У вас двое сыновей, как вы с ними говорили о ВИЧ-инфекции?

— Младшему 12 лет, с ним я веду беседы пока не про половой путь, хотя уже надо. А старший с 2005 года с нами на акциях, слушает то, что я говорю дома. Он рано понял, что мама врач, что есть люди, которые отличаются от него, что им нужно помогать. Я очень надеюсь, что «есть другие, и им нужно помочь» с ним останется по жизни.

Но мне было сложно, когда пришло время говорить с детьми об этом. Муж закончил педагогический институт, и у нас с ним была такая беседа: «Гена, ведь ты же педагог, ты знаешь, как поговорить на эту тему». Он мне: «Ну что же ты, Анжела, ведь ты же врач. Давай ты, тем более это твоя тема».

В общем, долго мы думали, в итоге я взяла весь наш информационный материал и положила на стол старшему, сказала: «Читай». Он ответил: «Я всё знаю». Я задала несколько вопросов, он попытался ответить, мы долго смеялись. В итоге он прочитал все эти книги, брошюры и буклеты. По тому, как он раньше просил, а сейчас зарабатывает деньги и покупает презервативы, я надеюсь, что он до сих пор это помнит.

— В Свердловской области можно по пальцам пересчитать тех, кто живет с открытым ВИЧ-статусом. Как вы думаете, если бы больше людей, в том числе среди медиаперсон, среди высших чинов, рассказали о себе, это бы изменило отношение к ВИЧ в обществе?

— Те ребята, которые открывают лица, — герои. Как-то мы выпускали шарики на Плотинке в память жертв СПИДа. Было очень холодно, все быстро разошлись, и остался только наш коллектив, мы стояли обсуждали акцию. Телевидение приехало поздно, говорят: «Ну мы же должны что-то снять», и сняли нас. Потом вышел сюжет: журналист рассказывает, что на акцию пришли ВИЧ-инфицированные, их близкие и друзья, а на экране в это время показывают меня, моего мужа, знакомых.

После выхода сюжета мне начали звонить друзья и знакомые. Пытались говорить максимально деликатно, зная, что я всегда встану на защиту своих пациентов, но всё же они разделились на две категории. На тех, кто боязливо спросил: «Ах, ты, оказывается, тоже, да?», и тех, кто сказал: «А, вот поэтому ты так их защищаешь». Мне была достаточно интересна реакция, но я на себе испытала, как это непросто — отвечать на эти вопросы даже людям, которые меня знают десятилетия. Поэтому те, кто открывают лица, и не просто открывают, но и помогают работать с пациентами как равные консультанты, просто герои.

Если бы кто-то из высших чинов или кто-то медийный открыл лицо, это помогло бы, наверное, самому человеку, но не думаю, что помогло бы большинству пациентов, которые к нам приходят. Мне кажется, для них важнее, что подумает повседневное окружение, нежели дама или бизнесмен, которые по телевизору бы сказали: «Я живу с ВИЧ».

— Пять лет назад власти объявили, что в Екатеринбурге и области эпидемия ВИЧ. Мы остаемся на первом месте по числу инфицированных?

— Все регионы прошли этот путь. Промышленно развитый регион, где есть деньги, наиболее привлекателен для наркобизнеса. 90-е годы, 2001 год, когда наркотик шагнул к молодежи, когда в одной чашке можно было держать несколько шприцев и пользоваться, даже зная, что у кого-то ВИЧ-инфекция. К сожалению, мы это пережили. Сейчас в основном это половой путь передачи. В группе риска по смертности — мужчины, употреблявшие раньше наркотики, но не обращавшиеся за медицинской помощью.

По числу людей, живущих с ВИЧ, у нас самый пораженный регион. У нас большая когорта пациентов, но она не должна убывать. Новых случаев должно быть всё меньше и меньше, и у нас с 2015 года на самом деле нет роста заболеваемости, только снижение. Надеюсь, что мы сохраним эту тенденцию.

Регионы, где много пациентов с ВИЧ-инфекцией, и определяют ситуацию по стране. Поэтому если в крупных регионах — Санкт-Петербурге, Московской области, Ленобласти, Иркутской, Новосибирской и Свердловской областях — идет снижение, то снижение идет по всей России. Та динамика по снижению, которая есть сейчас по стране, во многом зависит от той десятки регионов, которые ругают. А на самом деле мы сохраняем низкий показатель летальности и снижение заболеваемости по России.

— Вам не обидно, что терапия есть, всё доступно, а лечиться не все хотят?

— Конечно, обидно. Мне обидно за врачей, которые бьются, а потом приходят, сидят у меня и чуть ли не плачут, а некоторые и плачут, что пациент принимает такие невзрослые решения и ставит свою жизнь в опасность.

У каждого врача, как говорят обычно про хирургов, есть свое кладбище. Переживаешь этот путь с пациентом десятилетия, привыкаешь к нему, это тот человек, с которым у тебя складываются доверительные отношения, и в какой-то момент бабах, и он повернулся к тебе спиной. Вот что делать?

Еще раз повторюсь. Сегодня есть эффективные, доступные всем препараты от ВИЧ. Государство решает главную цель — сохранить поколение. У врачей свои интересы — сохранить конкретного пациента. А у пациента никаких интересов: «А давайте я сегодня не пойду». Вот это очень обидно.

Сегодня, 20 октября, быстрый тест на ВИЧ можно сдать у ТЦ «Мегаполис» с 17 до 22 часов.

Любые вопросы о лечении ВИЧ можно задать по телефону доверия Центра СПИДа: +7 (343) 31-000-31.

Ранее мы рассказывали, как ВИЧ появился в Свердловской области и как за четверть века изменилось лечение пациентов.

Почитайте также истории людей, которые не стали принимать терапию и ушли из жизни, и почему всё чаще ВИЧ заражаются успешные люди старше 45 лет.