«Вы можете видеть в реанимациях 30-летних, и умирают они тоже». Интервью с врачом ковидного госпиталя

Анестезиолог-реаниматолог Владимир Багин руководит реанимационным отделением 40-й больницы Екатеринбурга, в которое попадают самые тяжелые пациенты с COVID-19. Мы побывали с Владимиром Анатольевичем в «красной» зоне, а после поговорили о том, чем третья волна отличается от предыдущих, сколько больных, попавших в реанимацию, смогут покинуть ее живыми и много ли среди его пациентов тех, кто успел сделать прививку от ковида.

— Сколько сейчас у вас в реанимации пациентов? Какой был максимум?

— Сегодня (интервью записывалось 25 августа. — Прим. ред.) 61 человек во всех наших [ковидных] реанимационных отделениях, свободных коек нет. А вообще сейчас в больнице около 900 пациентов [с коронавирусом]. Перепрофилировано около 1000 коек. Максимально в реанимации было 65–70 человек.

Конструкция оказания медицинской помощи в разных странах построена по-разному. Соотношение общих и реанимационных коек в России в среднем 5% к 95%, во многих европейских странах реанимационных коек и 10%, и 15%, и даже до 20% доходит. В рутинной работе такой большой потребности в реанимационных койках нет. Но если их много, то и стране было проще [в пандемию]. А у нас их мало. Из нереанимационной койки сделать реанимационную невероятно сложно.

— Это не просто аппарат ИВЛ у кровати поставить?

— Нет, конечно. А где взять столько специалистов, которые будут работать? Надо годами учиться. Кажется, что курсы короткие прошел «взлет — посадка» и ты якобы уже анестезиолог-реаниматолог. В книге по искусственной вентиляции легких только по базовым знаниям около 3000 страниц. А еще нужно наработать опыт.

— Состояние больных сейчас и в первые две волны отличается?

— Слово «волна» оскомину набило, но да, будем считать, что идет третья волна. Первая была меньше, вторая чуть больше первой, сейчас еще больше. Мы пока на пике находимся, мы еще не вышли, как мне кажется, на плато, либо начинаем выходить.

Тяжелых больных многократно больше. Но нельзя сказать, что вариант «дельта» поражает преимущественно молодых. Просто поскольку число больных растет, соответственно, среди них становится больше и молодых.

Медицина — это наука рисков. Попытаюсь объяснить, что это значит. Можно было бы сказать: привился от ковида и 100 процентов не заболеешь. Но такого медикамента, который это гарантирует, в современной науке не существует. Ты только можешь понизить риск. Это понижение риска является относительным. Если ты привился, то заболеешь с меньшей вероятностью, чем если бы не привился. Большая вероятность делится на меньшую, и получается какая-то цифра. Например 5. То есть прививаясь, ты снижаешь вероятность заболеть в пять раз. Но это не значит, что ты не заболеешь.

Соответственно, существуют состояния или заболевания, которые, наоборот, повышают риск заболеть и умереть от ковида. Чем старше человек, чем больше сопутствующих заболеваний, чем тяжелее они протекают, тем эта вероятность выше.

— Беременность тоже повышает риск? В реанимации мы видели 32-летнюю женщину после кесарева сечения.

— До эпохи свиного гриппа вообще не было данных, что беременность увеличивает риски инфекционных заболеваний. Наоборот, у беременных женщин понижается иммунный ответ. Эволюционно сложилось так, что они более устойчивы к любым заболеваниям, иначе человечество не выжило бы. А тут оказалось, что беременность повышает вероятность заболеть инфекцией, в частности ковидом, и вероятность умереть. У беременных эти риски многократно выше, чем у небеременных.

У Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) есть ключевые показатели, по которым оценивается качество оказания медицинской помощи в разных странах. Материнская смертность — один из них. И этот очень важный ключевой показатель [во время пандемии] вырос многократно во всем мире, и в России тоже.

Все медикаменты, которые используются, отчасти бесполезны, отчасти снижают риски, но не до нуля, а только немного.

— В 2010 году ожоговая реанимация принимала больных свиным гриппом. Вы говорили тогда, что никогда не видели пациентов с гриппом с таким поражением легких. Их можно сравнить с теми, кого видите сейчас?

— Тогда временные рамки пандемии были очень короткие. Мы, наверное, работали не больше трех месяцев, и пандемия сошла на нет. Была вторая волна через несколько лет, но уже поменьше, и она не очень запомнилась людям. Больные были тоже тяжелые, похожие [на нынешних], просто их количество не было таким большим. У нас реанимация была на 30 коек, ее хватило практически на весь город, а сейчас несколько сотен реанимационных коек в городе, и их не хватает.

По-простому чтобы объяснить: при обычном сезонном гриппе есть определенная летальность, она небольшая. При эпидемическом гриппе [таком, как свиной] она примерно в 10 раз больше. А при коронавирусе — еще в 10 раз больше.

— С начала пандемии некоторые врачи и эксперты говорят, что из реанимации мало кто выходит живым.

— Летальность высокая, но, конечно, не 100%. В реанимации сами по себе лежат пациенты очень тяжелые, и в зависимости от профиля реанимации летальность разная. Я в обычной жизни работаю в ожоговой, у нас самая высокая летальность в городе — порядка 30%.

— Не все пациенты находятся на ИВЛ?

— Это зависит от степени дыхательной недостаточности. Мы, медицинское сообщество, выстроили ступенчатую схему респираторной поддержки. Чем тяжелее пациент, тем у него более инвазивный способ поддержки.

Начинается всё с обычной подачи кислорода, потом подсоединяем высокопоточную кислородную терапию, затем может быть НИВЛ (неинвазивная вентиляция легких через маску, канюли. — Прим. ред.), потом ИВЛ (искусственная вентиляция легких через трахеостому. — Прим. ред.). Потом может быть еще ЭКМО (экстракорпоральная мембранная оксигенация. — Прим. ред.) При ЭКМО насыщение крови кислородом проходит искусственным путем, независимо от функции легких, их можно вообще отключить.

— В больнице использовали метод ЭКМО?

— Да, у нас был один случай.

— Как закончился?

— Неблагоприятно.

Разговор прерывает телефонный звонок. Владимиру Анатольевичу звонят за консультацией по пациенту, который вылечился от COVID, но так и не задышал самостоятельно из-за необратимых изменений в легких.

— У нас появилась потребность в исследованиях по лонг-ковиду, — говорит Владимир Багин, закончив телефонный разговор. — Мы пока не представляем, что делать. Такие пациенты создадут колоссальную нагрузку в будущем на всю медицинскую систему. Многие из них, скорее всего, станут тяжелыми инвалидами. Мы не знаем, сколько они будут жить.

Нужно покупать кислородный концентратор и ехать домой. Такие больные в мире есть, например, с хронической обструктивной болезнью легких (ХОБЛ). Но так много раньше их не было. Сейчас, видимо, будут.

Это очень необычное заболевание. Допустим, у человека аппендицит, сделали аппендэктомию (удаление аппендикса. — Прим. ред.), человек поправился. Или умер, если не повезло. Но это не может продолжаться вечно, а ковид переходит в хроническую форму, формирует у человека хроническую дыхательную недостаточность, из которой ты его не можешь вывести. Он зависим от кислорода и других интенсивных манипуляций, медикаментов, от ухода. А это технологии, которые нигде не доступны, кроме как в реанимационной помощи.

Сейчас у нас построена система реабилитационных центров, тяжелых пациентов переводим туда. Кто-то на паллиативную помощь уезжает, кто-то на реабилитационную. У нас в штате есть реабилитолог, который еще в реанимации начинает работать с пациентами. Это очень важная медицинская технология, которая реально повышает выживаемость. Есть смысл вкладывать в нее деньги и развивать, это в России очень перспективно.

— Много ли у вас пациентов, сделавших ранее прививку?

— Сейчас стало после прививок людей болеть больше, но, может, это связано с тем, что больше и прививается. И не у всех на прививку формируется иммунитет, у кого-то он не развился в силу неизвестных нам причин. Я не могу сказать, какая у привитых летальность. Она наверняка есть, но, думаю, невысокая, стремится к нулю. Но сейчас такие больные стали появляться даже в реанимации. Они по-разному привиты, кто-то одним компонентом и не успел вторым, кто-то привился, но заболел до прививки. Есть один пациент, который точно полностью прошел курс вакцинации, прошло несколько месяцев, и он заболел. Сейчас лежит в реанимации.

— А повторно болеющие есть?

— Бывают. В основном они болеют легче, какой-то иммунитет всё равно уже есть.

— Вы с самого начала работаете с пациентами с коронавирусом. Как это повлияло на моральное состояние?

— Мы сначала очень боялись заразиться. У меня жена была беременна тогда, старшему ребенку шесть лет. Я приходил домой, он с мешочком черным стоял, меня ждал. Но порог я не пересекал. Я отходил, он мешочек оставлял и убегал. Я в коридоре раздевался, всё снимал, вплоть до трусов, бросал одежду в мешок и в стиральную машину, а сам сразу в душ. После душа спиртом протирал лицо, руки, все открытые части тела, и только после этого заходил в семью. Было очень страшно, очень. Но что делать? Не сбежишь же. У меня коллектив, сотни сотрудников. Поэтому вперед, как на войне.

Я привился достаточно рано и в принципе сейчас так уже не делаю, обычной жизнью живу. Я не болел либо перенес бессимптомно. Мы же постоянно находимся в очаге и получаем микродозы этого вируса. Я думаю, что подавляющее большинство врачей склонны к хорошему иммунному ответу. Хотя и врачи болеют, безусловно, и повторно болеют, и смертность среди врачей достаточно высокая.

— Сколько длится смена в «красной» зоне?

— Можно поделить смену по 12 часов, можно по 24. Но самое оптимальное — пять с половиной часов, потом полчаса передаешь смену другому. Так у нас работает подавляющее большинство медсестер в реанимации. Поначалу, когда был дефицит персонала, по 12 часов работали. 24 часа нереально в таком костюме.

— Памперсы действительно на смену надевали?

— Было дело, и сейчас такие люди есть. Они вам просто не расскажут.

— Прогнозы — неблагодарное дело, но всё же, по-вашему, как будет дальше развиваться история с коронавирусом?

— Мы вступили в эпоху вирусных пандемий. Старики умрут, родятся новые люди без иммунитета — и всё повторится. Безусловно, эта пандемия рано или поздно закончится, она не может вечно бушевать. Даже испанка, которая унесла до 100 миллионов жизней, закончилась.

Это может выглядеть популистским заявлением, но я считаю, что у каждого человека есть определенная ответственность перед обществом. Привиться — это общечеловеческий долг. Ты сам себя можешь и не спасти от заболевания, но положишь маленький кирпичик в популяционный иммунитет. Может, это кого-то убедит. Я так своих убеждаю всегда.

И медицинские семьи такие есть.

— Какие случаи за эти месяцы вас удивили?

— Достаточно пожилая пациентка лежала в реанимации дней 60. Такие пациенты, как правило, не выживают, но она стойкая оказалась женщина. Мы с ней уже сроднились. Когда долго больные лежат, мы всё знаем про их семьи, они — про наши, общаемся по-человечески. У нее хорошая очень семья, они ее забрали потом домой. Я, к сожалению, не знаю, как она сейчас, у нас не принято интересоваться дальнейшей жизнью. Это профессионально неправильно, потому что выгоришь гораздо быстрее, если будешь за каждого пациента как за родного переживать. Надо немножко абстрагироваться.

А неблагоприятных случаев, конечно, море. Особенно помнишь беременных женщин. Лично у меня два таких случая было, и в инфекции (инфекционном отделении. — Прим. ред.) один или два. Раньше по всему городу умирала одна беременная в год. Сейчас умерло уже около 10, может, больше. Дети живые все (кесарево сделали), а мамы умерли. Это очень грустная история, остается отец с новорожденным, ты понимаешь это всё. Тяжело.

Прочитайте репортаж E1.RU из реанимации ГКБ № 40, где лежат пациенты с коронавирусом. Также мы рассказывали о том, как ковид влияет на новорожденных детей и чем он опасен для беременных женщин.