Главный трансплантолог России: «Люди едут в Пакистан за почкой бедняка, а лечить их потом приходится нам»

Операций по трансплантации органов в России делается в десять раз меньше, чем требуется. Одна из причин: в стране до сих пор слабо развито посмертное донорство, считает главный трансплантолог Минздрава РФ, директор Национального медицинского исследовательского центра трансплантологии и искусственных органов им. В. И. Шумакова Сергей Готье.

— В странах, где трансплантация давно уже является неотъемлемой частью медицины, ни у кого не возникает никаких ментальных фрустраций от мысли, что если ты умрешь, то твои органы могут достаться кому-то другому, — объясняет Сергей Готье.

Мы встретились с известным хирургом и спросили, что мешает развитию трансплантологии в Свердловской области, сколько пациентов не доживает до своей очереди на пересадку, во сколько обходится одна такая операция государству и что происходит на черном рынке органов в странах третьего мира.

— Скольким россиянам нужна трансплантация органов прямо сейчас?

— В официальном листе ожидания на трансплантацию находятся порядка 9 тысяч человек, но на самом деле таких пациентов намного больше. У нас 45–50 тысяч человек постоянно находятся на гемодиализе и перитонеальном диализе (заместительной почечной терапии. — Прим. ред.). Из них 15–20 тысяч могут претендовать на трансплантацию почки. Тут все зависит от того, насколько верный человеку был поставлен диагноз, включили ли его в список на трансплантацию.

— Сколько операций по пересадке органов делается в России и сколько нужно на самом деле?

— Я могу предположить, что в год в России нужно выполнять около 1500 трансплантаций сердца и 2000–2500 трансплантаций печени. В 2019 году мы сделали примерно 600 трансплантаций печени, то есть закрыли треть от потребности, и больше 300 операций по пересадке сердца, это одна четвертая потребности. И эти цифры для нас ободряющие. Увеличивается не только количество людей, которые нуждаются в пересадке, но и количество операций.

— Насколько хорошо донорство органов развито в Свердловской области?

— Донорство в Свердловской области развито недостаточно. Есть такое понятие — дефицит донорских органов. Этим «дефицитом» всегда начинают размахивать, когда объясняют, почему делается мало трансплантаций. А я вам скажу, что никакого дефицита нет. Донорские органы просто не используют должным образом.

— Что этому мешает?

— У нас не выстроена система, которая обязывала бы врачей работать в области сохранения донорского ресурса. Я уверен, что вопрос это политический, что он должен курироваться региональными органами власти с соответствующей жесткостью. Первые подвижки начались в 2015 году. Тогда приняли поправки в 323-й закон «Об основах охраны здоровья граждан». Они регламентировали трудовую деятельность врачей в том, что касается сохранения донорских органов.

В этом законе прописаны затраты больницы на кондиционирование умершего, на предоставление операционных для изъятия органов, введение лекарств для сохранения функций органов, их консервации. С тех пор количество трансплантаций растет с каждым годом. Но этого недостаточно, потому что за тем, чтобы работа велась, нужно следить.

— У нас за этим никто не следит?

— В Москве несколько десятков больниц работают по регламенту сохранения донорского ресурса. Они входят в реестр департамента Москвы, и спрос с них соответствующий. Поэтому Москва давно обогнала ту же Германию по частоте донорских изъятий. Сейчас мы можем говорить, что приближаемся в этом отношении к европейскому уровню.

В Свердловской области делается примерно 45 пересадок почки в год. Максимум. Для сравнения, в Москве делается более 600. Поэтому к нам приезжают за помощью и из Екатеринбурга, и из Свердловской области. Хотя пациенты должны получать почку там, где живут. Но для того, чтобы это происходило, требуется больше донорских органов.

— Что для этого нужно?

— Свердловская областная больница № 1 получает органы от всех больниц. И чем больше больниц будут вовлечены в этот процесс, тем больше трансплантаций вы сможете сделать. Порядок изъятия донорских органов определяется местным приказом. Для того чтобы система работала, нужно заинтересовать представителей регионов.

— Какой совет вы бы дали Андрею Цветкову?

— Я прекрасно знаю министра Цветкова, мы с ним разговаривали об этом. Он понимает задачу и способствует ее решению. Для того чтобы в вашем регионе увеличилось количество трансплантаций, должен сложиться хороший профессиональный тандем между министром и главным врачом. Я не вижу здесь профессиональных недоговоренностей. Как и практически везде, есть трудности в том, что касается организации процесса. В том, что касается привлечения большего числа больниц к работе по изъятию органов.

Также важен вопрос финансирования. Трансплантации финансируются либо на условиях софинансирования из федерального и местного бюджетов, либо только из местного бюджета. Конечно, это определенная нагрузка, но затраты на диализ все равно намного выше. Я объездил много регионов, встречался там с губернаторами и объяснял им, что если вместо расширения сети диализных центров они будут активизировать программы по трансплантации почек, то смогут сэкономить миллиарды. Когда говоришь им об экономической выгоде, они это понимают.

— Во сколько обходится одна операция по трансплантации сердца?

— У нас трансплантация выполняется на государственные деньги. Суммарно на подготовку пациента, пересадку органа, на послеоперационный период уходит от 1 миллиона до 1,5 миллиона. Если пациенту требуется дальнейшее лечение и восстановление, то эта сумма будет больше. Но еще раз скажу, что и сама операция, и лечение после нее, и покупка лекарств, которые человеку будут требоваться на протяжении всей его жизни, делаются на государственные деньги. Для сравнения — на пациента, который живет на диализе годами, государство тратит миллиарды.

— Врачи боятся изымать органы у умерших людей, потому что не хотят конфликтных ситуаций с родственниками и проблем с правоохранительными органами. Как быть с этой проблемой?

— У врачей разные жизненные ситуации, да и идеология тоже. Бывает, что им просто лень. То есть они не готовы к этой работе. Они думают: «Зачем мне ею заниматься?» Я думаю, что тут дело в дисциплине. Другая проблема — медицинское образование. Студенты начали получать знания о трансплантологии в том, что касается организации процесса, а также донорства, только двенадцать лет назад, когда появилась такая кафедра в московском Сеченовском университете. До этого системное обучение не велось. Это привело к тому, что сегодня не все врачи понимают, откуда берутся органы и зачем они нужны.

— Недавно была громкая история: в московской больнице у девушки из Екатеринбурга, которая скончалась после аварии, изъяли органы, не спросив об этом ее родных. Ее семья обратилась в Европейский суд по правам человека.

— Согласно закону в России действует «презумпция согласия», в соответствии с которой каждый гражданин по умолчанию согласен на посмертное донорство. Но проблема в том, что многие люди в принципе не представляют себе законодательной базы — не только в том, что касается донорства и трансплантации. То есть у нас процветает юридическая неграмотность. Закон о трансплантации, который работает сейчас, был подписан Борисом Ельциным в 1992 году. И в нем не говорится ничего о том, что врачи должны докладывать кому-либо об изъятии органов.

— По закону они имеют право это не делать. Но почему бы все-таки не поставить в известность родных?

— Да, это катастрофа с точки зрения гибели родного человека, но это возможность для сохранения жизни других людей. Вряд ли кто-то из родственников скажет: «Да, давайте проведем изъятие». Лучше всего это сформулировал Конституционный суд: негуманно заставлять родственников в момент тяжелейшего горя принимать решение о спасении чьих-то чужих жизней.

На мой взгляд, это говорит об огромном диссонансе между законодательной базой и психологическим, моральным уровнем развития общества с точки зрения вопроса жертвенности. Нас не учат этому ни в школе, ни в институте, ни в семье. Это вопрос, в котором наша страна и наше общество на 50 лет отстали в развитии от развитых стран Европы. Там органное донорство после смерти само по себе является естественным событием. Для того чтобы понять это, в России потребуются годы.

— Что делали в других странах, чтобы прийти к осознанному донорству органов?

— В 1989 году меня направили в Испанию перенимать опыт коллег. Это страна, которая до сих пор остается лидером в том, что касается организации трансплантологии. Для того чтобы этого достичь, были подключены все ресурсы. В Испании сделали это национальной идеей. Работа велась на государственном уровне. Рациональное использование национального ресурса (то есть органов) для испанцев так же важно, как вопрос добычи и сохранения других ресурсов — нефти, золота. Эта была целая идеология. Ее вложили в головы руководителей лечебных учреждений, руководителей церкви. Католическая церковь сыграла в этом огромную роль. Они несут эту идеологию с амвона.

— Что для этого делается в России?

— В нашей стране вопросам донорства уделяли мало внимания до тех пор, пока не поняли, что если нет органов, то и трансплантацию сделать не получится. Тогда в Москве был создан институт трансплантации. Но в остальном в России делается крайне мало. Информация, которая могла бы сформировать правильное понимание у населения, не доносится. Есть попытки организовать сайты, например donorstvo.org. Но этого не хватает. В то же самое время я вижу, как много ерунды и бреда свободно циркулирует по интернету и социальным сетям.

— Мешает ли религиозность российского общества?

— Ни в коем случае. Нам удалось достигнуть равновесия с церковью в понимании необходимости трансплантации. Недавно патриарх недвусмысленно высказался о том, что трансплантацию нужно развивать. Да, Русская православная церковь не выступает так же яростно за посмертное донорство, как католическая церковь. Сначала со стороны церкви было отрицание, потом оно перешло в напряженное наблюдение, потом — в непротиводействие. Это был долгий путь. Но во всяком случае сейчас церковь не выступает против. Тем более что среди наших пациентов много служителей церкви и им тоже пересаживают органы. Поэтому все это произошло естественно.

— Минздрав разработал законопроект о трансплантологии, который предполагает появление презумпции согласия на посмертное донорство, хотя практически она уже работает. Может ли, тем не менее, этот законопроект изменить ситуацию с донорством органов?

— Во-первых, презумпция согласия прописана в законе 1992 года. Одной из сильных сторон законопроекта является создание регистра прижизненного волеизъявления человека. Совершеннолетний и дееспособный человек должен иметь право внести себя в регистр, если он не согласен. Если он не внес себя в этот регистр, значит, он выразил свою волю, значит, он принципиально согласен. На этом принципе работает большинство развитых стран.

Законопроект также поможет видеть положение дел в России. Нам нужно, чтобы вся информация о донорах была в одном реестре. Например, в Рязани пока делают только трансплантацию почек. Но если у них есть донор, у которого, помимо почек, также есть печень и сердце, то его органы могут пригодиться где-то еще. В том числе и в Екатеринбурге. И во всех больницах должны об этом знать.

Недавно нам предложили печень и сердце в Тюмени. Мы их доставили в Москву и спасли чьи-то жизни. Но пока эта работа ведется на уровне соглашений, а она должна стать системной. Новый законопроект должен в этом помочь.

— У нас довольно большие листы ожидания. Если пациент не хочет ждать и готов сделать трансплантацию за собственные средства в зарубежной клинике, стоит ли искать варианты за границей?

— В странах, которые соблюдают правила Всемирной организации здравоохранения, препятствуют развитию трансплантационного туризма. Это единственный вид медицинской помощи, который не должен участвовать в медицинском туризме. Пересадка органа от гражданина страны иностранцу создает противоречивую ситуацию. Иностранец, который собирается сделать такую операцию, снимает со своей страны обязанность помочь ему и тем самым тормозит развитие донорства в своей стране. Кроме того, в той стране, где он будет делать трансплантацию, он лишает гражданина этой страны возможности получить орган. Поэтому такая практика всячески осуждается.

— Часто ли россияне едут за органами в страны третьего мира, такие как Пакистан или Афганистан?

— Пока у нас небольшой опыт в этом, и слава богу. Но такие пациенты есть. Когда человек приезжает после подобной операции домой, лечить его приходится нам. И еще долго. Представьте: человек поехал в Пакистан, покупает почку от какого-то пакистанского нищего, который решил продать ее, потому что ему было нечего есть. Что мы получим после этого? Ничего хорошего. Даже если не учитывать криминальной сути ситуации, которой занимаются правоохранительные органы.

Ранее мы рассказвали про уральца, которому пересадили сердце девушки. Также можете прочитать истории доноров, которые отдали свои органы другим людям.

Если вы сами когда-то были донором или пересадку органа сделали вам, расскажите нам свою историю и станьте героем публикации на Е1.RU. Пишите на почту i.varkentin@iportal.ru.