«В Сирии я был богом, здесь — никто». История врача-миллионера, переехавшего в уральскую глубинку

— В Сирии врачи, пожалуй, самая статусная профессия. Их любят женщины. Это ведь идеал мужчины: уважение, деньги, ум. Врач в Сирии (в глазах людей) почти бог!

— А в России?

Махмуд смеется.

— Никто. Хотя…боги ведь бывают разные. Но я не знаю, какой бог подходит российскому врачу, который работает в бюджетной организации.

Махмуд Аль Хусейн — врач-невролог в районной больнице Артемовского. Он сириец. Много лет жил в Сирии вместе с русской женой Анной, его бывшей однокурсницей по мединституту, и тремя детьми. Когда началась война, жена вместе с детьми вернулась на Урал. Махмуд остался в надежде, что всё вскоре закончится. Но ничего не закончилось, и после двух лет войны он поехал к семье. В его родном городе Ракка у него были своя частная клиника, статус, уважение и очень хорошие заработки. Впрочем, как он говорит, всё это было у каждого врача в Сирии.

Теперь он лечит головные боли, энцефалопатии и невралгии у артемовских пенсионеров: чаще с такими болезнями обращаются люди в возрасте. Выписывает рецепты. Не лезет в склоки и конфликты. Чтобы пациенты в очереди не ругались, принимает всех: и по талону, и без талона. Объясняет, что ввязываться, идти на конфликт ему никак нельзя: «Я человек горячий, вспыльчивый, поэтому лучше обойти ссору. Что я буду с бабушками ругаться?» В поликлинике у него небольшой кабинет: пестрые занавески, слегка облупившаяся краска на потолке, настенные календари. Напротив отремонтированного здания местной больницы — ритуальный зал и труба крематория. Не очень жизнерадостно, но здесь мирно, нет войны.

Сын сирийских фермеров в 2002 году окончил Луганский медицинский институт. Как говорит Махмуд, любые родители в Сирии мечтают, чтобы их ребенок стал врачом. Образование хотя и бесплатное, но поступить в медицинский вуз очень сложно. В отличие от российской системы с ЕГЭ, сдавать нужно все предметы. Он пытался поступить дважды, ради этого два раза отучился в 12-м классе, в Сирии это допускалось. Но баллов так и не добрал.

— В общем, родители посадили меня в самолет, который летел в Россию. Дали денег, в кармашек доллары зашили. Оказалось, самолет прилетел в Одессу. Но для нас это было всё равно что Россия, потому что бывший Советский Союз. Встретился с другом, который уже прилетел сюда на учебу и помог сориентироваться. Вскоре поступил на факультет для иностранцев при местном вузе, там главное было — выучить хорошо русский язык. Уже после поступил в Луганский медицинский институт, стал изучать общую медицину.

На пятый год сделал предложение однокурснице. Говорит, родители, узнав о русской жене, сначала были не в восторге. У них были свои планы, как женить сына. А тут он всё сделал самостоятельно.

— В начале 2000-х не было мобильников с ватсапами, то есть постоянной, круглосуточной связи, — вспоминает Махмуд. — По жетонам, помню, в кабинках звонили иногда. А вот когда мы приехали в Сирию, они сразу ее полюбили. Русская женщина может везде жить. Я не ставил никаких условий, чтобы жена приняла ислам. У нее православная вера. Я считаю, что нельзя заставить, склонить человека менять веру. Вот почему они (террористы) к нам и пришли, видя, что всё у нас было прекрасно. Да, государство мусульманское. Но мы жили спокойно все вместе: и мусульмане, и христиане, и те, которые поклонялись богу солнца, всё было хорошо.

Махмуд рассказывает, что, когда только они приехали в Сирию, жена пыталась надевать хиджаб, чтобы не выделяться на фоне других женщин. Но это еще больше бросалось в глаза, «потому что лицо русское: глаза светлые, зеленые, черты лица другие». В общем, решили, что лучше без хиджаба.

После приезда в Сирию Махмуд отслужил год в армии, потом шесть лет отучился в интернатуре в медицинском институте в Дамаске. Во время интернатуры работал в государственной клинике. Потом открыл собственную. Жили до войны безбедно, даже обеспеченно. Родился сын Али и две дочки Дарина и Дана. Жена не работала, занималась детьми.

— В Сирии есть три статусные профессии, которые гарантируют хороший заработок: врач, адвокат (юрист) и инженер, — объясняет невролог из Артемовского. — До войны врач государственной клиники зарабатывал у нас около 1 000 долларов, то есть 30–40 тысяч сирийских фунтов, курс нашей валюты тогда совпадал с рублем. Для Сирии это очень хорошие деньги. Зарплата фиксированная, не зависит от дежурств и надбавок. Мне кажется, что эти 40 тысяч фунтов у нас — это как здесь 200 тысяч рублей. Потому что те же рабочие в Сирии получали 10–15 тысяч фунтов. Да и те, кто получал 5 тысяч, не голодали. Цены до войны не сравнить с российскими. Бензин очень дешево стоил, дизель тоже. Фрукты, овощи — всё наше, местное, дешевое. Банковских карт не было, получали наличкой. Я не ждал дня зарплаты, когда вспоминал, шел в бухгалтерию. Первую половину дня я принимал в государственной клинике, потом ехал в свою. Как врач собственной частной клиники зарабатывал в месяц по 600–700 тысяч фунтов. Если перевести в российские рубли, иногда доходило до миллиона в месяц. Я говорю о неврологах. У гинекологов, хирургов было гораздо больше: до трех миллионов.

— Сколько?!

— Смотрите, если в день я принимаю десять пациентов в своей клинике, но на деле гораздо больше, принимал и по 20–30: очень много людей ходили в частные клиники, могли себе это позволить. Каждый платит по 10 долларов за прием плюс многим нужна энцефалограмма или другие исследования. Получается, с каждого пациента около 100 долларов. За десять человек 1 000 долларов. То есть каждый день заработок около 35 тысяч рублей. За тридцать дней месяца получается 900 тысяч рублей.

— А налоги?

— Со своей частной клиники я платил налог пять тысяч наших денег. То есть сто долларов в год.

— Вы и ваши коллеги были миллионерами?

— Да (смеется). Только не думайте, что что-то осталось от тех денег. Наша ошибка в том, что мы не меняли деньги на доллары. Никто не ждал войны. Потом разбомбили мой город, мой дом, мою клинику. Деньги обесценились, никаких сбережений не было. Работать было негде, жил у родителей.

— Как была устроена медицина в Сирии до войны?

— Такая же бесплатная медицинская помощь, но нет прикреплений к поликлиникам по месту жительства. Сириец и в Ракке, и в Дамаске может прийти в любую государственную клинику. Очереди к врачам тоже есть, как и здесь. Но у нас очень мало терапевтов. Людей принимали узкие специалисты. Такого нет, что сначала надо взять талон к терапевту, и только он даст направление к специалисту. У нас если кашель, то идут к пульмонологу, насморк — к лору, болит живот — к гастроэнтерологу. Вызова врача на дом нет, вообще такой системы нет. Если плохо — приезжает скорая, но это если инсульты, травмы. А если температура, надо самому снижать и идти к врачу. Но в России есть диспансеризация — это очень важно. И еще: за годы работы в Сирии не помню, чтобы кто-то оформлял инвалидность. Немощных у нас содержат родственники. Тут государство поддерживает, это правильно.

— Судебные иски, уголовные дела против врачей бывают?

— Редко. Обычно до суда дело не доходит, всё решается среди родственников еще до суда. Договариваются. Выплачивают деньги. Знаете, возможно, это от философии людей зависит, не винят врача, считают что смерть от бога, полагают, что такова судьба.

— А болезни пациентов в Сирии и на Урале отличаются?

— Тут очень много энцефалопатии, ее проявление шум в ушах, головокружение. В Сирии почти не знают эту болезнь. Может, дело в климате, может, в алкоголе. В Сирии все-таки редко употребляют. У нас, например, в семье никто не пьет, даже на праздниках, на вкус не знают, что это такое. От алкоголя, злоупотребления обращаются с полинейропатией (слабость, атрофия) нижних конечностей, тремором. Если бы вчера приехали, увидели бы одного пациента, он зашел ко мне, вот так шатаясь. Это как раз алкогольная нейропатия. У нас в Сирии с теми, кто так пьет, не здороваются, в жены дочерей не отдают. Если пьют, то скрывают это. А тут открыто — и многие. Хотя я понимаю, хочется расслабиться людям, но пьянства избегать надо.

Махмуд живет в Артемовском уже три года. Первое время сириец удивлялся квитанциям за коммуналку.

— В Ракке у нас была квартира 120 квадратных метров. Ни за капремонт, ни за вывоз мусора никто денег не брал. Это была обязанность государства. Раз в два месяца платил за свет, электричество. Может быть тысячи три, или сто долларов по тому курсу, но точно не помню. Раз в год надо было платить за воду, я даже сейчас не вспомню, сумма была незначительной. Евфрат же рядом, это не может быть дорого.

За три года жизни в Артемовском Махмуд научился делать, как у нас говорят, домашнюю мужскую работу, от которой он был далек в Сирии. Когда купили квартиру, он сам сделал ремонт в ванной, выложил плитку, поставил ванну, раковину, смесители. С гордостью показывает фото своего ремонта. Сам сделал баню на участке.

— Сейчас смеюсь, вспоминая, как я вызывал электрика, когда розетка сломалась, — говорит Махмуд. — Помню отдал или 500 рублей, или тысячу за такую ерунду, которую бы сейчас сделал сам. Всё могу. Учился по ютубу. Недавно замок сломался на калитке — у нас есть участок с баней рядом с домом. Купил сварочный аппарат, разобрался, всё сделал. Когда моим в Сирии рассказываю, они не верят: врач это делает! Да и не во враче дело, в Сирии всегда вызывают мастера, даже по мелочам, с тем, что в России любой мужчина может сделать.

Дети учатся, жена ведет кружок при школе, старший сын мечтает стать врачом, хирургом... О школьных учителях Махмуд отзывается с уважением. Говорит, что они отдают себя профессии, выкладываются больше, чем сирийские. Хотя замечает, что в обеих странах труд учителя не самый оплачиваемый.

— В Сирию, конечно, хочу, но вот жена убеждает остаться, — рассказывает Махмуд. — Я понимаю, чтобы в Сирии было, как раньше, когда женщина могла ходить ночью, не опасаясь криминала, лет 50 должно пройти. Помните библейскую историю про Моисея, который 40 лет водил народ по пустыне, чтобы выросло новое поколение, не знающее рабства. Так же и в Сирии. Должно вырасти новое поколение, не знающее войны.

Когда мы прямо спросили Махмуда, нравится ли ему в Артемовском, он деликатно ушел от прямого ответа. Сказал, что «не может привыкнуть». Потом признался, что всё-таки хотел бы уехать.

— Потому что не вижу в таких маленьких городах будущего ни для детей, ни для себя. Пока. Потом, может, изменится, но жизнь одна. Ждать нет времени, надо жить сейчас. Здесь пока не расту профессионально. Хотя у нас собираются открыть инсультное отделение, вот это уже будет настоящая неврология.

— После прежних зарплат есть недоумение?

— Да, с одной стороны, врачи не должны думать о деньгах, о выживании, хватит ли денег до зарплаты. Врачи должны думать о пациентах, как сделать хорошо работу, получить новый опыт, знания. Хотя законы тут все правильные: дорожные карты, указы президента. Но, видимо, нужно следить за исполнением на местах. С другой стороны, я, моя семья живы, здоровы, не болеем. Я жил, зарабатывая миллионы, и было время, когда я был совсем без денег. Я чувствую себя одинаково. Мы, пройдя войну, понимаем, что деньги — это не всё. Тут много хорошего. Россия — сильная страна. Мы не боимся никого, то есть внешняя политика у нас на высоте. Я говорю «мы», потому что я гражданин России, это и моя страна. Если также хорошо решить вопросы с внутренней политикой, особенно в маленьких городах, то всё будет хорошо.

Несколько лет назад мы писали об онкологе из Индии, сыне богатых родителей, который приехал работать в Краснотурьинск: спасать людей от онкозаболеваний. Прочитайте его историю.