«Пациентов отправляют умирать, а ты ничего не можешь сделать»: интервью с экс-врачом онкодиспансера

В конце прошлой недели заявления об увольнении на стол руководителя свердловского онкологического диспансера положили сразу три ключевых сотрудника. Ушли заведующий центром амбулаторной химиотерапии Владислав Петкау, руководитель химиотерапевтической службы Наталья Страхова и заведующая отделением противоопухолевой лекарственной терапии Ирина Булавина. Для всего медицинского сообщества Екатеринбурга новость об увольнении врачей, проработавших в диспансере более 20 лет, стала неожиданностью. Медики, с которыми нам удалось поговорить, сходятся в том, что это большой удар и огромная потеря для онкологического диспансера. «Петкау, Страхова и Булавина — специалисты с мировым именем, лучшие в своем деле», — объясняют их коллеги.

Заявления об увольнении по собственному желанию врачи написали в один день. О том, что заставило их это сделать, они предпочитают не говорить. Но дают понять, что решение далось им нелегко. В самом онкодиспансере также хранят молчание. Но сам факт увольнения заставляет более пристально взглянуть на происходящее в диспансере. Мы поговорили с несколькими его бывшими и действующими сотрудниками и попросили их рассказать, какие проблемы, на их взгляд, есть в онкодиспансере.

Предлагаем вам прочитать интервью с врачом-онкологом, химиотерапевтом Полиной Кореневской, которая в течение нескольких лет работала в дневном стационаре противоопухолевой и лекарственной терапии.

— К нам в стационар приходили люди, которые нуждались в коротких курсах. Химиотерапия длилась от двух до пяти дней. Мы принимали пациентов, назначали схемы лечения, оформляли новеньких и выписывали тех, кто уже прокапался. Мой рабочий день начинался в 8:30 и заканчивался в 20 часов. Уходить в 16, как прописано в трудовом договоре, ни мне, ни моим коллегам не удавалось. Каждый день на стол врача клали по пятнадцать историй болезни (вместо положенных семи), то есть нагрузка превышала норму в 2–2,5 раза. Времени на обед не было. Доходило до того, что врачи не могли даже выйти в туалет.

Если врачи поликлиники при онкодиспансере уходили на больничный, на замену присылали нас. В такие дни нагрузка была чудовищной (очереди в поликлинике от 60 до 80 человек!). Если кому-то из пациентов стационара становилось плохо на специфическом лечении (рвота, анафилактический шок) или приходили их анализы, мы должны были бросать поликлинику и бежать обратно. Хотя делать это было не обязательно. Каждую из этих проблем могли решить другие врачи стационара. Но заведующая Светлана Красильникова говорила: «Это твои пациенты, ты ими и занимайся».

Прием в поликлинике заканчивался в 16–17 часов. После этого нас еще ждали пациенты дневного стационара (от трех до семи человек). На то, чтобы принять их, уходило еще два-три часа. После этого до позднего вечера мы разбирали накопившиеся медицинские документы. Все данные мы вносили трижды. Сначала в текстовый документ, потом в программу «Медофис» и затем в онкобазу. К концу дня глаза просто переставали что-либо видеть.

Нам приходилось заниматься работой, которую врачи делать не должны. Как-то в отделении меняли окна, осталось много пыли и грязи. Встал вопрос, кто будет все это мыть. Санитарки делать это отказались. Врачи до полуночи мыли отделение, потому что на следующий день должны были прийти пациенты. Был еще один похожий случай. После того как уволились санитарки, врачи месяц мыли ординаторскую и туалет, а медсестры — палаты и коридор.

В отделении работали трое докторов. Но как-то раз получилось так, что один врач был в отпуске, а я ушла на больничный, потому что сильно заболела. Всех пациентов принимал один врач. В общей сложности поток составлял более 30 человек. Врач сидела на приеме до 21 часа. Вечером она позвонила мне и сказала, что приняла порядка 20 пациентов. Уйти раньше она не могла, потому что тогда получила бы выговор от заведующей. С работы в тот день она ушла в слезах.

Работы было так много, что ее заставили выйти на работу в выходные. Заведующая объяснила это тем, что врач «не справляется с работой», а потом лишила ее стимулирующих (часть выплат, из которых складывается зарплата). Для того чтобы вернуть эту сумму, а речь шла о 20 тысячах, ей пришлось обратиться к юристу. Тот решал вопрос с заместителем главного врача. В результате эти деньги ей все-таки вернули.

О том, что рабочий день не соответствует нормам, мы говорили Дмитрию Емельянову (заместитель главного врача по лечебной части. — Прим. ред.). Ходили к нему всем отделением. Он отвечал одно и то же: «Сколько историй болезни заведующая положит вам на стол, столько вы и будете лечить. Если вам что-то не нравится, вас никто не держит. Где дверь, вы знаете».

После очередной жалобы Емельянов прислал к нам сотрудника из экономического отдела. Он следил за тем, сколько времени мы тратим на выполнение задач. Это продолжалось до 16:12 или 16:42. Затем сотрудница встала со стула и сказала, что уходит. Я спросила: «Почему же вы не хотите остаться с нами до 20 часов?» Она сказала, что ее рабочий день закончен и она с нами сидеть не собирается, потому что у нее «есть еще личная жизнь». Потом Емельянов доложил, что «в дневном стационаре нарушений нет».

Переработка была связана с тем, что каждый день в отделение приходили пациенты из так называемого «дополнительного списка». Заведующая писала его сама от руки. В нем было 7–20 пациентов. Они попадали к нам не через поликлинический прием, как другие, а в обход, то есть через кабинет заведующей. Вероятно, они приходили по знакомству, по рекомендациям других пациентов. Они ложились на наши плечи в дополнение к тем пациентам, которые приходили по направлению из поликлиники.

Мы пытались этому сопротивляться, говорили, что пациенты нигде не записаны, в базе их нет. Спрашивали, откуда они взялись. Копировали рукописные списки и показывали их начальству. Но никакой реакции не было. Нам приходилось принимать пациентов из рукописного списка. Заведующая им обещала, что их примут, и они приходили и сидели в коридоре. Со временем эта проблема не исчезла, врачи работают по дополнительным спискам до сих пор.

Из-за того, что прием пациентов велся после 16 часов, нас штрафовали. Это трактовалось как нарушение, за него вычитали от 5 до 10 тысяч. Еще 5 тысяч заведующая снимала за то, что ей не нравилось, как мы заполняем истории болезней. Придирки были по каждому пункту. Неправильно поставил запятую — переписывай.

Один раз заведующая оштрафовала врача после того, как у него сломался процессор. Получилось так, что он не мог вести истории болезней пациентов (это делается с помощью компьютера). Процессор ему заменили только через месяц, поэтому врачи заполняли документы пациентов за него. Потом заведующая сказала, что он выполнял свою работу не в полном объеме, и лишила его премии. Когда мы встали на его защиту, нам объявили, что если мы будем возмущаться, то тоже останемся без премии.

За то время, что я работала в онкодиспансере, зарплата врачей уменьшалась трижды. Сначала я получала 80 тысяч рублей, потом 40, а потом увидела в квитке чуть больше 27 тысяч. Я была в шоке, потому что мне нужно было выплачивать ипотеку. В бухгалтерии тогда мне сказали, что все вопросы — к главному врачу. Сейчас, насколько я знаю, зарплаты удалось выровнять до 60 тысяч рублей.

Огромная нагрузка приводила к тому, что врачи часто уходили на больничный, а с больничного — в отпуск. Существовать в таком режиме долго невозможно. Также это вредило качеству работы. У нас не было времени, чтобы осмотреть пациентов как следует. По нормативу на одного человека положено 15 минут, на деле мы могли позволить себе принимать не более трех минут. Но этого времени катастрофически не хватало.

Система, которая поставила врачей в нечеловеческие условия, вынуждала нас хамить пациентам, буквально выпроваживать их за дверь. Я считала, что это не только неправильно, но и унизительно для пациентов и для врача. Но ничего не могла с этим сделать. Дошло до того, что, когда я приходила домой, мне начинало казаться, что я виновата перед своими пациентами, потому что не успела что-то им досказать, объяснить. А вопросов у них было много. Наши пациенты не понимали, как выходить из химиотерапии, что пить и т. д. Районные онкологи этого не объясняли. Позже мы нашли выход — стали распечатывать краткую информацию с примерными схемами.

Мы тряслись за каждого пациента, бегали к радиологам за консультацией, чтобы приблизить их к ремиссии. Есть опухоли кишечника, при которых бывают метастазы в печень. Можно пролечить их с помощью химиотерапии, а потом облучить их. Решение об облучении принимает радиолог. Мы ходили напрямую к специалистам и спрашивали, могут ли они взять пациентов на облучение, хотя это не входило в наши обязанности. Заведующая считала, что мы делаем это зря. Как-то она мне сказала: «Зачем ты бегаешь к радиологам? Они [пациенты] все равно умрут». После этого я пришла домой и впервые за долгое время разрыдалась.

Самым тяжелым во время работы в онкоцентре было слышать, когда моему пациенту говорили, что у него нет шансов на лечение. Это касалось случаев рака поджелудочной железы — таких больных с метастазами у нас на операцию не берут. У врачей нет такого опыта (их не отпускают на стажировки за границу). И вот собирается консилиум, и при тебе пациенту говорят, что у него «нет шансов». А ты даже не можешь ему сказать, что еще не все потеряно, что он может пройти лечение за границей. Что там такие случаи, как у него, и облучают, и оперируют, и люди потом еще живут с этим. Вместо этого врача заставляют подписать бумажку на симптоматическую терапию.

Некоторые пациенты начинают искать информацию самостоятельно и находят. Но есть и те, у кого денег нет. Они едут домой, в область, умирать. И таких случаев у нас было очень много. Поэтому осенью 2016 года я уволилась из онкоцентра, хотя делать этого не хотела. До сих пор считаю, что меня вынудили это сделать.

Мы попросили прокомментировать нарушения, о которых говорит Полина Кореневская, главного врача свердловского онкологического диспансера Владимира Елишева. Публикуем комментарии, которые мы получили в ответ на официальный запрос.

• Почему врачи вынуждены принимать больше пациентов, чем предусмотрено нормативами?

ГАУЗ СО «СООД» является областным онкологическим диспансером, на наше учреждение здравоохранения ложится основная нагрузка по лечению пациентов с онкопатологиями.

• Делается ли что-то для того, чтобы снизить нагрузку на врачей?
  

В настоящее время уже разработан и внедряется в работу ряд мер для того, чтобы рационально перераспределить поток пациентов: в декабре в Асбесте и Верхней Пышме начнут работать Центры амбулаторной онкологической помощи, куда смогут приезжать для диагностики жители соседних территорий (Верхней Пышмы, Среднеуральска, Березовского, Кировградского городского округа, Нижнего Тагила, Верх-Нейвинского, Малышевского, Богдановичского городских округов, Рефтинского, Заречного, Сухого Лога, Белоярского района).

• Почему не соблюдается норма рабочего времени для врачей стационара?

Режим рабочего времени сотрудников Свердловского онкодиспансера определяется правилами внутреннего трудового распорядка и графиком работы отделений (продолжительность рабочего времени для медицинских работников — не более 39 часов в неделю). Для работников, занятых на работах с вредными и (или) опасными условиями труда, согласно законодательству РФ, по результатам специальной оценки условий труда на рабочем месте устанавливается сокращенная продолжительность рабочего времени.

• Верно ли, что в течение дня врачи не могут покинуть рабочее место, чтобы сходить на обед, под угрозой получить штраф?

Начало ежедневной работы, время обеденного перерыва, окончание рабочего дня устанавливается для работников учреждения с учетом его деятельности и определяется графиками работы, утвержденными администрацией учреждения.

На непрерывных работах запрещается оставлять работу до прихода сменяющего работника. В случае неявки сменяющего работник заявляет об этом старшему по работе, который обязан немедленно принять меры к замене сменщика другим работником.

На тех работах, где по условиям производства перерыв для отдыха и питания установить нельзя, работнику предоставляется возможность приема пищи в течение рабочего времени.

• Почему врачи дневного стационара, помимо основного потока, вынуждены принимать пациентов из так называемого «дополнительного списка», который пишется от руки заведующей Светланой Красильниковой? Известно ли вам о подобных случаях?
  

Подобных нарушений в работе дневного стационара противоопухолевой лекарственной терапии на настоящий момент не выявлено. Все пациенты, которым необходима химиотерапевтическая помощь, получая направление от лечащего врача, проходят лечение согласно установленному графику.

Однако возможны ситуации, когда пациенты в день записи не могут получить химиотерапевтическое лечение в связи с индивидуальными противопоказаниями. Таким пациентам назначают лечение в другое время. Возможно, в вашем вопросе речь идет именно об этой ситуации.

В октябре скандал с увольнением врачей прогремел в московском центре имени Блохина. Детские онкологи подали заявления об уходе в знак протеста. Они рассказали, что считают условия работы невыносимыми, а также пожаловались на уменьшение зарплат и подавление несогласных после смены руководства в учреждении. Также мы писали о массовом увольнении хирургов в Нижнем Тагиле. Врачи неоднократно жаловались руководству на огромную нагрузку, которая на них ложится, но ситуация не менялась.