«У нас есть правило — мы не дружим с детьми в соцсетях»: история волонтера из онкоцентра

В детстве, когда происходило что-то страшное, хотелось зажмуриться — и чтобы ничего не было. Да и взрослым порой хочется того же. И забыть потом всё как дурной сон. У Ольги Шахалевич все получилось не так. Победив тяжелое заболевание крови, она вернулась в детский онкоцентр, где лечилась, чтобы заниматься с другими маленькими пациентами. Сейчас Ольге 21 год, она работает психологом в школе и продолжает быть волонтером в больнице.

Это случилось в третьей четверти шестого класса. Ольга каталась на коньках, вернулась домой, и мама увидела синяки на руках. Там, где тела касалась лямка сумки, все было в кровоподтеках.

— У меня мама медик, работает во взрослой онкологии. Следующим утром она взяла у меня кровь, к обеду анализы были готовы, и вот мы уже идем в Центр детской онкологии и гематологии ОДКБ, — вспоминает девушка. — Я ничего, конечно, не понимала в свои двенадцать лет. В больнице был длинный коридор, полно детей и никто не знал, чем заняться, потому что ты сдаешь анализы и просто ждешь там результата до обеда.

У Ольги оказалась тромбоцитопения. Патологическое состояние, при котором в крови критически мало тромбоцитов.

— Это была не онкология, но не менее серьезное заболевание, — говорит она. — Мне сказали: будем делать пункцию какого-то мозга. Я думаю: ну все, сейчас волосы сбреют, — и в слезы: не дам голову! Объясняют: так это не про головной, а про костный мозг.

Диагноз подтвердился, Оле выписали таблетки и отправили домой на больничный. Когда тебе двенадцать и у тебя бурная школьная жизнь, это почти катастрофа. Общаться с друзьями теперь можно было только по телефону, пришлось перейти на домашнее обучение.

Каждую неделю она ездила в больницу сдавать анализы, они то становились лучше, то опять ухудшались.

— Не было этой закономерности: ты заболел, тебе дали таблетки, вылечился. Сколько бы их ни давали, становилось то хуже, то лучше. Мало того, что у меня был подростковый возраст, от таблеток скакало настроение, я могла плакать, через пять минут злиться, еще через две минуты грустить. В ограниченном пространстве энергию деть некуда, элементарно картинка не меняется, только дом и больница. Уставала быстрее, желудок страдал. Были такие лекарства, после которых неделю есть не могла, не то что учиться.

Ольга говорит, что очень скучала по своему классу, но жалости не принимала. Появилось разделение на своих, тех, кто тоже столкнулся с болезнью и понимает ее, и чужих. И класс для нее стал чужим.

В школу она вернулась только в седьмом классе, было тяжело: приходилось ложиться в стационар, страдала успеваемость, из-за гормонального лечения изменилась внешность. Терапия дала результаты, и болезнь начала отступать. Когда речь идет об онкологических и гематологических заболеваниях, слова выздоровел не существует. В медицинской карте тех, кто поборол болезнь, значится «ремиссия». По признанию Ольги, в 11-м классе она сама решила, что заболевания больше нет. До 18 лет она продолжала регулярно сдавать анализы, сейчас у нее стойкая ремиссия.

В одном из последних классов школы ей снова пришлось прийти в больницу — то ли анализы сдать, то ли справку взять, Ольга сейчас уже и не помнит.

— Я так устала от этого всего, а тут еще мне показались обидными какие-то слова врача, я заревела, выбежала в коридор, думаю: сейчас вещи заберу и домой уйду. Мама выбежала за мной вместе с доктором, я открываю дверь из отделения, и тут вдруг меня подхватывает приятная женщина и спрашивает: «Что случилось?». Потом оказалось, что это психолог Татьяна Александровна Майбурова. Тогда благотворительный фонд «Дети России» только-только начал создавать психологическую службу при онкоценре. Сейчас Татьяна Александровна ее возглавляет и курирует работу волонтеров. И мы с ней какое-то время прорабатывали мою истерику, мое отношение к болезни как к чему-то страшному и отрывающему меня от мира.

Потом Татьяна Александровна предложила Ольге приходить играть с детьми, которые проходят амбулаторное лечение. Сказала: ты же сама помнишь, что там нечем заняться.

— Это заслуга психолога, что мой вроде бы негативный опыт она смогла превратить в ресурс, — говорит девушка.

И тогда еще школьница Ольга стала волонтером. Поначалу найти контакт было сложно, дети относились настороженно. Тогда ей сильно помог один мальчик, он подошел и стал с ней рисовать. Потихоньку подтянулись и остальные.

— Я понимала, что они воспринимают меня как чужую, долго переживала, что не идут на контакт. Тогда не было как таковой программы, приходилось импровизировать. А тот мальчик выздоровел, и я уже два года вижу его на Региональном этапе Всемирных детских игр победителей (спортивные соревнования для детей, перенесших онкологические заболевания. — Прим. ред.).

Через какое-то время на сайте благотворительного фонда «Дети России» Ольга увидела объявление о наборе волонтеров в Центр детской онкологии и гематологии, заполнила форму. Вскоре Татьяна Майбурова пригласила ее в службу как первого и самого опытного волонтера. Опыт Ольги помог разработать методику и программу.

Ольга за это время окончила 11 классов, университет, стала работать психологом в школе (говорит, думала — ненадолго, но влюбилась в работу и теперь никуда уходить не хочет), начала учиться на клинического психолога. В онкоцентре она по-прежнему работает как волонтер.

— Волонтеров курируют психологи. Есть четкий регламент: приходить раз в неделю в течение года или двух, а потом перерыв. Это нужно для психологического здоровья, чтобы не выгореть эмоционально. Симптомом выгорания является даже то, что хочется слишком часто приходить в больницу. Конечно, ты приходишь и не видишь самых тяжелых моментов лечения. Но все равно тяжело, особенно — когда заходишь в палату с поделкой, говоришь, вот мы сегодня будем делать, допустим, ежика. А мама говорит: «Он сегодня не может встать».

Но сами дети, по словам Ольги, относятся к болезни как к чему-то повседневному: вот вы сегодня кушаете, а я сегодня капельницы меняю. Иногда рассказывают волонтерам о процедурах, которые им делают.

— Вы привязываетесь к детям?

— У меня есть один любимчик, тот самый мальчик, который меня «вытянул», когда я только начинала. Я его просто помню как что-то теплое. Некоторых знаю по именам. Но у нас есть правило, что мы не дружим с детьми в соцсетях. Даже поделку на занятии мы должны завершить. Сделали, они ее забрали — и всё. Чтобы мы не уносили ничего с собой.

— Это нужно не только для волонтеров, но и для детей?

— Да. Их могут выписать, их могут перевести в другое отделение, они могут уехать.

— В онкоцентре лежат дети с тяжелым диагнозом. Вы сталкивались с тем, что кто-то уходил?

— Да, была девочка в самом начале, резко пошло ухудшение, ее вроде бы в другую страну увезли на лечение. Ушла, да. Было очень грустно, я плакала, мы тогда с психологом это обсудили, что так бывает… Это как и везде, просто там концентрация выше, выше риск, что уйдет пациент. По сути, мы же общаемся с людьми на работе — и не факт, что кто-то из нас завтра не умрет. Это был единственный раз, когда судьбу ребенка я немножко отследила уже после. Маленькая такая была девочка, с сережками.

Новые волонтеры перед выходом к детям проходят через психолога. Никакие скрытые мотивы, если они есть, мимо него не пройдут.

— Какой должен быть правильный мотив у волонтера?

— Наверное, желание помочь, как и везде. Желание немножко скрасить их пребывание в больнице, внести живинку, что-то свежее извне. Желание жалеть — не тот случай, дети это сразу поймут и не примут.

— Перенесенный вами опыт болезни и выздоровления помог в волонтерской работе?

— Я знаю все ограничения, мне не нужно адаптироваться в стенах больницы. Может, выразить это словами не могу, но я чувствую, когда не надо лезть к ребенку, когда как себя повести, какое-то внутреннее чувство. Их родителям я не говорю, конечно, что тоже тут лечилась. Это только в фонде, наверное, знают.

— А вообще этот опыт повлиял на восприятие жизни?

— Наверное, появилось больше понимания и сострадания к, как сейчас говорят, людям с ограниченными возможностями здоровья. Не было такого, что я проснулась и сказала, что теперь буду ценить жизнь. Это постепенно как-то пришло, что если есть возможность кому-то помочь, то этим не надо пренебрегать. Что такого — прийти поиграть с детьми, это же никаких финансовых затрат не требует, только час времени. И это про помощь не только в детских больницах, можно чем угодно заниматься — и животные, и дома престарелых, и интернаты. И я стала ценить человеческие отношения не только с позиции «мне выгодно», но и с позиции «мне приятно помочь». После деятельности в больнице понимаешь, что тебе это кажется элементарным, невесомым, а кому-то это улучшит настроение на неделю. Такой маленький вклад.

Недавно мы рассказывали о екатеринбурженке, которая бросила работу, чтобы искать пропавших детей и стариков, и о двух девушках, навещающих в свое свободное время подопечных Центра реабилитации животных — брошенных кошек и собак.