"Родители нас очень редко благодарят": детский травматолог - о спасении малышей после ДТП и падений из окон

Эти люди признаны ''профи'' как среди коллег по цеху, так и у жителей города, и тем не менее наш первый герой – человек, познакомиться с которым в реальной жизни мы никому не советуем. Особенно родителям маленьких детей. Потому что к такой встрече может привести только трагедия.

Араик Петросян заведует первым травматологическим отделением 9-й детской больницы. Те, кто близок к детской травматологии, считают его одним из лучших детских травматологов России. На 35 койках его отделения лечатся дети из Екатеринбурга и всех городов Свердловской области. С 6 месяцев и до ''выхода во взрослую жизнь''. Здесь – настоящая ''горячая точка'', потому что все дети, выпавшие из окон, попавшие в ДТП, сломавшие руки, ноги и кости черепа, попадают в ''девятку''.

Вместе с заведующим мы идём по коридору отделения, в котором почти нет пациентов – с их травмами особо не побегаешь. По пути Араик Арменакович заглядывает в палаты, по-отечески делает замечание расшумевшимся мальчишкам. В одной палате пока очень тихо. На огромной для него функциональной кровати лежит худенький 9-летний Илья.

– Не смотрите на его синяки, он хорошо учится в школе, занимается музыкой, – подсказывает мне доктор.

Над линией роста волос у Ильи тянется длинный послеоперационный шов, на лице синяки, правый глаз пока ещё заплыл кровью.

– Что с тобой случилось? – спрашиваю я его.

– В школе упал с лестницы. Наверное, кожаная подошва подвела, я просто поскользнулся и пролетел всю лестницу, – тихонько говорит мальчик.

Мы недолго разговариваем с ним, желаем здоровья и продолжаем разговор уже в коридоре:

– Араик Арменакович, Илья давно в отделении?

– Неделю назад он поступил вечером в моё дежурство. У него был тяжёлый вдавленный перелом лобной кости, ночью мы его оперировали, потом он сутки был в реанимации. Пока вставать ему не разрешаем, но, как сами видите, он уже хорошо разговаривает. Но его снимки при поступлении я вам показывать не буду, лобная кость там была просто развёрнута. Шов идёт намного выше места травмы – чтобы в будущем у мальчика не было проблем, мы постарались выбрать такой доступ. Ребёнок и так к физической травме получает психологическую, поэтому шрам на лице ему, я думаю, не нужен.

– А что дети чаще ломают при падениях?

– Чаще всего у маленьких детей, к сожалению, страдает голова. Такова ''конструкция'' детского тела – у маленьких детей голова тяжелее туловища, и она перевешивает. Поэтому и с высоты они летят вниз головой, и, когда груднички падают с пеленальных столов, они чаще всего ломают кости свода и основания черепа. В 6–7 месяцев дети начинают сами переворачиваться, и любой родительский недосмотр – это путь к нам в отделение.

И точно так же с детьми постарше – ведь совсем не они виноваты в том, что родители оставляют их одних дома, на улице. До 5–7 лет у детей нет чувства страха, они могут сделать всё что угодно.

– У детских травм вообще есть какая-то сезонность? Горки, окна, велосипеды… это как-то чередуется? Или меняется с годами?

– Сезонность, конечно, есть, вот совсем скоро потеплеет, и к нам начнут поступать дети, выпавшие из окон. Каждый год мы начинаем заранее предупреждать родителей, но всё это без толку. Нет здесь никакой динамики – я имею в виду положительной. Каждый год к нам поступает 40–50 детей после таких падений. Они получают тяжелейшие травмы, долго лечатся, кто-то становится инвалидом, кто-то, к сожалению, умирает. Раньше, до ''эры'' пластиковых окон, таких детей у нас были единицы.

Когда я начинал работать, а это было 20 лет назад, не было столько транспорта и ДТП было меньше. Хотя и тогда у нас были очень тяжёлые дети после аварий. Я помню одного мальчика, которого к нам привезли в тяжелейшем состоянии. Ему тогда было лет 10... его, как потом оказалось, очень набожный отец всю ночь ходил вокруг больницы и молился. Мальчика мы выходили, от нас он ушёл на своих ногах, сейчас хорошо учится, даже в гости к нам заезжает. Но не всегда всё складывается так удачно.

– А вы не помните, кто тогда был виноват в аварии?

– Вы знаете – виноват кто угодно, только не ребёнок! И дети не виноваты, что они падают из окон, суют пальцы в розетки, прыгают с гаражей.

Так или иначе в большинстве детских травм виноваты родители, даже если речь идёт о ДТП, когда их прямой вины не было. Не так давно в области была авария, в которой погибла мать, находящаяся за рулём, а ребёнок на заднем сиденье в автокресле остался без единой царапины. И наблюдая за полемикой относительно использования детских автокресел, я могу сказать только то, что дети, не пристёгнутые в машине по правилам, или те, кого родители перевозят на руках, подвергаются очень большой опасности. Опять же свежий случай – мама на переднем сиденье держала ребёнка на руках, во время столкновения с другой машиной и при резком торможении навалилась на него всем своим весом. Итог: мать жива, ребёнок погиб.

– Отношение родителей с годами тоже как-то поменялось?

– Раньше, а я опять же говорю о том, что было 15–20 лет назад, родители значительно больше переживали за своих детей. Сейчас же либо они это стараются не показывать, либо их это и правда меньше волнует – они занимаются зарабатыванием денег, решением каких-то проблем. Могут привезти очень тяжёлого ребёнка и тут же уехать: ''Лечите – это ваша работа''. Мы, конечно, лечим и жалеем их как можем.

– Сколько детей гибнет от травм за год?

– У нас в отделении в прошлом году умерли 5 детей. В основном это из-за ДТП, и один ребёнок был после падения из окна. Но это только те дети, которые не погибли до приезда скорой сразу на месте происшествия или у себя в областных городах – то есть те, кого смогли довезти до нас. На самом деле статистика намного страшнее.

– Но, насколько я знаю, есть случаи и со счастливым финалом?

– Они, конечно, есть. У нас есть девочка, которая падала с 7-го этажа и осталась жива. И не просто жива, а практически здорова. Но это не значит, что мы её не лечили – она очень долго лежала в реанимации. Есть мальчик, которого нам привезли летом практически неживого – на парковке его задавила машина, двигаясь задним ходом. Жизнь мальчику мы спасли, хотя изначально прогноз был крайне плохой.

Или вот мальчик, в которого дедушка выстрелил из пистолета ОСА. Два года и настоящее огнестрельное ранение – даже для нас это казуистика. В три часа дня нам его привезли, из приемника сразу на компьютерную томографию, оттуда – в операционную. Мы удалили ему разрушение вещества головного мозга, костные фрагменты, потом ещё дважды делали пластику. В конце января он ушёл от нас на своих ножках, сейчас восстанавливает словарный запас. И я надеюсь, что в будущем это будет практически здоровый ребёнок. Хотя за те несколько месяцев, в течение которых мы его лечили, у него был и гемипарез (ограничение движений в конечностях с одной стороны. – Прим. ред.), и другие нарушения. Но мы с этим, к счастью, справились.

– Наверное, к ещё большему счастью семьи – ведь спасли не только ребёнка, но и его дедушку – от более тяжёлой статьи Уголовного кодекса? Он не приходил поблагодарить Вас за это?

– Да как-то не пришлось мне с ним встретиться (смеётся). Вы знаете, любой родитель всегда надеется на 100-процентное выздоровление ребёнка. Поэтому нас очень редко благодарят, даже в тех случаях, которые мы сами для себя считаем чудом.

– Вам самому часто приходится дежурить?

– 7–8 раз в месяц, это мой обычный график.

– Операции бывают на каждом дежурстве?

– Почти на каждом, и не по одной.

– А бывает страх перед большими и тяжёлыми операциями? Как вы с ним справляетесь?

– Когда делаешь любую операцию, внутри всегда есть здоровый мандраж. Я считаю, что это как раз ненормально, когда его нет. Если доктор ничего не чувствует, то с этим доктором что-то не то происходит. Но нам, травматологам, в нашей профессии повезло – мы видим результат нашей работы.