«Тебя могут подорвать в любую секунду». Военный фельдшер из Екатеринбурга рассказал о работе в зоне СВО

В Екатеринбурге живет необычный студент медицинского университета — он успел уже четыре раза побывать в зоне боевых действий на СВО. Арсений Кисляков учится на четвертом курсе лечфака, а недавно вернулся из командировки, в которой полгода спасал солдат и обычных людей.

В интервью E1.RU медик рассказал, почему решил идти на СВО, как переживал обстрелы и подрывы, а также как пытался сохранить душу в себе и окружающих.

Первый раз Арсений был в зоне военных действий в мае 2022 года, он ездил в качестве медика гуманитарного конвоя. Второй раз поехал во время летних каникул и работал в зоне СВО медбратом эвакуации Луганского центра медицины катастроф. Потом отправился зимой 2023-го, также в каникулы, и вернулся на учебу, а в апреле 2024-го ушел на полгода как фельдшер штурмового добровольческого отряда Минобороны.

За работу в Луганске Арсения Кислякова в октябре этого года наградили медалью Луки Крымского «За высокий профессионализм и самоотверженность, проявленные при оказании медицинской помощи в экстремальных условиях».

— С первого курса я совмещаю учебу с работой. Перед тем как поехать в командировку в этом году, я работал в травматологии, в одной из больниц Екатеринбурга. В один момент на дежурствах стало появляться время спать ночами. Пришло понимание, что происходит что-то не то. Я так привык к этим хулиганам, дракам, бытовым разборкам. Я спросил коллегу старше, куда делись пациенты, почему мы ночами можем спать? Он ответил, что часть из них на спецоперации. Я понял, что мое время тоже потихоньку приходит.

Медик рассказал, что одной из причин идти на СВО были его моральные принципы, связанные с будущей специализацией. Арсений собирается работать в реанимационной токсикологии и считает, что среди пациентов будут и те, кто прошел боевые действия.

— Среди моих пациентов будут люди с алкогольными, наркотическими отравлениями. Среди них и те, кто прошел СВО. Они наверняка будут спрашивать, где я такой весь медицинский был, когда они получали ранение и травмы, почему я с ними не был. И что я отвечу им?

Арсений рассказал, что у него есть опыт лечения людей с хроническими заболеваниями, а в добровольцы как раз часто идут мужчины старших и средних лет, у которых уже есть соматические болезни.

— Были люди, у которых есть какие-то ограничения по здоровью, но они всё равно попали на СВО, пришли в добровольческий отряд. У одного парня был сердечный клапан, пересаженный от животного, его не брали на контракт, и он был с нами в отряде. Он, кстати, оказался очень талантливым водителем, который спас нас во время одной из поездок. Я оказался в этой тусовке и понял, что это мои люди, пошел с ними работать. Это те, кого я лечил в обычной жизни, люди советской эпохи.

Арсений рассказал, что учился в Тобольской православной духовной семинарии и хотел стать священником. Это тоже повлияло на его решение отправиться в зону боевых действий.

— В Новом Завете для меня есть одна важная история: как-то начальник синагоги подошел к Христу и сказал, что его 12-летняя дочь больна, фактически умирает и ей никто не может помочь, очень просил спасти ее. Такой жест отчаяния. И он пошел к нему в дом, но по пути ему встретилась женщина, которая страдала своими проблемами и тоже нуждалась в помощи. И Иисус остановился, чтобы поговорить и помочь ей. И только после этого он пришел в дом, где был ребенок, и исцелил его.

— И вот своевременное окончание университета для меня оказалось таким далеким событием, которым я пожертвовал и взял академический отпуск, чтобы реализовать себя здесь и сейчас. Поехал заниматься тем, что для меня морально важнее. В таком серьезном столкновении нужны опытные руки. Помощь оказывали и раненым, и гражданским, и военнопленным. Для меня лично медицина — это большой мост между двумя сторонами и, пожалуй, единственный способ сохранить себя в это время, — рассказал военный медик.

— Были раны, отрывы конечностей, осколочные ранения. Помимо этого занимался хроническими болезнями: например, солдат скрыл на медкомиссии астму, а в период цветения весной его привезли ко мне задыхающегося, синего, он еле стоял. Были и гипертонии: побегал, сильно испугался, на фоне стресса — гипертонический криз 240/110. Ты начинаешь вокруг него скакать.

Арсений рассказал, что часто у солдат бывали ротавирусные инфекции, встречались пневмонии, банальные ОРВИ, аллергии, гастриты и разные хронические заболевания.

— Много приходилось заниматься психологией. Это капец какая большая часть работы у медика в подразделении. Очень важно даже военным сохранить себя любящими, любимыми, добрыми. А то бывает, что приходят — и родные дети не узнают, говорят, что это не их папа. Поэтому, когда замечаешь что-то не то, отводишь в сторонку, вы садитесь на пенёчки и просто разговариваете. Такая мелочь, а помогает не сломаться, пережить трудности, не превратиться в камень. Общение врача и пациента — тоже часть лечения, и когда было время — старался быть плечом.

Арсений рассказал, что во время последней командировки начинал работать обычным стрелком-санитаром. В их отряде было такое правило: предыдущий опыт не дает никаких преимуществ, нужно пройти всё сначала.

— Каким бы ты ни был талантливым, какие бы у тебя ни были прошлые командировки, как бы ты себя хорошо ни показал — давай на «передок». Ты занимаешься тем, что вытаскиваешь людей с места, где была атака дрона или обстрел. Затем работаешь на пункте стабилизации, потом оттуда потихонечку тебя начинают куда-то двигать, если ты себя нормально показываешь. У меня было так же. Начинал со стрелка-санитара, а закончил начальником медслужбы отряда.

Фельдшер рассказал, как проходила эвакуация раненых. У него была небольшая эвакуационная группа из нескольких человек, и он принимал решение, как они добираются до пострадавшего, как его стабилизируют и куда эвакуируют.

— Либо ты ждешь, когда обстрел закончится, либо принимаешь решение бежать прямо во время него, учитывая то, танковый обстрел или минометный. Бывало, что отрезок в 30 метров преодолеваешь за полтора-два часа, вся лесополоса заминирована, а еще вечно жужжат дроны, и тебя могут подорвать в любую секунду.

Арсений поделился, что моменты эвакуации были самыми страшными в жизни. В эти моменты очень хотелось кучковаться, потому что вдвоем-втроем уже не так страшно, можно поговорить, но нужно было быть друг от друга на большом расстоянии — около 100 метров, чтобы вас не увидел дрон.

— Всё зависит от команды, нет героев-одиночек, как было в XVII–XVIII веках. По истории медицины мы изучали таких, это захватывающе, интересно, но не имеет ничего общего с жизнью сейчас. Ты как хирург ничего не сделаешь без анестезиолога, а он — без хирурга. А что можно сделать без медсестры? Ты уходишь спать, а медсестра остается с больными, а еще обрабатывает инструмент. Есть заболевания, которые передаются через кровь, и порой от медсестры зависит, с чем солдат вернется в семью. Врача все благодарят, про медсестер забывают.

Арсений рассказал, что однажды их начмеда ранили, и он предложил стать ему начальником медслужбы, это тоже было серьезным испытанием. Сначала никто не воспринимал всерьез, так как медик молодой, но со временем он заслужил доверие поступками.

— Я собирал команду вокруг себя, приходилось прикладывать много усилий, чтобы договариваться с людьми, постигал армейское искусство переговоров. Я лечил разных людей, в том числе с высокими чинами, но не пользовался их помощью, если возникали какие-то проблемы. Только в крайних случаях. Я учился не ломать сгоряча, выстраивать диалог, подбирать аргументы, слышать собеседника. У нас был один из лучших медотрядов с лучшим оснащением.

— У меня были базовые лекарства, перевязочные материалы, но я всё равно тратил всё заработанное, потому что привык делать свою работу хорошо — с дополнительными лекарствами и материалами. Например, мне нужны были самые лучшие перевязочные пакеты, с ними помощь эффективнее. Иногда тратишь шесть обычных бинтов и не можешь остановить кровотечение, зато один «израильский» перевязочный пакет — и всё хорошо.

Медик благодарен всем, кто помогал его отряду, отправлял медикаменты, перевязочные материалы и деньги, за которые он потом отчитывался.

— Один из благотворителей каждый месяц отправлял по 100 тысяч на медикаменты и средства первой помощи, а медики отряда собирали все чеки из аптек. Порой заказывали конкретные лекарства, и им доставляли их. Нам нужны были генераторы, так как не было электричества, много бензина, туда и уходили средства, которые присылали в качестве помощи, и свои деньги. Повторюсь, базовые препараты у нас все были, просто хотелось быть на уровень выше.

Арсений рассказал, что заболевания у людей были разные, и ни у одного медика нет опыта во всех сферах, приходилось искать выходы на коллег-врачей в любое время дня и ночи.

Со временем он сформировал пул врачей, которым звонил по разным вопросам, старался подгадать, когда доктор был на дежурстве, чтобы не разбудить его и не оторвать от семьи. Но были случаи, когда Арсений звонил среди ночи без предупреждения, и ни один человек не отказал в консультации. Это были преподаватели из УГМУ, бывшие коллеги и врачи, которые тоже бывали в таких командировках.

— Я очень благодарен коллегам Луганского центра медицины катастроф, они мне дали базу знаний, которой я пользуюсь до сих пор. Медицине не обучишься по книжкам, теория без практики мертва, практика без теории опасна, как у нас говорят. Меня учил хирург, я ассистировал ему, приходилось помогать и стоматологу, я просил консультаций у анестезиологов, неврологов, кардиологов, пульмонологов.

— Все, кто слышат, говорят: вы шутите, какие пульпиты в зоне боевых действий, вы же там всем подряд только удаляете. Но стоматолог привез медаппаратуру с гражданки, у него была своя клиника, и к нему я возил ребят с самыми сложными случаями.

Благодаря стремлению Арсения оказать наилучшую помощь некоторые врачи в военных госпиталях, которые потом принимали солдат, удивлялись: «Как проведена операция, даже не везде на гражданке сделают», «терапия подобрана отлично, откуда препараты такого узкого профиля?» Это грело душу молодого медика.

Арсений рассказал, что помощь солдатам и гражданским сильно отличается, но нужно было быстро переключаться.

— Солдаты стараются уводить гражданских, но многие остаются принципиально, и им тоже периодически требуется помощь. С военными ты знаешь, как действовать, а с гражданскими — нет. Они нуждаются в совершенно другом отношении, они не привыкли ко всему, что происходит, несмотря на время. С солдатами как-то нравственно проще, они знают, что такое распоряжение, а гражданские могут капризничать, на это нужно больше времени и ресурсов.

Арсений рассказал, что гражданские часто были в шоковом состоянии, и нужно было много усилий, чтобы поговорить с ними, поддержать.

— Человек кого-то потерял или разрушен дом, который он строил несколько лет. У него шок, и помимо медика ему рядом нужен человек. Ты разговариваешь с ним, просто находишься в постоянном контакте, ты не можешь от него отвлечься.

Медик поделился, что одно время ему очень помогал священник. Вместе они ездили в населенные пункты за лекарствами.

— В город военнослужащий может выезжать только с боевым распоряжением, с этим сложно, а все, кто мог мне его подписать, были далеко на боевом задании. Мне срочно нужны были препараты для довольно запущенного сердечника, а у священников есть возможность ездить по любым территориям, поэтому он дал мне подрясник, а сам в рясе. Мы ездили вместе с его пропуском, пока командир не вернулся. Опыт духовной семинарии у меня есть, и никто даже не понял, что я военный фельдшер, а не клирик.

Арсений рассказал, что солдат на самом деле очень поддерживают детские письма.

— У людей там немного радости: выкурить сигарету, поспать, вкусно поесть. Многие становятся сентиментальными, идет серьезная переоценка всего в жизни, и детские письма очень поддерживают. Но в последнее время они приходят все как под копирку, видно, что учитель диктует. Это неправильно. Мне приходилось в исключительных случаях заниматься плохими вещами: писать письма за детей.

Фельдшер рассказал, что не до всех можно было достучаться, даже если поддержка была необходима. Тогда он писал письма, в которых детским языком передавал смыслы, и просил переписывать их от руки дочь продавщицы продуктового магазина, который был неподалеку.

— Мне пришлось написать таких писем 20 за полгода. Я видел, как меняются солдаты. Смыслы доходили до адресатов, делились со мной: «Перечитываю, плачу, такое письмо получил»… Однажды видел, как мужчина стал неоправданно рисковать жизнью, узнал, что у них серьезные недопонимания с женой. Я поговорил с ним и связался с ней, чтобы он успокоился и вел себя осторожно. Это помогло. В мирной жизни я бы так ни за что не стал делать, но там это было необходимо.

Арсений считает, что солдатам тоже нужно чувствовать себя любимыми, нужными, добрыми.

— Солдат видит много страшного, теряет товарищей, и от человечных отношений зависит то, сохранит ли душу, как будет чувствовать мир. Иногда после каких-то серьезных действий говоришь: пойдем посидим, поговорим, чай попьем. Я чувствовал, что в том числе от меня зависит, вернется человек домой таким, каким он уходил, или нет.

Дважды за четыре поездки медик попадал под серьезный обстрел, в последний раз его контузило. Первый раз в место, где был его медпункт, прилетело 12 реактивных мин.

— Стоишь, ничего не подозреваешь, внезапно начинают падать стекла, всё взрывается. Это просто кошмар, потому что их не слышно вообще-то. Второй раз дрон со взрывчаткой прилетел прямо в нашу машину. Все выжили, у меня чуть глаза не выпали от взрывной волны.

Арсений рассказал, что они с ребятами чудом выжили, дрон со взрывчаткой ударил прямо по машине, в которой они ехали. После этого медик думал уехать домой: добровольцы могут сделать это в любой момент.

— Со временем хотя бы начинаешь понимать, чего бояться. После того, как нас обстреляли, у меня был нервный срыв, но поговорили с ребятами, и я успокоился постепенно. Проблема в том, что там много дронов-камикадзе со взрывчаткой, и как только их запускают, то они не возвращаются обратно. Им нужно хоть по кому-то да «отработать». Сложно под такими было эвакуировать пациентов.

Медик рассказал, что в командировке с апреля по октябрь их отряд несколько раз менял локацию, и он базировал свой медпункт в разных развалах и подвалах, Арсений даже сооружал пункт стабилизации, в котором пациент мог оставаться сутки или двое, пока ему не станет лучше.

— Опасное состояние — это когда ты устал как скотина, и тебе уже всё равно, что летит. Ты уже еле передвигаешь ноги, потому что не спал и не ел нормально несколько суток, шлем с бронежилетом скатываются, ты не курил, не пил воды, не отдыхал… Однажды мы с одним татарином попали под обстрел, и прилетает прямо рядом с нами, страшно ужасно. Сидим, молимся, я повторяю: «Господи, спаси, Господи, спаси», он: «Ходай кеше, ходай кеше» (Господи, помилуй). Потом он начал: «Спаси, Господи», а я: «Ходай кеше». Спасают потом разговоры и черный юмор.

Арсений рассказал, что сейчас в планах — учеба в университете. Пока ему сложно адаптироваться к мирной жизни, но медик абсолютно уверен, что реализуется здесь.

— Пока еще страшно просто ходить по улицам. Чтобы покурить, обязательно ищу дерево, под которое могу встать, до сих пор страх дронов. Но вообще тут тоже работы непочатый край, много планов на свое развитие в медицине. А чтобы всё окончательно забыть, поеду летом на своем мотоцикле во Владивосток, давно хотел.

Ранее мы рассказывали про врача Территориального центра медицины катастроф, который уже не раз ездил в зону СВО. В интервью E1.RU Станислав Киселёв рассказал, как выбрал путь медика, почему готов рисковать и какие случаи с пациентами запомнились ему навсегда.

В прошлом году фельдшер из Екатеринбурга Евгений Игнатьев оставил работу в одном из лучших в России центров медицины катастроф, взял отпуск на полтора месяца и уехал в зону СВО. Он рассказал, как спасал раненых на спецоперации.