«Самым страшным считался день пенсии»: журналист E1 — о работе в доме для престарелых и инвалидов

В этой колонке наш корреспондент Роман Марьяненко делится своими впечатлениями о том, как во времена студенчества работал охранником в доме для престарелых. У абсолютного большинства из нас нет никакого представления о том, как устроена жизнь в таких заведениях. Некоторые думают, что в пансионатах сидят тихие бабушки в чепчиках и вяжут шарфики для детей и внуков, которые посещают их пару раз в месяц. Так думал и Роман, пока не устроился работать в такое место.

Это было начало 2000-х. Как и многим нищим студентам, мне в ту пору нужна была подработка, чтобы платить за учебу. Днем я посещал лекции в университете, а ночью охранял склад с пластиковыми трубами на ВИЗе. Но однажды мне предложили просто идеальный вариант работы: ночные дежурства в охране (по выходным — суточные) в компании с напарником, плюс кормежка в столовой и возможность вздремнуть по очереди. Место мечты называлось дом престарелых и инвалидов. Не работа, а синекура, подумал я. Следить, чтобы бабульки — божьи одуванчики соблюдали порядок. Я не раздумывая согласился на этот вариант.

Никакой спокойной работы я в итоге не получил. Уже минут через сорок после начала моего первого дежурства в пансионате случился переполох, заставивший меня переосмыслить поспешный выбор. Мне пришлось изо всех сил удерживать дверь в столовую, по которой в бешенстве бегал один из постояльцев пансионата. Проблема была в том, что это был вовсе не старичок с костылями, а похожий на Франкенштейна двухметровый мускулистый мужик, которого за специфическую форму черепа в пансионате называли Грушей.

Грушу усмирил подъехавший наряд. В последующие дни Франкенштейн сидел в холле по соседству с вахтой охраны и часами смотрел на горшок с фикусом.

— Сейчас он в каком-то своем космосе, — пояснил мне один из постояльцев, ткнув пальцем в сторону Груши. — Медсестры его обкололи чем-то. Теперь будет спокойным.

— Надолго?

— Ну это бомба замедленного действия. Резню он уже устраивал. Бывало.

Итак. В пансионате были не только старики, но и молодые люди, имеющие отклонения в психике и физическом развитии. Упомянутый выше Груша жил в так называемом «молодежном» крыле на третьем этаже здания. А по соседству с ним была комната Петеньки — 25-летнего коренастого парня с синдромом Дауна. Его маленькая круглая фигура, похожая на Карлсона, появлялась в коридоре ровно в семь утра. Петенька выходил из своей комнаты, отпирал подсобку, брал ведро со шваброй и шел драить пансионат. Он был идеальным помощником для персонала: не протестуя, смывал пятна крови и рвоту, помогал менять переполненные ночные горшки, подметал полы и подвозил кресла-каталки. И все это — молча, без лишних вопросов.

На мои попытки завести диалог Петя издавал только какие-то мяукающие звуки. Но, несмотря на этот речевой барьер, Петенька умел дружить. Он часто приходил на нашу вахту, приносил чай и бутерброды из столовой. Менял батарейки в фонариках, с которыми мы делали обходы. А по вечерам наш Карлсон сидел в холле перед телевизором рядом с Леонидом — главным киноманом пансионата.

О Леониде расскажу отдельно.

У него было скучающее лицо и целый багаж историй о бросивших его родителях. Он любил говорить, что чувствует, как его «плоть и душа гниет» в четырех стенах дома для стариков. В отличие от прочей молодежи Леонид не пил спиртного. И уходил спать в «молодежное» крыло только за полночь, когда там засыпали все его соседи, к которым он испытывал нескрываемое отвращение.

— У дауна Петьки есть дом и родители. Они всегда могут забрать его к себе домой, если он мяукнет, что ему тут надоело. А я вынужден оставаться здесь, потому что сирота. Тут мерзко воняет и каждый день кто-то дохнет, — сокрушался Леонид.

Каждый раз, уезжая после дежурства в университет, я думал о том, как хорошо, что я не Леонид. За порогом пансионата у меня были друзья, учеба, перспективы. Во время работы в пансионате я как будто постоянно путешествовал по двум мирам — по цветущему и загнивающему. Я как мог подбадривал Леонида, говорил, что с его стремлением запросто можно наладить жизнь. Но однажды к Леониду приехал серьезный мужик с папкой, представился следователем и сунул мне ксиву. Я назвал ему номер комнаты Леонида.

— А ты еще не знаешь? — усмехнулся один из постояльцев, глядя на мой озадаченный вид. — Не в курсе, что Леня под следствием?

— А что он сделал?

— Надругался над Петькой. Снял ему штаны, и... А тот потом ходил и молчал об этом, как будто ничего не произошло.

Через месяц Леонида отправили в СИЗО, и больше я не видел этого человека.

Главным бичом пансионата был алкоголизм. В доме престарелых было отдельное крыло, где проживали инвалиды, которые перед поступлением вели маргинальный образ жизни или имели криминальное прошлое. Многие из них были безногими, безрукими калеками. В их крыле регулярно происходили кровавые драки.

Коммерсант, владеющий ларьком, заранее закупал алкоголь большими партиями. В день выдачи пенсий мы постоянно были на связи с местным ЧОПом и милицией, ибо пансионат становился вулканом. Водку пытались отбирать на входе, но обитатели пансионата все равно ухитрялись проносить ее тайком. В одну из ночей мы помогали медикам вытаскивать на носилках пьяного матерившегося деда, у которого хлестала кровь из шеи. Он поругался с соседом по комнате и в ответ получил удар острой крышкой от консервной банки. Когда скорая уехала, я побрел по темному коридору в медицинский блок, чтобы перебинтовать руку (дед меня укусил). Но неожиданно впереди раздались глухие удары по линолеуму.

Безногий и безрукий мужик с клочкастой бородой и желто-зеленым от цирроза печени лицом. Этот жуткий калека матом приказал мне отодвинуться к стене и с оскаленным лицом прополз мимо.

— Отправился за водкой, — объяснила невесть откуда взявшаяся медсестра. — Свалился с койки и пополз в коридор. Не удерживай его, иначе напишет заявление в прокуратуру.

— А если замерзнет по пути? На дворе ведь март...

— Еще ни один из них не замерз. Их всех мотивация греет.

Кормили в пансионате очень хорошо. Еды привозили даже больше, чем было необходимо его обитателям. Поварихи ежедневно покидали дом престарелых через окно, минуя наш пост охраны. Они нагло тащили домой крупы, мясо, молоко, фрукты. Мы закрывали глаза на это воровство, потому что нас кормили достойно.

Но запомнилось другое: отношение некоторых пансионатских стариков к еде. Это были совсем не те бабушки и дедушки, которые черными деснами перетирают краюшку хлеба. Почти каждое утро в столовой были склоки и скандалы из-за пресной каши, несладкого компота или резинового мяса. Особенно усердствовали обитатели «пьяного» крыла. Для них было нормой разлить суп на пол, если он не понравился. А в тамбуре перед входом из свежих булок делали так называемых «ежиков». Курящие 70–90-летние старухи втыкали в хлеб окурки, используя его как пепельницу. Это свинское отношение престарелых людей к чужому труду выглядело настоящей дикостью.

— А что вы им докажете, если почти каждая из этих бабулек лет двадцать топтала зону и ни дня в жизни не работала? — пожимали плечами сотрудники пансионата. — А теперь эти люди на полном государственном обеспечении. Это нам с вами — за копейки работать.

Спать в пансионате было небезопасно: могли пырнуть чем-нибудь острым. Уже через пару недель работы я нажил себе огромное количество врагов. Меня ненавидели за то, что я помогаю напарнику забирать спиртное на входе, а также не пускаю в дом престарелых различный сброд, который дружил с нашими постояльцами, потому что у них были деньги на водку.

Однажды ночью меня все-таки срубил сон и я договорился с напарником, что отправлюсь немного подремать. В комнате охраны меня атаковали постельные клопы. А ближе к утру пришли веселенькие новости, что в канализационном люке на территории пансионата наша молодежь нашла мертвого бомжа. Пришлось звонить в дежурную часть.

Медперсонал часто вызывал нас на подмогу в «пьяное» крыло. Там среди инвалидов встречались очень агрессивные люди, которые могли пинаться и кусаться.

Один из инвалидов-колясочников разогнался с пандуса и пытался ужалить таким предметом своего оппонента.

И тогда я в первый раз серьезно задумался, не дать ли мне деру из этого проклятого места. На занятиях в университете я чувствовал, что мои волосы, руки и одежда пропитались тлетворным запахом из пансионата. В его помещениях круглосуточно воняло смесью грязных тел, медикаментов, мочи и крови. Старики, сидевшие в холле, постоянно кашляли и матерились. А одна старуха прислала моему напарнику (тоже студенту) на вахту любовную записку.

Ночью, сидя на посту охраны, я слушал, как тяжело умирал дед в одной из комнат на первом этаже. Он то стонал, то кашлял. Накануне я встретил его с бутылкой крепкого спиртного: он казался мне одним из самых крепких стариков в пансионате. Но оказалось, что болезнь уже давно выточила его изнутри, словно червяк — яблоко.

Я заглянул в комнату к умирающему. Он лежал на правом боку лицом к стене. Все обои напротив были в сгустках крови — он в полубессознательном состоянии кашлял на стену. В противоположной стороне комнаты на кровати лежал его сосед и молча смотрел на меня. Этот человек был совершенно безучастен к тому, что рядом заканчивалась чья-то жизнь.

Я пошел в медблок, попутно прихватив с вахты дубинку и мобильник. За две минуты моего отсутствия их могли стащить, даже несмотря на глубокую ночь.

— Там человеку плохо, — сказал я медсестре.

— Онкология. Его вернули нам из больницы. — бесцветным голосом ответила женщина, продолжая смотреть в какой-то журнал.

— Почему вы не заберете его сюда? Он стонет и мешает спать другим старикам.

— А вам жаловались?

На этом наш разговор прекратился. Днем, когда я сидел на парах в университете, у меня по-прежнему стоял в ушах этот ужасный свистящий звук, который издавал умирающий дед. Думаю, что главной трагедией этого человека была вовсе не смертельная болезнь, а тот факт, что он был забыт всеми в свои последние часы.

После этой истории с умершим дедом я решил, что пора возвращаться на склад с пластиковыми трубами. Помню, с каким удовольствием я отрабатывал свое последнее дежурство в пансионате. Мне было необычайно весело от того, что я могу собрать вещи и уйти из этого места навсегда. Уйти-то ушел, но воспоминания, как назло, — остались.

Все имена персонажей в этом тексте были изменены.