«Мы вне политики»: директор «Стенограффии» — о мире с епархией, цензуре и уничтоженных граффити

Скандал вокруг работы Покраса Лампаса на Уралмаше, где коммунальщики начали закатывать в асфальт его «Супрематический крест», прославил Екатеринбург на всю страну. Одни ругали уральских чиновников, другие искали потайные смыслы и даже предполагали, что это просто удачный перформанс. Не обошлось и без православных активистов: представитель Музея святости, исповедничества и подвижничества Оксана Иванова потребовала закрасить арт-объект.

Граффити в итоге решили восстановить и не закрашивать. Но сегодня организатор фестиваля уличного искусства «Стенограффия» Евгений Фатеев все же заявил, что будет согласовывать работы с епархией.

Мы поговорили с Евгением Фатеевым об этой ситуации, о самом фестивале и о стрит-арте, столицей которого называют Екатеринбург.

— Хочется начать с самой громкой темы прошедшей пятницы — истории с Покрасом Лампасом. Расскажите, как прошло ваше утро 19 июля. Что вы сделали, когда проснулись, какая была первая реакция?

— Больше нецензурная. Но думать было некогда, нужно было ехать туда и все это тормозить. Чтобы избежать повторения таких случаев, мы хотим ускорить работу над созданием каталога объектов уличного искусства. Чтобы он был не только у муниципальных властей, с которыми мы все согласовали, но и у последнего, самого небольшого муниципального предприятия.

— Когда вам удалось связаться с Покрасом?

—В ближайший час, наверное. К тому же тогда он пахал как проклятый в Нижнем Новгороде (там он разрисовал концертный зал «Юпитер». — Прим. ред.). В общем-то, реакция у него была такая же, как в Instagram (Покрас Лампас написал, что «проснулся и [обалдел]»).

— Вы после этого общались с мэрией?

—Да, у нас была планерка. Я, наверное, вас разочарую, ведь всем хочется этих «вихрей враждебных». Но у нас не одна сотня работ по всему городу и, так или иначе, работы портят. Где-то капремонт, где-то не заметили. Была история с Георгием-победоносцем, когда человек, которому пришла разнарядка о том, чтобы закатать работу, сам позвонил нам и сказал: «Я не хочу этого делать». И перед чемпионатом мира мы недосчитались достаточного количества объектов, к сожалению. Я верю, что это решаемая проблема, поэтому мы и делаем каталог. В нем будут и легальные, и нелегальные объекты.

— Но о том, что работа согласована, было известно и без каталога. Как он поможет?

— Знаете, когда у нас состоялась встреча с коммунальщиками, там прозвучала фраза: «Мы с вами в разных реальностях». Я решил — надо всех сближать. Вы ведь либерал, демократ, должны понимать — есть огромная карта руководства города. Да, с мэрией решили, но хозяйство очень большое, потому случаются такие эксцессы. То, что произошло, — это кейс. Он должен научить, что нужно бережнее относиться к объектам уличного искусства, которые сейчас стали частью айдентики города. И я не знаю в стране других городов, где так любят стрит-арт.

— Насколько сложно было уговорить Покраса приехать к нам?

— Вообще не сложно. Даже не потому, что мы какие-то крутые, просто у Покраса особое отношение к нашему городу. Он в 2013 году сделал в Екатеринбурге работу, и мне кажется, что именно у нас он что-то нашел.

— У вас есть объяснение, что именно он нашел?

— Видимо, радиация. Если серьезно, у нас есть какая-то энергетика. И когда он еще шесть лет назад здесь рисовал, ощутил это особенное отношение самих горожан.

— Как проходит организация такой огромной работы с технической точки зрения? Сколько, например, нужно краски? Кем она покупается?

— Мне очень сложно сейчас подсчитать, сколько ушло. Мы сначала купили, потом докупали. Приобретается она, конечно, фестивалем. И давайте еще один важный момент развеем: Покрас не получил за эту работу ни копейки.

— Но это не значит, что вы на нее не потратились.

— Да, очень потратились. И Покраса ведь надо привезти, поселить. Он не берет гонорар, а владельцу коптера, например, нужно платить за съемку. Затраты на всю работу измеряются в сотнях тысяч.

— Сейчас появилась новая проблема: Оксана Иванова, директор Музея святости, потребовала «закрасить этот крест». И там уже точно не низовая рассогласованность, как вы говорили ранее.

— Во-первых, это не позиция епархии. У них очень взвешенное и уважительное отношение к уличному искусству. Вы знаете, что «Стенограффия» работает в легальном поле. Поэтому, во избежание и таких вопросов, мы хотим включить в согласовательную комиссию и представителей православной общины. Нам важно их мнение. Но сейчас — мы благодарны епархии за понимание. Спасибо им.

— Когда вы с Покрасом обсуждали этот крест, вы понимали, что могут начаться возмущения со стороны верующих?

— Если бы не этот хайп, работу бы никто и не заметил. Две недели ее делали на глазах у всего города, она была не раз опубликована. А написали всего четыре медиа. И если бы не эта ситуация — ничего бы и не было. Еще одно важное обстоятельство: если вы зайдете в Google и посмотрите, как выглядела площадь Первой Пятилетки до работы Покраса, то увидите, что там тоже крест выложен из плитки. Просто сейчас есть хайп, который начинает раскручиваться по своим законам.

— Получается, может, и хорошо, что случилась эта история? Вся страна начала говорить об этом.

— Начала, но не о том. Может быть, пора поговорить о великой архитектурной уралмашевской утопии? Каким образом нам наполнить Уралмаш жизненной энергетикой? Может быть, обсудим, как нам оживить умирающее здание гостиницы «Мадрид», тоже удивительной архитектуры. Вот об этом, главном, хочется разговаривать.

— Фестиваль проходит десятый год. В чем он изменился?

— Мы убежали, а вы, медиа, нас не догнали. Вроде бы нивелировали эту дебильную проблему легальности и нелегальности искусства. Оно либо есть, либо нет, а легальное или нелегальное — не важно.

Фестиваль вырос. Во-первых, невероятное достижение, что мы есть. Если думаете, что за десять лет легко не развалиться, — ошибаетесь. Во-вторых, мы выросли стратегически. Многими проектами гордимся. Например, «Вид из окна», который позволяет больным детишкам видеть из окон наши работы, а не какую-то раскуроченную стену. Мы вырастаем эстетически. Я очень горжусь, что на «Стенограффии» появилась первая в истории человечества картинка, которую принтер нанес на стену сам, а придумала ее нейросеть.

— Что значит «медиа не догнали»? Плохо освещаем?

— Вы часто загоняете уличное искусство в гетто-протестность. Я не говорю, что оно не должно быть протестным. Но прежде всего оно должно быть искусством. Сводить стрит-арт только к протестности — неправильно. Мы и задумывались как фестиваль вне политики. Приветствуем творческий радикализм, только в области формы.

— Сейчас на фестиваль приезжают участники с разных городов и из разных стран. Они все с легкостью соглашаются участвовать?

— Да, и мы никому не платим. Конечно, сейчас нам легче. «Стенограффию» много публикуют на Западе, в Google Art Project. И у нас даже нет соревновательного момента, потому что мы считаем, что само попадание к нам — заслуга. Так что никого уговаривать не приходится — наоборот, возмущаются, если кого-то не взяли.

— Назовите три самые крутые работы «Стенограффии» за последние годы.

— Это, конечно, великий «Москвич». Главная наша работа по публикуемости, по влиятельности. Самая историческая — принтер, о котором я говорил. Он даже нас, если честно, удивил в какой-то момент. Представьте себе, жужжит, рисует картинку, которую придумал не человек, сверху летает дрон, который снимает процесс, где-то на стульчике сзади сидит человек с ноутбуком, что-то смотрит. Очень странное ощущение. Ну и баночки сгущенки. Это наша первая любовь, которую мы сейчас реставрируем.

— Бывали ли у участников фестиваля проблемы с обывателями? Когда кто-нибудь проходит мимо и начинает возмущаться: «Чего ты тут портишь стену?»

— Наверное, у всех такое бывало. Но особенность города в том, что такие примеры — исключения. А вот случаев, когда вынесли поесть, кричали счет футбольного матча из окна, тьма. Бывают случаи, когда пьяненькие подходят, говорят: «А напиши, что я Ленку люблю».

— Художники согласовывают с вами работы, которые собираются рисовать?

— Конечно. Но вы хотите это представить так, будто они присылают работы, а мы сидим и так хотим их искромсать. Все происходит по-другому. Мы получаем проект от художника, а потом начинаем за него бороться.

— «Стенограффия» — согласованный фестиваль. А есть фестиваль «Карт-бланш». Со стороны есть ощущение, что вы антагонисты. Это так?

— Нет. И чтобы сразу пресечь: мы никогда публично не оцениваем чужие работы, если авторы сами об этом не просят. Тем более что среди организаторов «Карт-бланша» есть выходцы из «Стенограффии». Мы шутливо поругались на заборе, но это было скорее мило. Просто мы находимся в разных мирах, у нас разные задачи.

— Я не пытаюсь спровоцировать. Просто я обыватель, вижу со стороны — есть два фестиваля, один разрешенный, другой партизанский. Мне интересно, как они друг к другу относятся.

— Что-то может нам нравиться, что-то нет. Повторюсь, искусство можно делать и легально, и нелегально. Никак это на качестве работы не отразится. Наверное, нелегально невозможно будет разукрасить «Большой Урал». Надо оценивать по результату — что там делается. Но относиться к какому-то объекту, исходя из презумпции «легально — нелегально», — это ошибка. И наделять что-то нелегальное какими-то избыточными смыслами только потому, что оно нелегально, или говорить, что кто-то продался, потому что они легальны, — это глупость, детский сад и инфантильная дурь. С ней и спорить не хочется.

— Если рассматривать это с другой стороны — может ли легальность помешать художнику? Не вносит ли она цензуру или самоцензуру?

— Точно нет. Художник решает художнические задачи, которые мы с вами не всегда понимаем. Но истинный творческий радикализм лежит в отношениях с формой. И здесь «Стенограффия» дает полную свободу. Будь радикальным, но художником. Если ты хочешь политически высказываться на неполитичной «Стенограффии», то да — мы сразу против. Мы не политический фестиваль. Если вы это называете цензурой, ладно. Вон, иди на «Карт-бланш» и пиши что хочешь.

— Художнические задачи не могут пересекаться с политическими взглядами человека?

— Могут, конечно. Но, если честно, я пока художнически ценной протестной работы в своей карьере почти не встречал. «Стенограффия» за десять лет заслужила право просить художника быть художником. Даже если будет что-то неоднозначное, но художнически крутое — мы присмотримся, обязательно. Иногда, если ты какую-то такую провокацию нарисуешь, будешь понимать: медиа же и так клюнут, хайп словлю, зачем стараться? Но когда начинается работа с формой — это другая история.

— Уличное искусство — очень старая история, ей не один десяток лет. Сейчас есть ощущение, что оно переживает вторую молодость. Как думаете, почему так?

— Наверное, потому, что это как когда-то был рок-н-ролл. Не обязательно что-то уметь, чтобы что-то нарисовать на улице и быть замеченным. И потом — что сейчас делать молодым? Даже Путин об этом говорил. Очень много людей в производственной деятельности не нужно. В городах формируются локальные рынки. Уличное искусство для молодых людей становится возможностью для некой капитализации — собрать лайков, комментариев.

— У вас нет ощущения, что интерес молодежи к улице связан с тем, что им негде сейчас свободно высказаться? Потому что в телевизоре этого сделать не дадут, в интернете тоже становится страшно.

— Почему? Интернет — это такая улица. На ней уже все можно делать. Абсолютно все.

— Это на фоне принятых законов о суверенном интернете, оскорблении власти, на фоне уголовных дел за репосты и картинки в соцсетях?

— У меня сорок тысяч человек в Facebook. И я десять лет наблюдаю трансформацию читателей. Давайте по-честному — в интернете можно все. Есть попытки цензурирования социальных сетей, но они какие-то выборочные и странные. Сейчас молодой человек присутствует, на мой взгляд, в пространстве абсолютной и тотальной свободы. Кто тебе в Telegram запретит что-то говорить? И с нынешним уровнем образования это не доведет до добра.

— Давайте закрепим. В России нет проблем со свободой слова?

— На мой взгляд — нет.

— Видно, что «Стенограффия» — очень затратный проект. Как он зарабатывает? Вы можете сделать рекламу?

— Мы для себя очень жестко разграничили. «Стенограффия» — это чистое, в ней нет рекламы. А есть вещи, где мы зарабатываем. Да, можем разработать дизайн, сделать коммерческую роспись. Хотя на мой взгляд, то, что мы делаем за деньги, делаем на очень высоком уровне.

— Откуда тогда берется финансирование?

— Во-первых, от наших партнеров. Во-вторых, наша команда StreetArt сама зарабатывает. Ну и еще нам дает деньги администрация города.

— Во сколько примерно обходится вам один фестиваль?

— Всю сумму я не скажу, но, например, мэрия в 2018 году нам давала 500 тысяч. В этом, потому что у нас юбилей, дала 3 миллиона. Скажу честно, это небольшая часть бюджета. Даже не половина. В прошлом году денег мэрии даже на материалы не хватило.

— У вас был проект в Грозном. Расскажите, чем отличается работа в Чечне от работы в других городах. Были ли инциденты?

— Это невероятно безопасный город, как выяснилось. Мы тоже ехали с определенным набором стереотипов. Нас поразило количество молодых — во власти, в бизнесе тоже. И там очень красиво.

— Вы регулярно общаетесь с молодыми художниками. Какие они? Что их интересует, что беспокоит? О чем они говорят?

— Главное, что обсуждается, — как остаться в профессии. Эта проблема и на Западе не решена. Есть единицы, у кого контракты. И далеко не все продают полотна, зарабатывают на этом. Я процитирую Пикассо: когда искусствоведы собираются друг с другом, они говорят о смыслах. Когда художники собираются, все разговоры заканчиваются одним — где найти более дешевый растворитель.

— Немного об искусстве. Если я нарисую на стене свое имя — это будет искусством?

— Если вы еще пририсуете к нему слезу — я подумаю: «Наверное, он хочет дать знак ангелам». А вообще, важно не то, что вы написали, важно — как. Вы можете просто написать свое имя, а я задам вам миллион вопросов, почему вы именно так его написали.

— Хорошо. Я покупаю баллончик, иду к ближайшему заброшенному зданию возле своего дома и пишу, например, что какой-то чиновник — вор. Это будет искусством?

— Нет, не будет. Это не значит, что вы вандал. Наверное, просто какой-то рассерженный гражданин, который очень не любит чиновника. И фраза «Здесь был Лёха» тоже не будет искусством. А вот «Здесь был Бэнкси» уже, наверное, будет.

— Где тогда грань?

— Если честно, я до конца не знаю. Видите, как много мы обсуждали дурацкие вопросы и как поздно пришли к самому главному. Мне кажется, про него нужно отдельно долго говорить, обмениваться аргументами. Это очень важный вопрос — что есть искусство. Я и сам ищу ответ.

— В завершение — как вы думаете, куда движется стрит-арт и есть ли у него перспективы развития?

— Очень надеюсь на то, что есть. Я надеюсь, что мы нащупаем что-то на стыке двух сред — офлайна и онлайна. Он и здесь и там может неплохо существовать. И побольше бы таких формалистских фестивалей, как наш. Форма — это пропуск во время. И весь нерв уличного искусства-то в чем? Вы спрашивали, о чем говорят художники. Настоящие художники имеют счеты с временем. Они очень хотят остаться. А поиск совпадения формы и содержания — это победа над временем. Это, если угодно, преодоление смерти. И поверьте, именно это волнует настоящего художника.