«Моего отца расстреляли за анекдот на работе»: екатеринбуржцы вспоминают ужасы Большого террора

В Музее истории Екатеринбурга выпустят книгу с историями горожан, чьи родные попали под пресс Большого террора. Несколько рассказов из будущей книги мы опубликуем на E1.RU.

Екатеринбуржцы рассказали, за что в 1930-е годы людей забирали в лагеря и расстреливали, как их семьи жили после обысков, каково было ходить в школу детям «врагов народа». Часто поводы для расстрела были совершенно абсурдны и у современного человека с трудом укладываются в голове. Как у героя этой истории — Сидора Ефимовича Клочко. Он попал в застенки НКВД после того, как рассказал на работе анекдот.

— К нашему дому ночью 22 февраля 1938 года подъехала машина. Я тогда спала, мне всего был месяц. Впоследствии все подробности я узнала от близких, — рассказала его дочь Эльвира Сидоровна. — Вошли трое — в черных сапогах, в куртках. После обыска отца увели. Мама успела дать ему с собой одеяло, обтянутое бордово-красным ситцем. Она сама его стегала. Осудили отца за кулацкое прошлое и антисоветскую агитацию. Говорили, что рассказал какой-то анекдот на работе, и сразу последовал донос. Расстреляли отца 23 марта 1938 года в городе Оха.

Родители Эльвиры жили на Дальнем Востоке, её отец был из зажиточной крестьянской семьи, в 1929 году их раскулачили. В семье уже было пятеро детей, но всё хозяйство отобрали. Клочко переехали на Сахалин в город Оха, отцу удалось устроиться слесарем в трест «Сахалиннефть». Жили сначала в землянке, а потом в деревянном бараке — пока среди ночи не раздался стук в дверь.

— Но вы рассчитывали, что отец вернется?

— Да, ходили слухи, что его будто бы отправили в лагеря на 10 лет, и все десять лет мы его ждали. Также слух был, что расстреляли его, но мы не верили, все равно ждали. У тети Гали, сестры отца, жила их мать, моя бабушка Акулина Ивановна. Она очень ждала своего сына, и сколько лет еще осталось до возвращения — сверяла по моим годам. Так и не дождавшись своего сына, она умерла, когда мне было уже 14 лет.

— Об отце говорили в доме?

— Нет, эта тема была запретной. У меня в душе было постоянное чувство страха: вдруг спросят про него? И однажды спросили. Я пошла в первый класс, и учительница спросила у меня, кто мой отец. Спросила громко, в присутствии всего класса! Она делала обычное дело — собирала сведения о родителях. Но разве я могла сказать ей, где мой отец? Я думала тогда, что знаю горькую правду, что мой отец в лагерях. Но разве я могла ей открыть то, о чем дома молчали? И я, упав на парту, зарыдала. Не помню, что было потом в школе, но хорошо помню, как, придя домой, я забилась на сундук под занавеску и долго плакала навзрыд. Я дрожала от гнева и боли: какое она имела право спрашивать меня об этом?! Разве она не знала, что об этом не говорят?! Что это страшная, тяжелая тайна?! Сейчас-то я понимаю, что было больно вдвойне оттого, что ничего не знали. Уже тогда отца не было в живых 7 лет, потом прошло и 10 лет… А бабушка все считала мои годы.

Без отца жилось очень сложно. Семья потеряла главного кормильца. Маме приходилось брать на дом тяжелую работу — вручную стирать комбинезоны нефтяников в корыте. Помогала старшая дочь, которая одна из шестерых детей смогла продолжить учёбу после школы. Из-за статуса «ребёнка врага народа» брата Эльвиры Василия не взяли в мореходное училище, не разрешили даже подать документы.

В 1955 году Эльвира выпустилась из школы и уехала в Иркутск, там поступила в медицинский институт, работала врачом акушером-гинекологом. Только после войны её мама решилась разузнать, что стало с её мужем. Из прокуратуры Южно-Сахалинска ей ответили: «Ваш муж умер в 1943 году от цирроза печени на рудниках в Сибири». Конечно, это была неправда, но хотя бы выплатили разовое и очень небольшое пособие. Реабилитировали Сидора Клочко только в 1991 году.

— В 1991 году сестра Зинаида Сидоровна послала запрос в Сахалинскую прокуратуру, надеясь узнать правду об отце — в версию смерти на рудниках Сибири от цирроза печени никто не верил. Оттуда был получен ответ, и справка эта у меня сохранилась, — рассказывает Эльвира. — Там написали всю правду об отце и в конце спрашивали Зинаиду: «А где ваши сестры и братья?». И всех перечислили: Полина, Василий, Евдокия, Иван, Эльвира… Все мы указывались в деле, и прокуратура знала о нас. Зинаида оповестила всех братьев и сестер, чтобы каждый сделал запросы и получил справку о реабилитации. Единственное, мы не стали сообщать старшей сестре Полине, что отец наш был расстрелян, не хотели ее волновать. Она была в возрасте, жила у своей дочери в Москве. Но я сделала запрос в прокуратуру Сахалинской области и получила справку о реабилитации.

— Что все же поставили в вину вашему отцу?

— Арестован по политическим мотивам 22 февраля 1938 года. Он был осужден 8 марта 1938 года за антисоветскую агитацию и приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 23 марта 1938 года в городе Охе Сахалинской области. Реабилитирован 2 марта 1960 года.

— Каким именно? Что за политические мотивы?

— Дело в том, что на Сахалине, в северной его части, поскольку южная часть принадлежала Японии, были японские концессии. Вероятно, отец мог просто разговаривать с японцами, отец был общительный человек. Кто-то увидел и донес. 58-я статья…

Позже Эльвира Сидоровна узнала, что её отец был убит на месте массового расстрела в 50 километрах от города Оха на Сахалине.

А то самое стёганое красное одеяло, которое успел забрать отец Эльвиры, когда его арестовали, неожиданно вернулось в семью.

— Вскоре после того, как отца забрали, в феврале старшая сестра зашла в комиссионку, а там какая-то женщина одеяло покупает. Наше! Красное! — вспоминает Эльвира. — И Полина сразу вцепилась в это одеяло — сестра была по жизни очень активным человеком. Она упросила эту женщину не покупать одеяло, сказав, что оно принадлежало ее семье, рассказала его историю. Она не знала, что отца уже расстреляли. Сказала продавцу, что сейчас сбегает домой за деньгами и купит это одеяло. Всем бараком собрали деньги, и Поля выкупила это одеяло. В 1945 году Зина с ним поехала в Свердловск поступать в УПИ. Все пять лет, пока училась, она им пользовалась. Никакого богатства не было, ничего, только это красное стеганое одеяло… Оно стало семейной реликвией. Зина потом передала его мне, и оно хранилось у меня всю жизнь. И я им пользовалась, и дети мои его помнят… Но я с этим ситцевым одеялом не совсем хорошо поступила. На нашей площадке поселились таджики. С детьми, без всяких вещей… Они просили помочь, и я давала им какие-то вещи, в том числе отдала и это одеяло. Они его взяли с удовольствием. Одеяло послужило добру, в этом нахожу себе оправдание.

С 1960-х годов Эльвира Сидоровна живёт на Урале, работала в 23-й больнице Екатеринбурга. В последние годы жила вместе с сестрой Зинаидой.

— Тему репрессий в семье старались не обсуждать, — говорит она. — А вот кого винить… Трудно сказать, время было такое. Да в нашей стране всегда были такие трудные времена. Вспомним Гражданскую войну — ведь это ужас, что творилось. А что касается репрессий, то, похоже, была такая государственная политика — уничтожать свой народ. Оправдания этому нет и быть не может. В этом я твердо убеждена.