«Хотела ли я умереть? Да». Пропавшая выпускница из Екатеринбурга рассказала об издевательствах в семье

Мать подала в розыск заявление на Ирину (имя изменено — Прим. ред.) в середине июня. 18-летнюю девушку искали по Екатеринбургу, пока она сама не пришла в полицию и не рассказала, почему сбежала от родителей. Ирина утверждает, что мать и отчим избивали и унижали ее годами. Именно поэтому после ЕГЭ школьница ушла от родителей и не собирается возвращаться. Источник в силовых структурах подтвердил E1.RU, что полиция фиксировала несколько фактов побоев в отношении девушки.

Сама Иринаподелилась с журналистами E1.RU своей историей борьбы за жизнь. Девушка рассказала не только об издевательствах в семье и своем плане побега, но и поведала, как лечилась от опухоли. Екатеринбурженка решилась рассказать о своем опыте, чтобы вселить надежду в других детей, которых бьют, обижают и не любят дома. Мы публикуем рассказ Ирина от первого лица.

Когда мне еще не исполнилось года, мои родители развелись. Это был сложный процесс: родственники говорят, что мама разбила отцу голову стеклянной бутылкой и порвала ему паспорт. Мама и ее родственники даже угрожали семье отца. У них продолжались конфликты, в итоге мы на годы потеряли возможность общаться.

Зато в шесть лет я уже была знакома с «любовниками» мамы. Я помню, что она взяла меня на юг к какому-то мужчине на три-четыре дня. Я жила в одной комнате с ними. Возвращаясь домой на поезде, она рассказала мне, что он умер. Тогда я еще не понимала, что такое смерть, но помню, что испугалась и много плакала. Позже я узнала, что он покончил с собой.

Мать была не в состоянии находиться со мной рядом — то ли из-за финансовых проблем, то ли из-за депрессии после развода. Она оставила меня жить у бабушки с дедушкой в поселке. Там я всё детство слушала, что я «выродок», «брошенка», «нахлебница». Я постоянно испытывала вину за то, что я дочь своего отца.

Бабушка — [человек] советского склада, и воспитывала меня жестко, применяла силу. За непослушание она могла огреть меня проводом, кинуть в меня учебник или расческу. Обязательно использование техники кнута и пряника. Сначала ремень за «четверку» за стих, уроки, потом ужин. Нельзя было обедать, пока не сделаны уроки. «Сделай дело — гуляй смело» — фраза, из-за которой у меня теперь больной желудок. Дед не принимал участия в этом. Он постоянно сидел на кровати, разгадывая кроссворды, и делал вид, что непричастен.

Гулять со сверстниками мне разрешали редко. Прогулкой в этом доме для меня был поход на балкон. Настроение мне поднимали, наверное, только бездомные кошки, которым я иногда тайно скидывала сосиску.

В шестом классе у меня дома произошел приступ. У меня начался тик щеки. Бабушка не придала этому значения, и я продолжала ходить в школу без обследования. Примерно через месяц я впервые потеряла сознание.

Начались обследования. Я поехала в Челябинск. В таком возрасте дети ложатся в больницу с родителями, но я лежала одна. Никто не взял даже отпуск. Мне отправляли передачки, заходили на выходных. Я пролежала там почти месяц.

Обследования ничего так и не показали. В больничной карте эпилепсия стояла под вопросом. Приступы пропали. Мы делали МРТ, ночную шапочку. После полугода обследований конкретный диагноз мне так и не поставили.

Врач тогда посоветовал перевезти меня к матери: «Ребенку нужна мама».

Спустя годы так и не поняла, где мне хуже — с мамой или бабушкой. Я переехала в Екатеринбург, пошла в новую школу, изменилось окружение. В начале учебного года я поняла, насколько была слабой программа в прошлой школе. Многого я просто не знала и была отстающим ребенком.

Мама постоянно давила на меня и сравнивала со сверстниками. Когда мать била меня ремнем, легче было промолчать.

Мать могла просто смотреть, как он издевается. Часто она сама просила его такими методами провести «воспитательную беседу». У меня начали выпадать волосы.

Мама тоже считала нормальным хватать меня за волосы, пинать, царапать, кидаться стеклянной посудой. Я сдавала учебники рваными, и мне было стыдно придумывать отмазки, ведь сложно сказать, что мать рвет тетради, а книги швыряет в меня или в стену.

Моя комната постоянно ощущалась, как кабинет или кладовка. Мама делала ногти на дому подругам, и стол со всем оборудованием стоял у меня, и я дышала этой пылью и лаком. У меня складировали старые вещи, сломанный телевизор, военный чемодан отчима, сушилку, старый компьютер.

С утра обязательным было полностью прибраться в комнате до идеальной чистоты. Такое ощущение, будто я арендовала помещение для жилья с ежедневной проверкой. Если в комнате не было идеально прибрано, то вещи из шкафа, комода, кровати, вплоть до нижнего белья, летели в коридор на пол.

Я не раз от них слышала, что они не могут дождаться моего ухода, чтобы в моей комнате организовать кабинет отчима.

Я знала, что помощи ниоткуда не будет. По ночам я смотрела мотивационные ролики в интернете, они выручали на несколько часов.

Я часто обращалась в поликлинику из-за болей в боках — у меня начались проблемы с почками и печенью. Причиной были не только пинки и толчки в спину — из еды в квартире были сухарики, пиво и квас. Излюбленное блюдо мамы — макароны с тушенкой, для разнообразия она меняла вид макарон. Мать готовила только перед ночным приходом отчима. Когда я просила покушать, она отвечала: «Я не служанка, готовь сама».

Из-за суицидальных мыслей в восьмом классе я обратилась за помощью к школьному психологу. Мы общались с ним вплоть до выпуска. Этот человек сделал многое для меня. Я была очень закрыта в себе и всё время испытывала вину, но он помог мне раскрыться, рассказать правду. Спасибо ему большое. Психолог объяснил, что нельзя давать избивать себя. А я ни разу не подняла руку на мать.

Полтора года назад мама передала мне трубку. На телефоне был забит номер и имя отца. Я была в шоке, потому что с детства про папу мне толком ничего не говорили, кроме оскорблений. Мама поставила на громкую, и я говорила с ним под ее тяжелым взглядом. Он плакал, извинялся и продиктовал свой телефон, но после звонка мама забрала у меня бумажку с его номером и выкинула в окно. Позже я сама подсмотрела номер папы в мамином телефоне и сохранила его.

Мы связались с отцом, и я ему всё рассказала. Когда мне было 14 лет, его лишили родительских прав, поэтому до совершеннолетия я даже приехать к нему не могла.

После того как отец узнал, что мама избивает меня, он позвонил ей с серьезным разговором. После этого мать отпросила меня со школы, разбила телефон, забрала сим-карту и всю одежду, кроме той, что была на мне. Мои вещи заперли в кладовке на ключ, а меня лишили денег на обед.

На крики пришли соседи этажом ниже, я убежала и заперлась у них в квартире, мы вызвали ПДН (подразделение по делам несовершеннолетних в полиции. — Прим. ред.). Я составила заявление на маму, но по приходу сотрудника полиции у входной двери квартиры мать начала ее снимать. Сотрудница ушла.

На следующий день в школе меня забрали с уроков полицейские, и мы поехали снимать побои в участок. Мне подобрали опекунов на судебное решение. Из-за стресса я начала блевать от любой еды. Мне уже было не страшно уходить в детдом.

Но мне сказали, что возврат прав отцу займет больше полгода из-за очереди в суд, рассмотрения самого дела, и большой вопрос: явится ли моя мама вообще на заседание? Тогда мне посоветовали дождаться 18-летия и уйти из дома. Что в итоге я и сделала.

В марте 2021-го я начала чувствовать себя еще хуже, на фоне стресса и недоедания начались головные боли. Я сказала матери, что нервный тик в щеке вернулся. От мамы последовала только агрессия, и я пошла самостоятельно в больницу. На МРТ выяснилось, что у меня растущая опухоль в голове.

Апрель я полностью не помню, я постоянно думала, почему я? Я завидовала детям, которых после уроков встречает семья. Я слушала истории знакомых об их семейных поездках на весенних каникулах и переживала всё внутри себя. В итоге мы поехали на консультацию в Москву — в клинику Бурденко. Там озвучили нерадужные прогнозы, я мысленно была готова к тому, что не вылечусь.

Другой врач наоборот пообещал, что всё будет хорошо и они сделают всё возможное. Деньги на операцию дали в благотворительном фонде. Операция в мае прошла успешно.

Но сразу после нее у меня полностью отнялись руки, было сильное головокружение, обвисла левая часть лица. Я восстанавливалась полгода. Я помню, как не могла поднять руку и еда вываливалась изо рта. Со второго дня я усердно уделяла ежедневно три часа тому, чтобы пытаться разогнуть пальцы и нарисовать что-то тяжелой рукой на бумаге. Я видела себя лишь здоровой. Врачи говорили, что на восстановление уходит не менее года, но я смогла улыбаться и жать руки товарищам уже к концу лета. Никакой поддержки от семьи я не чувствовала.

В 11-м классе я устроилась на три работы. Я была промоутером, почтальоном и заполняла карточки в интернет-магазине. Всё это с почасовой оплатой. К весне я скопила около 100 тысяч рублей на свой переезд.

В последние месяцы мой день строился так: я вставала 06:00, завтракала, мыла посуду, прибирала комнату и шла в школу. После делала домашнее задание и шла на работу — совмещала почту и раздачу листовок. В 19:00 я возвращалась домой, сама готовила ужин, потом садилась за подработку в интернет-магазине. Перед сном смотрела мотивационный ролик.

К марту я нашла у матери в шкафу баллон перцовки. Я испугалась и опустошила его в сугроб.

Я поняла, что нужно бежать из дома, когда, придя из школы, [обнаружила, что дома] нечего было есть. Я нашла в рюкзаке булочку, которую купила в столовой два дня назад. Я расплакалась, съела ее и решила, что здесь не останусь.

Весной я уже снимала комнату и понемногу перевозила туда вещи. Во время экзаменов от родственников поступали только насмешки и издевательства: «Желаю тебе не сдать». Меня постоянно сравнивали с отцом. Я всё это игнорировала.

За неделю до последнего экзамена отчим избил меня и вытер еду об мои волосы. В тот вечер мне запретили идти в душ, и я коротко обстригла волосы, вычесывая еду из кудрей. Когда я написала последний экзамен по биологии, я твердо решила уйти.

Оставшиеся вещи я собрала в сумку, оставила записку. Я проехала на нескольких автобусах, выходила на конечных остановках, а ночь провела в подъезде. После я сменила одежду и на такси уехала в квартиру, которую сняла.

Я понимаю, что правильный выбор не всегда самый простой, и очень хочу, чтобы на моем примере дети поняли, что не нужно чувствовать стыд. Мне для этого понадобились почти четыре года работы со школьным психологом.

Я чувствовала себя плохо, одиноко, но никогда не отчаивалась. Я уверена, что опустить руки — значит признать поражение. Нужно бороться за свою жизнь. Это не стыдно. Это важно.

* * *

Сейчас девушка на скопленные деньги переезжает в Санкт-Петербург.

Мать Ирины в беседе с E1.RU отказалась от комментариев. Но она заявила, что никогда не била дочь и не издевалась над ней. По словам женщины, она заботилась о Ирине, кормила ее, переживала во время операции и до сих пор ищет ребенка. С момента исчезновения девушка не выходила на связь с родственниками.

— Я каждый год возила ребенка на море, а она поливает теперь меня грязью. Бабушка подарила ей квартиру, мы готовы были оплатить обучение. Ей дарили подарки, мы ходили в школу краснеть из-за ее оценок, оплачивали репетиторов. У нее было всё, а она теперь ходит и клевещет на семью. Все соседи и знакомые прекрасно знают, что мы заботились о ребенке. Никто не понимает, почему она сбежала, — заявила мать Ирины. — Мы не семья алкашей, у всех высшее образование. А она выросла эгоисткой, ей надо, чтобы ее кто-то пожалел. Отец ее биологический — неплательщик алиментов, он должен дочери 1,5 миллиона и находится в розыске. Из-за этого он сменил даже фамилию.

Адвокат, координатор Центра защиты пострадавших от домашнего насилия при Консорциуме женских неправительственных объединений Галина Ибрянова в беседе с E1.RU заявила, что проблема домашнего насилия распространена в России.

— Встречаются ситуации, когда ребенок может говорить неправду, но это исключение. Чаще всего, если ребенок говорит, что его обижают дома, такая ситуация имеет место. Обычно дети не могут рассказать о проблеме, — отметила Ибрянова. — В школе, знакомые, друзья зачастую знают о проблемах в семье ребенка. Есть физические сигналы: синяки, ссадины, но также есть и психологические: снижение успеваемости, агрессивное поведение или, наоборот, инфантильное, когда ребенок не может отстоять свои права. Дети разные и переживают насилие по-разному, но в каждом случае психолог способен понять, что реально происходит в семье.

Эксперт подчеркнула, что дети могут самостоятельно заявить в полицию на родителей, а с 14 лет и подать в суд, чтобы их привлекли к ответственности.

— Семейный кодекс предписывает очевидцам насилия в семье обратиться в органы опеки, — добавила адвокат. — По делам о насилии сложно работать, есть вероятность того, что насилие не получится доказать, если нет очевидных травм. Всё зависит от того, как будут работать правоохранительные органы.

По мнению Галины Ибряновой, дети часто боятся рассказать о происходящем в семье.

— Дети понимают, что в семье их должны защищать, но не знают, кто может защитить от семьи и куда бежать. Часто подросткам говорят, что, если они пойдут жаловаться, окажутся в детском доме.

Ранее екатеринбурженки рассказывали, как остались с детьми на улице из-за домашнего насилия.