«Я просто боялся загреметь куда-то»: как закон «О пропаганде ЛГБТ» лишил учителя с Урала мечты и работы

Быть геем в России не принято. Но быть геем-учителем — это едва ли не преступление. Герой нашего материала Антон — открытый гей, который не стесняется себя и своих взглядов. С детства он шел к тому, чтобы стать учителем. Но после закона «О пропаганде ЛГБТ среди несовершеннолетних» заниматься любимым делом стало невозможно.

О том, как пришлось обменять мечту всей жизни на безопасность, что самого главного гея из 90-х не привезли с Запада и зачем из гомосексуалов в России делают монстров — в интервью E1.RU.

— Антон, ты работал учителем в самой обычной школе. Расскажи, как ты к этому пришел?

— Преподавать я хотел с пеленок. Девочки играли в куколки, мальчики — в машинки, а я рассаживал мягкие игрушки, давал им листочки, и они писали контрольные. Я родился и жил в Челябинске. После школы окончил Челябинский государственный университет, химфак, хотел быть учителем химии.

В студенческие времена я работал в своей гимназии педагогом-организатором: устраивал разные конкурсы, песни, пляски, школьные газеты. В 2014 году я пошел учиться в магистратуру и параллельно устроился учителем химии и биологии в обычную общеобразовательную школу. Проработал я там недолго — 1,5 месяца. Потом началось всё, что связано с гомофобией.

— То есть люди как-то узнали, что ты гей?

— Нет. Естественно, никто об этом не узнал. Мне было тогда 21–22 года: молоденький, смазливый мальчик пришел учителем работать, вопросов было, конечно, много. Среди работников школы начались какие-то ухмылки, вопросики: «А девушка у тебя есть?» Ладно, когда это от педагогического коллектива, но когда тебя начинают дети спрашивать, становится неприятно. Я, естественно, вытащил сережку из уха. Думал, пойду, куплю кольцо, буду его носить. Именно тогда, наверное, произошло какое-то переосмысление, чтобы уйти от всего этого хотя бы из обычной школы.

— Челябинск большой, в каком районе была твоя школа?

— На улице Артиллерийской. Райончик, на самом деле, не очень благополучный, но я сам учился в элитной гимназии. Там дети не то чтобы не разговаривают во время уроков, они даже по сторонам не посмотрят. А тут [в школе, где я начал работать] дети могут спокойно встать [посреди урока], устроить перепалку. Я не раз разнимал девчонок, дерущихся у кабинета. И тут я подумал: «Надо ли это мне за 15 тысяч рублей?» А еще годом ранее был принят закон «О пропаганде ЛГБТ среди несовершеннолетних».

— И ты решил уйти из школы?

— Я прекрасно понимал, как я выглядел. Даже если сейчас нет вопросов, они возникнут потом. Я уволился, долго переживал, ведь хотелось учить детей науке. Я пробовал заниматься репетиторством по химии.

Хотя пришла ко мне с нулевыми знаниями. Мы с ней по скайпу два года занимались.

После школы я два года отработал в экологии ведущим химиком-экспертом. Потом пошел в медицину и продажи. Поработал еще немного в Челябинске, а потом уже переехал в Екатеринбург, это случилось года два назад.

— Не было желания как-то вернуться к преподавательству, ведь эта была давняя мечта?

— В интернете хочешь — не хочешь, а заметишь негатив к гей-сообществу. В целом это ограничивается фразой: «Вы такие существуете, ну и существуйте дальше». Но когда это касается детей, начинается какой-то неадекват: будто все люди нетрадиционной сексуальной ориентации заживо едят детей и пьют кровь младенцев по ночам. У некоторых сразу возникает представление, что у меня на уроках вместо таблицы Менделеева гей-парады. У родителей и детей, которые ко мне приходили учиться, я не раз замечал это во взгляде, опять же были вопросы: «А вы один живете, а с кем?»

Сейчас в Челябинске у меня есть приятель, работает учителем, он тоже гей, но он внешне простой, и вопросов не возникает. Я знаю много таких людей и в Екатеринбурге. Есть директора школ. Они стараются не привлекать внимание, потому что могут всё потерять. А за себя я боялся, что могу загреметь куда-то.

— Но никакой же пропаганды не было?

— Нет. Выглядеть, как ты хочешь, и жить своей жизнью — это не пропаганда.

И тут уже был вопрос приоритетов, что мне важнее — моя свобода или мечта. Я уже год не занимаюсь репетиторством, но жалею и скучаю.

— Наверное, один из самых важных вопросов. В какой период ты осознал себя геем?

— Где-то во время переходного возраста. Не скажу, что моментально понял и осознал ориентацию. Просто почувствовал, что я не такой, как остальные.

— А попытки встречаться с девушками были?

— Попытки были. По молодости. Но безуспешные. Я называю это «попытка наступить себе на горло».

— Твои родные знают, что ты гей? Как они отреагировали на каминг-аут?

— Мама, когда узнала, очень долго страдала, но потом смирилась — это будет подходящее слово.

Надеюсь, шок пройдет, и он захочет поговорить. Знает старший брат, который, как мне кажется, всю жизнь был гомофобом. Это проявлялось в негативе к сценам в кино или каким-то картинкам.

— Но что-то изменилось?

— Когда он узнал от друзей [о том, что я гей], единственный вопрос у него был: «У тебя проблем нет, всё нормально?» Я сказал: «Нет», он ответил: «Ок, значит, и мне нормально». Видимо, тут оказалось важнее, что я ему брат. Эту тему мы с ним долго не обсуждали, но, когда в очередной раз я приехал в Челябинск, он говорит: «Ты чего не пишешь мне, вот мы на озера ездили, с нами бы поехал», я отвечаю: «Ты же прекрасно понимаешь, что я бы со своим партнером приехал». А он говорит: «Ну и что?» Вот так и меняется отношение людей.

— Сколько прошло времени с тех пор, как он узнал?

— Года 4–5.

— Ты говорил, что после работы в Росприроднадзоре устроился в продажи в медицинской сфере. Как там обстоит дело с гомофобией?

— Я работаю во французской компании. Благодаря ей я некоторое время стажировался в Москве. И там для многих воспитанных людей тема гомосексуальности — зона дискомфорта. Взять, например, менеджеров в моей компании. Мы с ними ни разу не обсуждали то, что я гей, но они всё прекрасно понимают, я думаю. А я стараюсь не провоцировать, я ведь не знаю, как человек относится к этому. Может, у него ко мне отношение хорошее, а в душе он это всё не любит и презирает, но не может этого показать.

Но бывает и по-другому. Были случаи, когда на тему гомосексуалов я слышал не очень приятные комментарии. Когда начинаются шуточки про геев, остается ловить на себе взгляды, закатывать глаза и молчать.

Но поскольку я работаю в западной компании, за разговоры о гомосексуальности меня не уволят. Раз в год мы проходим тестирование по итогам работы, после чего нам ставится оценка. В этом тесте есть список категорий, например пунктуальность. Среди прочего там есть строка: «Я адекватно отношусь к людям разного пола, ориентации, вероисповедания, цвету кожи и прочее». Если галочки напротив нет, то оценка ниже. Это западные стандарты.

— Ты не замечал, что в столице, когда ты там стажировался, с этим гораздо проще, чем в провинции?

— Да, проще, но я бы не сказал, как в Европе. В Америке с этим вообще проблем нет. Но в Москве и Питере, да, проще. Даже в Екатеринбурге проще, чем в Челябинске. 200 км, а разница есть. Даже по количеству взглядов, которые я ловлю, когда мы с любимым человеком сидим в ресторане.

— Но ведь не все такие воспитанные…

— Наш народ особенно в провинциях не хочет слушать умных людей. В интернете, на YouTube огромное количество докторов биологических наук, которые рассказывают про гомосексуальность, что воспитание на это никак не влияет.

Допустим, я не люблю говядину, не ем я её, и сколько мне ни пиши, какая она вкусная, ни уговаривай, чтобы я съел стейк… Ну, съем я один раз, ну, два, и больше не буду — это то же самое. Гомосексуальность невозможно навязать. Я не понимаю, чего люди боятся.

— Были ситуации, когда нападали?

— Нет, ни разу не нападали. Я обладаю какой-то способностью отговариваться. Были ситуации, когда могло влететь, угрожающие ситуации были, знакомые часто попадали в них. В социальных сетях были комментарии с угрозами от посторонних людей.

— Может, тогда стоит закрыть социальные сети?

— Мысль такая всегда была. Но я не то чтобы сильно афиширую свою жизнь…

— Ты же понимаешь, что интервью будет публичным?

— Месяца два назад у меня поменялось мировоззрение, я стал открыто говорить о том, что я гей. У меня не так давно усилились головные боли, и какое-то время я ходил к неврологу. Попал на прием к молодому врачу, мы разговорились, в конце она мне предлагает: «А вы не думали, что у вас головные боли вызваны чем-то другим, а не вашим остеохондрозом?» Я, разумеется, думал об этом. Она говорит: «Вы не хотели к психологу сходить, просто поговорить?» И я решился. Психолог посоветовала изменить отношение к тому, кем я являюсь. После этого я стал открыто говорить об этом всем и не скрываться или отшучиваться. Поэтому и согласился на интервью.

— У тебя нет ощущения, что некоторые юные девочки и мальчики причисляют себя к геям и лесбиянкам только потому, что это прикольно? Они думают, мол, раз я себя не могу найти, если я не «такой», значит, я гей.

— В свое время были панки, эмо и готы… Если у тебя нет от природы определенных предрасположенностей, то, как бы эмо и готы не были популярными, модными, ты не пойдешь к ним. Или попробуешь, но не захочешь оставаться с ними.

— Не со всеми людьми так работает…

— По своей природе люди бисексуальны. Поэтому ты сам решаешь, пробовать тебе или нет.

— Но у многих просто нет внутреннего стержня, особенно в подростковом возрасте, вот они начинают позиционировать себя, как гомосексуалы. Получается, как в сектах, куда приходят внушаемые люди, причем не от хорошей жизни.

— В сектах внушают и вербуют. Мы не вербуем. Мы говорим не про пропаганду, а про адекватную среду.

Да, скрывать не буду, влияние в обществе есть. В России много людей, понимающих, что они гомоориентированы, но они боятся в этом признаться. Я знаю много людей, которые живут до 40–50 лет с женами и детьми, а потом оказывается, что они жили не свою жизнь, потому что в молодости ориентировались на стандарты. С ориентацией гомосексуальность рождаются, а вот с понятием гей ты или не гей — становятся. Ведь это совокупность: образ жизни, внешность — это всё приобретается, это выбор человека.

— Но не у всех геев внешность соответствующая?

— Возвращаясь к челябинской школе, я ничего там не пропагандировал, никого ни к чему не призывал, ни мой друг, который сейчас работает учителем. У него абсолютно обычные уроки. Он прекрасный учитель. Какими бы мы [геи] ни были страшными для общества, почему общество связывает образ жизни и работу, пусть даже с подростками? Вот в чем вопрос.

— Ты не находишь ответ на него?

— Не знаю, можно ли применить здесь слово «менталитет», но есть определенная ориентированность российского общества. Всё, что неизвестно, отличается от большинства, всё, что немножко другое, вызывает огромный интерес, а еще и пугает. А если это пугает, то это нужно запретить, ограничить, отменить. Но во всемирной истории были случаи, когда целое государство пошло против собственного общества. Например, в Черногории в июле этого года узаконили гей-браки, учитывая, что 78% общественности были против. Но президент сказал, что они — европейская страна, и они узаконили. Через пару лет общественность поменяет мнение. Также было и в США.

— Тем временем в России тиражируют ролики с нелепым усыновлением гей-парой ребенка из детдома.

— Да, есть в обществе мнение, если геи усыновляют детей, они обязательно принесут им уродское красное платье. Это шутка, конечно. Что касается ролика, то там очень сильно перемешали понятия ориентации и гендерности.

Стереотипность мешает жить нормально.

Наша пропаганда по телевизору показывает, что все геи на каблуках и перьях, они на глазах у людей занимаются чем попало. Нам удается развенчивать такие мифы, но не до конца. Кто-то до сих пор отказывается верить в то, что геи — это такие же люди.

— Мы как-то публиковали материал о том, как гей-пары Екатеринбурга живут и воспитывают детей.

— Я его читал. С утра сел завтракать, там было 200 комментариев, к вечеру уже тысяча.

— Среди них были высказывания о том, что в российской истории не было случаев, когда гей-пары, усыновив ребенка, бросали его. В то же время в гендерных семьях это сплошь и рядом.

— Про это и разговор. У ребенка больше шансов на светлое будущее, если его возьмут в любящую гей-семью, которая даст заботу и образование. Есть же куча статистики. Я понимаю, что её можно подвести под то, что тебе надо. Но есть исследования и опросы детей, выросших в гей-семьях и гетеросексуальных семьях. Оказалось, у них всё то же самое на одном и том же уровне — дети учатся на пятерки или двойки, в одном и том же возрасте пробуют наркотики, в одном и том же возрасте начинают вести половую жизнь. Разницы никакой нет.

— А ты сам бы усыновил?

— Из-за возраста я пока не думал об этом, но допускаю мысль, что я не против усыновления.

— А что насчет брака?

— Он нужен чисто для юридических формальностей. Например, если меня собьет машина и я попаду в реанимацию, то я хочу, чтобы партнера пустили ко мне. Или если что-то случится со мной, я хочу, чтобы партнеру и моим детям, а не государству что-то осталось после меня. Хочется иметь какие-то элементарные правовые гарантии, а в остальном — это просто штамп.

— Но в силу вступили поправки к Конституции РФ. «Брак — это союз мужчины и женщины».

— Слушай, ну это просто закрепление гомофобии на законодательном уровне. В России брак, зарегистрированный за границей, не признается.

Это абсолютно антиконституционная статья, потому что, по Конституции, у нас равенство всех со всеми. А тут получается, неравенство еще больше закрепляют. Появляется еще больше поводов для ущемления социальной группы и ненависти к ним.

— Ты слышал про такое?

— Не дай Бог, чтобы я об этом услышал.

— Есть мнение, что после того как в российском обществе примут гомосексуальность, общество вымрет, потому что некому будет рожать…

— Во-первых, это невозможно. Во-вторых, геи могут заводить семьи. Пример — ваша статья.

— Ты не задумывался, зачем в обществе клеймят гомосексуальность?

— Отвлечение от основных государственных проблем внимания наших родителей и бабушек, кто смотрит всё это по телевизору. Лучше кричать о том, что геи — это ад, чем обсуждать то, что происходит в Хабаровске и Белоруссии.

— А можно было бы исправить ситуацию?

— Россия отстает на лет 20–30 лет. В этом, может, виноваты и сами гей-активисты 90-х.

Если бы тогда люди приехали и начали об этом нормально говорить, может, сейчас у нас было бы другое поколение, потому что на Западе уже произошла эта смена сознания.

— Образ жизни и любовь к своему партнеру не исключают патриотизма. Если убрать весь налет пропаганды, то он — патриотизм — это хорошо, я болею за свою страну, я за нее переживаю. В гей-сообществе это есть?

— Тяжелый вопрос. Я думаю, здесь люди делятся так же, как и во всех сообществах. Есть патриоты среди вас и среди нас.

— А с религией как?

— Думаю, тут то же самое, от ориентации не зависит. Я еще до того, как осознал, что я гей, понимал, что не верю в Бога. Я верю в то, что нужно во что-то верить, то есть для меня Бог — это вера, когда в трудные времена тебе нужно к кому-то обратиться. А то, что там сидит мифический дядя и решает, что ты пойдешь туда или сюда, — такого нет.

Кстати, у многих есть стереотип, что Бог против гомосексуальности. Нет. Бог про это ничего не говорил. В Библии про гомосексуальность ни слова, это есть уже в Новом завете.

— Складывается, возможно, ложное впечатление, что ты немного хвастаешься своим образом жизни…

— Я просто открыто об этом говорю. Может, поэтому и складывается такое ощущение. Еще это может казаться, потому что часть моего сообщества прячется. Возможно, в их среде я смотрюсь более открыто, с ноткой, может, гордости. Каждый представитель нетрадиционной ориентации понимает это, потому что прошел через этап принятия. Тут уже приоритеты и выбор каждого: тут либо ты об этом говоришь, либо нет.

Ранее мы писали про семьи из Екатеринбурга, которые вынуждены скрывать правду от соседей, воспитателей и педиатров. Себя они в шутку называют шпионами. Но государство поставило их вне закона. Они — гей-пары, которые растят и воспитывают своих детей. В уральской столице также работает Ресурсный центр для ЛГБТ в Екатеринбурге. Почитайте интервью с его создательницей.