«Дети жили как в большой тюрьме»: откровенный разговор о детдомах и приемных семьях в Екатеринбурге

— Часто бывает, что некоммерческие организации создаются благодаря личной истории пап или мам. У меня не так, у меня история профессиональная, и я нисколько не умаляю ее значимости, — начала разговор Лариса Бучельникова, директор благотворительной организации «Семья детям».

В девяностых она работала преподавателем английского языка в педагогическом университете, затем стала переводчиком, прошла обучение по программе MBA, в 2000 году начала работать в Европейском детском фонде, который занимался социальной помощью. Когда фонд закончил свою миссию в Екатеринбурге, Лариса Бучельникова поняла, что хочет продолжить их дело, может возглавить его и наполнить содержанием.

Так в 2003 году появилась некоммерческая организация «Эвричайлд», в 2009 году превратившаяся в «Семья детям». Все эти годы Бучельникова считает своей миссией сделать так, чтобы у каждого ребенка была семья — родная или приемная. Благодаря усилиям российских НКО, в том числе «Семьи детям», в стране провели реформу детских домов.

Для проекта «Государство не просило их…» мы поговорили с ней о том, какими сиротские учреждения были раньше и какими стали сейчас, а также о том, почему от детей отказываются свои и приемные родители и как этого избежать.

«Дети раньше жили как в большой тюрьме»

В начале двухтысячных в России было очень много детских домов, очень много сирот. Было гигантское количество детей-отказников, которые жили в детских домах и домах ребенка. Это было похоже на казармы, заполненные детьми. Нам, внутри страны, казалось это нормальным. Но так как я ездила в Европу, в США и видела, как там все работает (дети пристроены, семьям оказывается поддержка), понимала, что наша ситуация была очень тяжелой.

До реформы детский дом в России был физическим домом для детей. До 4 лет они проживали в доме ребенка, в 4 года переходили в детский дом и жили там до 18 лет. Вместо мамы и папы у них было много воспитателей и персонала. Жили отрядами, группами по возрастам, что совсем не похоже на семью.

У специалистов была цель — вырастить этих детей как своих собственных, но просто вот в таком большом количестве. И они очень хорошо о них заботились — как могли. Вроде бы всё звучит неплохо, но у детей не возникает привязанности. Они жили в огромном учреждении. Не хочется грубо сравнивать, но все-таки как.... в тюрьме. Ведь тюрьма — это ограничение, прежде всего. Ограничение от большого мира, ограничение свободы, отделение/отдаление от близких. В этом значении. А не в значении — наказания.

Несмотря на то, что о них очень хорошо заботились, но все-таки это были ничьи дети — не было у них мамы и папы.

Чем плохо в учреждении? Ребенок до года должен иметь одного или двух близких людей, которые о нем забоятся. Это нужно для установления привязанности. В начале двухтысячных об этом никто и не слышал, а это ключевое слово. В учреждениях много специалистов, и они вокруг ребёнка меняются, он не может привыкнуть к одному-двоим. У ребенка на уровне мозговой деятельности не складываются нейронные связи, которые отвечают за привязанность. И это не шутка, это научные исследования подтверждают.

Если эти нейронные связи нарушены, ребенок не сможет потом испытывать привязанность. Его принимают в семью — и там происходит странное: родители вкладывают любовь, заботу, ресурсы, а ребенок не может им ответить, он считает, что его могут предать, он, как дикий звереныш, ждет подвоха. Он не отдает любовь. Эти дети так травмированы, что надо очень сильно постараться, чтобы выстроить с ними отношения.

«Маленьких детей берут в семьи, в социально-реабилитационных центрах в основном остаются подростки»

Когда в начале двухтысячных я в разных инстанциях говорила, что детские дома не должны существовать, мне отвечали: «Ты кто? Уйди отсюда. Наши детские дома — лучшие». А на тот момент в мире детских домов уже почти не было! Они оставались только в некоторых странах СНГ!

Все эти годы некоммерческие организации со всех сторон наседали, работали по всем фронтам: вносили изменения в законодательную базу, работали с приемными семьями. И государство наконец осознало, что детям и правда лучше жить в семье. (Реформа сиротских учреждений началась в 2014 году, детские дома перестали существовать, их заменили социально-реабилитационные центры. — Прим. E1.RU.)

После реформы изменилась цель: всех детей, которые есть в учреждении, нужно устроить в семью — родную или приемную. Сейчас к этому все привыкли, а на начальном этапе специалисты, работавшие в учреждениях, были в шоке. Они плохо понимали, как работать с какими-то неизведанными родителями, которые когда-то бросили этих замечательных детей, понятия не имели, как выстраивать отношения с кандидатами в приемные родители. Вот тут и пригодились все наши наработки, весь накопленный опыт и профессионализм. Наша профессиональная компетенция в том, чтобы выстроить цепочку между этими звеньями.

Сейчас детей в возрасте от 4 до 10 лет берут в семьи, в социально-реабилитационных центрах в основном остаются подростки. И там же находятся безнадзорные дети, которые убегают из дома, дети, употребляющие запрещенные вещества, дети, находящиеся в конфликте с законом, иногда туда попадают дети с инвалидностью. Воспитателям нужны уже другие компетенции для работы с разными детьми. Поэтому им очень нужна поддержка.

Сейчас дети живут, должны жить, по-другому — семейными группами разного возраста, как в обычных семьях, в комнатах, приближенных к квартирному типу. В мини-группе должно быть не больше 9 человек, а желательно — четыре-пять. За группой закреплен семейный куратор, и он не должен меняться.

Дети должны учиться бытовым навыкам. Раньше они не знали, как готовится еда, понятия не имели, что в чай кладется заварка, сахар. Был пищеблок, и всё. Сейчас в идеальных учреждениях есть своя кухня, в которой ребята под присмотром воспитателей могут что-то готовить, есть санитарный блок с душевой, со своей стиральной машиной.

Не во всех учреждениях это еще есть, но они стремятся. Система детских домов существовала с 1917 года, она мощная, крепкая, чтобы ее переделать, недостаточно одного документа, потребуется много лет.

«Решение о том, что ты не готов стать приемным родителем, — это нормальное решение»

Начали появляться школы приемных родителей (ШПР), в этом году мы открываем свою школу. ШПР — это инструмент принятия решений. Школа, как сито, просеет тех, кто не готов к приёмному родительству, у кого, не дай бог, не те наклонности, не те мотивы. Если в семье погиб ребенок и родители хотят взять приемного, они должны понять, что это не инструмент замены. Им надо пройти свою терапию, отгоревать, может быть, родить. Ребенок не обязан оправдывать их надежды.

В школу приходит много кандидатов, приемными родителями становится меньшее число из них. И слава богу. Мы не стремимся за количеством, мы стремимся, чтобы будущий приемный родитель осознавал, что он готов, понимал, для чего он это делает, согласовал с семьей. Решение о том, что ты не готов стать приемным родителем, — это нормальное решение. Значит, надо еще подумать, пройти свой внутренний личный путь.

Это непросто — найти своего ребенка. Знаю историю, женщина хотела взять отказную девочку, уже приготовила документы, но родная мама передумала и забрала ее. А приоритет в стране отдается биологической маме. И так случилось еще несколько раз. Да, приемная мама не получила желаемого, зато сохранилась семья. Задача не приемной маме дать ребенка, а ребенку дать семью.

В России от 8 до 10% детей, взятых в приемную семью, возвращается обратно. В Екатеринбурге, по-моему, 4%. Но в количественном выражении это сотни детей за год. Чаще возвращают подростков, причем даже если взяли их в маленьком возрасте, в 3–7 лет.

Дети вступают в подростковый возраст — и тут что-то начинается. Приемные родители хватаются за голову — боже, гены проявились! Он стал воровать, драться, надо срочно вернуть. Какие гены? Это подростковый возраст начался, во всех семьях так, дети бунтуют. Бунт подростка — это нормальное явление. Таким семьям тоже важно сопровождение, им нужно разъяснять, что это социальная среда, нормальные процессы.

Если от ребенка отказываются второй раз, это очень тяжелая травма для него. Такого быть не должно. После возвращения в учреждение их надо выхаживать, любить, восстанавливать заново утраченное доверие к людям, к миру.

Почему матери отказываются от своих детей?

В начале двухтысячных в Екатеринбурге и Свердловской области было около 200 отказов от новорождённых детей в год. Сейчас их в районе 80. Меньше, но это все равно количество. Женщина имеет право в роддоме отказаться от ребенка. Когда такое происходит, к ней приезжают специалисты по социальной работе и выясняют, почему она приняла такое решение, чем можно помочь.

В основном все сводится к бедности. Женщина не чувствует в себе силы воспитывать ребенка — ни финансовые, ни моральные — потому что она не замужем, не имеет высшего образования, хорошей работы, своего жилья, поддержки биологического отца ребенка, поддержки родственников. Все это вкупе дает ей ужасное ощущение, что она не справится: забирайте, пусть государство воспитывает. Бывают среди таких женщин и бывшие выпускницы детских домов, которые считают: я прошла через это, и ребенок пройдет. Это порочный круг, его надо разрывать.

Женщина считает, что она одна во всем мире и с этой ужасной проблемой ни за что не справится. А если проблему начать озвучивать, то оказывается, что мы можем помочь в этом, и в этом, и в том. С 2007 года у нас есть социальная гостиница для женщин, которым некуда пойти из роддома. Они могут там бесплатно жить с ребенком, а мы тем временем начинаем выстраивать связи с семьей, с биологическим отцом, некоторые отцы и не знают, что у них родился ребенок. За эти годы в гостинице проживало больше 200 женщин, и ни одна из них не отказалась от ребенка.

Ранее в проекте «Государство не просило их...» мы рассказывали о создании и работе организации помощи онкобольным в Екатеринбурге, о деятельности центра помощи уральцам с ВИЧ, о многодетном отце из Березовского, который бросил бизнес, чтобы помогать людям, и о работе Ресурсного центра для ЛГБТ в Екатеринбурге.