«Мы сейчас как в теплице живем»: Данила Козловский рассказал о своем «Чернобыле» и кино в эпоху COVID

На этой неделе в российский прокат вышла новая лента Данилы Козловского «Чернобыль». Фильм о ликвидаторах крупнейшей катастрофы стали обсуждать задолго до премьеры — пытались сравнивать с сериалом от HBO и строить прогнозы. С режиссером и исполнителем главной роли Данилой Козловским мы встретились на закрытом показе в «Ельцин Центре» и поговорили о том, кто был виноват в случившейся катастрофе и как COVID-19 изменил жизнь и работу актера.

— Про главных героев картины и про главных зрителей этой картины — про ликвидаторов. Когда выходил сериал HBO, мы встречались с нашими ликвидаторами здесь, в Екатеринбурге. Они сказали тогда такую интересную вещь, что американцам удалось показать ту ситуацию гораздо правдивее, чем многим документальным фильмам, которые выходили у нас. Вашу картину ликвидаторы смотрели?

— Нет, пока нет, но смотрели несколько представителей Росатома. Я сам захотел показать им картину, среди них были люди, которые были в Чернобыле, но так, чтобы это был какой-то массовый показ, — такого пока не было. Он обязательно будет, мы его планируем в ближайшее время. Подозреваю, что это будет особый вечер, но мы не боимся и, наоборот, хотим поделиться, потом пообщаться, будем делать и в Курчатове, и в Москве.

— А что сказали специалисты Росатома, которые работали в Чернобыле?

— Картина им очень понравилась. Наверное, это как-то нескромно будет звучать, но это так.

— Продюсер Александр Роднянский рассказывал, что, будучи молодым документалистом, ездил в Чернобыль сам вот этими вахтами по 10 дней. Вы были перед съемками в Чернобыле?

— Нет, это не имеет смысла, потому что это закрытая территория, там ничего не осталось от города. Это нежилая земля, неживая земля, хотя это не совсем точно, но нежилая земля на протяжении 35 лет, там не имеет смысла находиться.

— Может, как раз вот это и прочувствовать?

— Нет, я для того, чтобы прочувствовать, искал другие источники и находил их. Мы довольно долго готовились к съемкам, я вообще сказал, что я не сдвинусь с места, пока не получу хоть какие-то элементарные знания об этой теме. Начиная с того, как установлен реактор, и продолжая какими-то эпизодами, историями ликвидации аварии. Мы пересмотрели огромное количество документальных и художественных фильмов, прочитали массу литературных произведений, исследований, докладов, в том числе даже доклад МАГАТЭ. Конечно же, были встречи с самими ликвидаторами, с пожарными, с инженерами, с докторами, с медсестрами, санитарами и военными. С людьми, которые помогали ликвидировать аварию.

— По нашему опыту общения с этими людьми, они не очень любят вспоминать эту историю.

— У нас была всё-таки конкретная задача — подготовиться к фильму, поэтому мы как-то моментально находили с ними какую-то доверительную интонацию. Они тоже в нас видели желание разобраться и максимум узнать, а не просто, так сказать, поболтать за жизнь. Поэтому нет, в этом смысле нам все очень помогали, были очень подробны и старались, несмотря на то, что много времени прошло, сквозь призму времени уже как-то по-другому об этом вспоминается и говорится, и, конечно, об этом эмоционально непросто вспоминать, но они нам очень помогли.

— То есть, когда вы заходили в этот проект, вы знали про Чернобыль больше, чем многие из тех, кто туда был брошен на ликвидацию последствий?

— Когда я заходил в проект, я не знал ничего. Ну, наверное, что-то я знал, потому что спустя 35 лет, живя уже в другом государстве, где какие-то архивные данные уже рассекречены, где ты уже можешь читать, смотреть на YouTube, в «Википедии» и так далее, — наверное, да, ты чуточку больше знаешь, чем люди, которые туда были отправлены для ликвидации аварии. Это понятно, тут нет никакой аховой новости. В то же время люди, которые там были в дни после катастрофы и со всем этим разбирались, проживая каждый день в режиме подвига, конечно же, знали, чувствовали и испытали несравнимо больше, чем мы сейчас. Мы сейчас как в теплице живем, сидим в комфортных условиях, а там другая жизнь была.

— Сейчас, когда я смотрела фильм, я выписала себе две фразы, которые мне показались ключевыми. Одна фраза — про поиски виноватого, всё-таки кто? Герой картины говорит: «А нет, никто, никто там не виноват». Хочется, чтобы вы это объяснили.

— Герой говорит: «Люди». Герой не говорит: «Никто не виноват», он говорит: «Люди». А на вопрос «А какие конкретно люди?» он отвечает: «Какая разница, неужели сейчас это имеет значение?» Они оказываются под реактором: «Нас никто не услышит, давай поговорим о том, как всё это произошло, что случилось? Кто виноват? Люди, а какая разница, какие люди? Разве сейчас это важно?» А люди виноваты — и в момент строительства, и в момент злополучного дежурства, и когда нужно было ставить рекорды.

Нарушение строительства, бесконечное закрывание глаз на это — тут все тоже виноваты. Тут нет одного человека, который взял, не знаю, неправильно нажал эту злополучную кнопку, и всё взорвалось. Это же не поэтому, это же система.

— Мне показалось, что это про систему.

— Я не буду говорить, что виновата гнилая система. Я вообще не хочу вешать никаких ярлыков или кого-то конкретно обвинять, у меня нет такой задачи. У меня принципиально другая как у режиссера задача. Мне хочется рассказать сильную эмоциональную историю о людях, а там один из героев действительно борется. Он говорит: «Зачем ты борешься? Эта система, как радиация, повсюду, с ней невозможно бороться». Конечно, система виновата, конечно, система государственной лжи была в Чернобыле, но в этой системе тоже люди, люди разные. Это всегда очень непросто, мне кажется, в жизни всё гораздо сложнее. Конечно, хочется навешать ярлыки, сказать: «Вот он виноват, система виновата». Всё гораздо сложнее, гораздо запутаннее.

— Мне весь фильм очень хотелось спросить про Алексея, потому что, во-первых, это 1986-й и где-то начало развала Советского Союза. И он представляется таким человеком, который бросает вызов времени. Возможно, я упрощаю. Но то, что он Цоя слушает, то, что он говорит: «Я не пойду, вчера написал, я поехал вообще в Киев».

— Вы не упрощаете, вы имеете право воспринять кино, как вам кажется, это ваши впечатления, они тоже имеют место быть и они тоже по-своему замечательные. У меня немножко другое мнение про этого героя. Он совсем не герой вообще, не самый изначально приятный тип, который не самым правильным образом общается с женщинами, боится любого рода ответственности и постоянно сбегает. История про человека, который постоянно сбегает, вплоть до самого конца. Не хочу сейчас спойлерить, но это история про человека, который постоянно бегает от себя, от ответственности, от других, от обязанностей, от обещаний. Изначально он не самый приятный тип.

Дальше с ним начинают происходить события, которые сбивают его привычную матрицу, начинают сначала разрушать всё привычное, а потом постепенно делать из него что-то новое даже против его воли. И вот он уже делает поступки, которые не сделал бы еще месяц назад. Мы очень хотели делать кино не про идеального героя, который пойдет, как Павел Корчагин, без сомнения и лишних вопросов совершать подвиги. Он — как большинство из нас.

— Из нас сегодняшних?

— Да, я, естественно, говорю про нас сегодняшних. Это не значит, что мы не герои внутри и слабаки. Нет, в сегодняшнюю пандемию люди творят невероятные вещи — врачи, санитары, медсестры, волонтеры. Даже сейчас, сталкиваясь с пандемией. Это не значит, что мы будем сразу готовы пойти на подвиг. Всё равно есть какой-то процесс осознания, сомнения, испуга, страха, правильные человеческие эмоции. Поэтому хотелось, конечно, историю делать именно про такого героя, а не просто плакатный киногерой, который готов сразу бросаться в бой и защищать свою страну.

— Коронавирус, пандемия, этот год, который просто вычеркнули вообще из жизни, — как он ударил и по фильму, и в целом по киноиндустрии, и про Голливуд хочется спросить. У вас был проект в Голливуде, есть ли какие-то вообще планы, возможно ли это еще? Ну и глобально как пандемия вообще изменила жизнь и работу?

— Пандемия вообще изменила мир, безусловно. Тут сами всё видите, сами всё понимаете. Не хочу повторять эти банальные вещи, конечно же, это сильно отразилось на индустрии, безусловно. Финансовые, экономические и отношенческие. Мы начинаем сейчас сталкиваться с сильными производственными сложностями, это очень сложное время. Отсутствие финансирования напрямую сказывается на качестве проекта. Тут такая цепная реакция. Отсутствие кинопроката сказывается на доходах продюсеров. Мы уже не можем мечтать и планировать, мы должны подстраиваться под эту систему, искать истории, сюжеты, которые будут адекватны нашим новым реалиям и возможностям. Какие-то вещи в co-продукции сейчас невозможны, потому что в Европе одна эпидемиологическая ситуация, у нас другая. В Северной Америке, в Австралии — третья, четвертая. Я знаю, что несколько картин больших застряли из-за того, что они просто не могут привезти иностранного артиста, который должен сняться в двух-трех сценах за один съемочный день.

Мы не можем планировать премьеры, релизы. Премьера «Чернобыля» была перенесена практически на полгода, мы должны были выйти раньше. Время непростое, но одновременно с этим это время время дает нам новые возможности, эти новые реалии заставляют принимать нас какие-то новые нестандартные решения, которые на самом деле очень часто вдруг оказываются интересными, выигрышными, неожиданными. Как в любой сложности, любой проблеме, катастрофе, в ней очень много горького, но есть какие-то новые возможности, которые надо, успокоившись и сориентировавшись, увидеть, уметь схватить и начать с ними работать.

Мы пробуем, делаем какие-то пробы, общаемся, планируем. Если всё будет в порядке, то в ближайшее время там тоже будет новая работа. Я не могу говорить, они всё время секретничают, подписывают эти бесконечные бумаги и играют в секретные архивные данные, что абсолютно правильно. Это наши старшие братья, поэтому они знают, как им поступать, но, к сожалению, есть обязательства о неразглашении.

— Про свои проекты?

— Мы сейчас на студии сделали проект под названием «Карамора», закончили съемки. Это большая история, большой художественный фильм. Это полностью производство нашей студии, результат которой, я надеюсь, мы увидим уже в этом или следующем году, опять-таки в зависимости от пандемии, расписания релизов, какая дальше у нас будет ситуация в стране и мире. Мы готовим новые проекты.

— Про критику и сравнение с HBO, которое началось до того, как в Сети появился первый трейлер. Как вы к этому относитесь? Насколько это вообще достало и бесит?

— Это всё-таки не критика. Критика — это когда выходит произведение, люди садятся и пишут свои какие-то критические статьи, условно говоря, каким-то образом высказывают свое профессиональное мнение.

— Ну или BadComedian, который снимает обзоры?

— Конечно, это есть. К счастью или к сожалению, кожа толстеет, и ты уже просто перестаешь это воспринимать. К сожалению, такая данность. Люди часто судят тебя даже не то что по обложке — трейлер даже обложкой не назвать, это просто какой-то фрагмент, маркетинговый промоматериал. По нему судить о качестве фильма, безусловно, можно, но делать такие негативные выводы, не самые приятные и переходящие на личности, наверное, не совсем правильно. Ну что же, ну и есть и есть. Мы же верим в то, что мы делаем. Мы делаем это максимально честно и искренне, вкладывая немалую часть сердца, души. Я искренне убежден, что если ты делаешь что-то с любовью, вкладывая частичку себя, зритель обязательно это почувствует, обаятельно это увидит и поблагодарит. Я в этом убежден, это много раз проверено. А пена, которая где-то на просторах интернета гуляет, — ну что же, пускай гуляет.