Строил «Дирижабль», а потом попал на сцену Оперного: Наум Блик — о семье, кризисе и силе Екатеринбурга

В феврале этого года Наум Блик выиграл грант на фестивале New/Open, благодаря которому записал и выпустил альбом «Меч и Блик», снял клип «Ночь» и выпустил вторую книгу стихов. В июле вместе с Александром T-Bass'ом, своим напарником по группе EK-Playaz, вышел на сцену Оперного в балете «Конек-Горбунок». В августе выступил на Дне города, пусть и онлайн, а в сентябре устроит сразу две презентации своей новой книги стихов и песен «Наречие»: 8 сентября в «Ельцин Центре» и 16 сентября в баре «Самоцвет».

Мы поговорили с Димой (настоящее имя исполнителя. — Прим. ред.) о том, как можно было всё это успеть, как не потерять веру в себя, про популярность Элджея и Моргенштерна, что такое кризис среднего возраста и в чем главная сила Екатеринбурга.

— За все эти годы занятия творчеством появлялись мысли о том, что, может быть, всё это зря и надо было просто идти, например, на завод работать?

— Когда ты занимаешься творческой деятельностью и пытаешься еще на этом заработать — не всегда успешно, так скажем — конечно, такие мысли возникают.

Я их не избежал. Но меня спасает, что я занимаюсь креативом и брендингом. Это позволяет параллельно заниматься своими творческими проектами.

Работы я не боюсь, за свою жизнь поработал в разных местах. Главное — чтобы она приносила удовольствие. К этому надо стремиться.

— Какое место работы было самым странным?

— Я строил торговый центр «Дирижабль» своими руками — самый первый торговый центр в городе. Это был, наверное, 1992 год, мне было лет 17. Я тогда учился в монтажном техникуме, и это была практика. До сих пор всем об этом рассказываю.

Еще я работал ведущим на радио, в рекламных агентствах… Был официантом и считаю, что это вообще самая крутая работа для того периода жизни. Любому подростку советую хотя бы полгода проработать официантом.

А на первое место работы меня устроил отец — я убирал дерьмо за свиньями. Мне было лет 14, и мне немного даже платили, еще и кормили бесплатно. Тоже отличная работа.

— А как родители относятся к тому, чем ты занимаешься? С их стороны были разговоры о том, что нужно, как это любят говорить родители, «делом заняться»?

— Раньше были постоянно, сейчас уже поздно. Родители же так сильно боятся за своих детей, что формируют у них этой ужасной фразой просто комплекс неуверенности в себе, вместо того, чтобы поддерживать детей в их начинаниях. Тут ключевое слово именно «боятся», от страха это идет. Все, что идет от страха, — губительно.

Хотя в некоторых случаях дети становятся теми, кем хотят, вопреки желаниям родителей. Взять того же Ломоносова... Извечная проблема, в общем. И, кстати, мы можем только догадываться, кем бы был Ломоносов, если бы его отец ему помогал. Как минимум, в мире было бы больше гармонии, плюс одна счастливая семья.

— Как сейчас семья воспринимает твою деятельность?

— Сейчас в основном мама с сестрой интересуются, поддерживают. Сестра Марина, она на полтора года меня старше. В детстве у нас с ней было всякое, потому что переходный возраст у обоих был примерно в одно и то же время. Но сейчас мы с ней хорошо дружим.

У нее другой склад ума. Ей сложно понять, как это всё происходит, как тексты пишутся... Но сердцем она со мной, поддерживает, ходит на концерты, на премьере «Конька-Горбунка» была в первых рядах.

— Как тебе далась сама премьера? Волнительно было выступать на сцене Оперного театра?

— К сцене я привык во время репетиций, и мне уже не было страшно выходить, потому что я знал, что я буду делать, что говорить. Я уже сто раз этот текст прочитал. Был легкий мандраж перед началом, перед самым первым показом. Но, как только занавес открывается, ты сразу включаешься.

— А в целом не было синдрома самозванца из-за того, что ты, рэпер, оказался на сцене Театра оперы и балета?

— Конечно, был. И не только в Оперном театре. Мне кажется, сомнения в себе и своей компетенции — это неотъемлемая часть творческой личности. Может быть, не у всех, но у меня так.

Я часто сомневаюсь в процессе работы, думаю о том, что можно было лучше сделать что-то, лучше сказать, спрашиваю себя: «Достаточно ли это хорошо?». Это нормальный процесс.

— Читала много отзывов о «Коньке-Горбунке», и автор одного из них писал о том, что вы там были совершенно не к месту и только отвлекали от происходящего на сцене. Что скажешь на это?

— Ну, если мы были не к месту, то, возможно, этому зрителю стоило пересесть на другое.

А если серьезно, то людям вообще сложно выйти за рамки восприятия, особенно в таком классическом искусстве, как балет. И я допускаю, что где-то мы были не очень хороши, но у каждого свое видение. Я же полагаюсь на видение режиссера и могу сказать, что мы старались максимально соответствовать его установкам.

Поэтому, когда человек пишет такой отзыв, это его право. Каждый видит действо по-своему. Но в целом этот спектакль выполнил, как мне кажется, очень важную функцию и еще будет ее выполнять — привлечение новых людей в Театр оперы и балета. Потому что зритель должен обновляться, туда должны приходить молодые люди.

Не думаю, что молодежь просто возьмет и пойдет на условное «Лебединое озеро». Но когда они увидят там рэперов, тем более нас — группу, которую знают на Урале, — они просто из интереса придут и посмотрят. А уже потом, может быть, придут и на «Лебединое озеро».

Так что я смотрю на это шире. Это не просто спектакль-спектакль, а спектакль-триггер для нового зрителя. Плюс, он продолжил историю этого балета, начатую еще в 1864 году, когда хореограф Артур Сен-Леон впервые поставил его в Петербурге. Уже тогда это была смелая и новаторская постановка.

— А ты сам ходил на балет до этого приглашения?

— Не довелось. Если оперу еще как-то более-менее видел, то балет — нет. Когда мы уже начали работать над либретто, нас позвали прийти в театр, посмотреть. Это был «Приказ короля». Посмотрел с энтузиазмом, но не проникся, просто я не компетентен в этом.

А после премьеры «Конька» и в процессе работы над ним я просто влюбился в балет. Влюбился, потому что увидел изнутри, как из тяжелейшего физического труда рождается такая хрупкая красота.

— Премьера в Оперном — один из важных пунктов в этом году для тебя. Но год у тебя и без того выдался очень насыщенным. Та же победа на фестивале New/Open (шоукейс-фестиваль, где молодые музыканты получали гранты на свое творчество. — Прим. ред). Когда ты туда пошел, не было ощущения, что ты читер? Ведь все остальные — совсем молодежь, а ты уже опытный и состоявшийся артист.

— Я понимаю, что у кого-то могло возникнуть ощущение, что я читер. Но, ты знаешь, наверное, все-таки это не минус, а скорее в плюс. Потому что я совершенно четко понимал, зачем я иду на фестиваль и что я сделаю с деньгами, если мы их выиграем (в команде Наума Блика было четыре человека. — Прим. ред.). Я очень сомневался в победе как раз по той причине, что мог показаться жюри уже состоявшимся артистом.

— Почему ты вообще пошел на фестиваль?

— Так сложилось, что за время пандемии у меня почти написался альбом, а предыдущий выходил восемь лет назад. Также были написаны стихи для книги. Я подумал, что было бы хорошо сделать из этого один масштабный проект. Собрал единомышленников: битмейкера Mechi Pero, менеджера Анну Костромину и видео-художника Пита Столкусбита, — мы подали заявку, как следует подготовились и выиграли. Сейчас мы видим результат этой работы, я им доволен.

— Когда бы вышел альбом, если бы не получилось победить?

— Он бы всё равно вышел, но, наверное, даже не в этом году. В лучшем случае, к осени. Пришлось бы сильно экономить. Мы бы не сняли клип таким, какой он получился. У нас не было бы продвижения...

Грант очень помог в этом плане, мы его целенаправленно использовали. Но второй раз участвовать в New/Open я не пойду, даже если правила это разрешают. Потому что вот это точно будет читерством.

— Если продолжать разговор о молодых музыкантах. Сейчас им гораздо легче стать популярными в интернете. Тебе не обидно, что, когда ты начинал, было гораздо сложнее?

— Мне не обидно. У каждого свое время и свой момент, да и сейчас у начинающих музыкантов масса сложностей.

Было время, я переживал о том, что мы, будучи первыми рэперами, пробивали стены непонимания в обществе, несли хип-хоп культуру в массы, пока над нами смеялись руководители радиостанций и не брали ни в какие эфиры... Многие просто жизнь положили на это, у многих мечты разбились об эти стены непонимания.

А сейчас молодые рэперы выкладывают свои треки на стриминги и хорошо зарабатывают на этом. Им не нужны никакие ротации и эфиры на MTV, они справляются сами. Но в большинстве своем в их рэпе есть только вайб и почти нет души...

Раньше я восклицал: «А как же культура, месседж? Неужели всё, что мы несли, всё улетучилось?» На самом деле, нет, оно сконцентрировалось вокруг тех, кому это важно. У молодых свой стиль, и ему тоже есть место в хип-хопе. Пусть будет, как пели The Beatles, let it be. Я же просто занимаюсь своим делом. Я художник, делаю то, что нравится, прежде всего, мне.

— То есть работать в каком-то крупном лейбле, где были бы четкие графики релизов, ты бы не смог?

— Если бы это была работа в команде, где у каждого была бы определена зона ответственности, то, наверное, смог. Но мне не хотелось бы пилить бессмысленный контент ради контента, только чтобы мелькать в ленте. Не хочу производить информационный мусор.

— Поэтому восемь лет не было ничего?

— Нет, не поэтому. Была определенная перестройка жизни. И за восемь лет не было именно альбома, а так вышло два сингла, вышла книжка «Я — кот», вышел клип «Реквием»... По чуть-чуть что-то выходило.

Наверное, мне надо было подумать. Я артист для одиночного прослушивания, не для компании на шашлыках. Когда люди едут на шашлыки, не Наума Блика они включают. Мою музыку включает человек, когда он один едет в метро или машине. И, как правило, в плеере. Я такой артист.

— А вопросы трудового стажа, пенсии и старости тебя вообще беспокоят?

— Я вообще об этом не думаю. Я и не знаю, доживу до пенсии или нет.

— Звучит депрессивно. А депрессия у нас в стране воспринимается некоторыми как что-то, чего может и не быть. Ты в нее веришь?

— В нее не надо верить, это данность. Депрессией страдают тысячи людей по всему миру. Просто некоторые люди, которые не сталкивались с этим в силу своих особенностей внутреннего устройства, обесценивают чувства других, считая это выдумками. Сытый голодного не разумеет.

— Ты сам сталкивался с депрессией?

— С медицинской точки зрения, депрессия — это очень глубокое состояние, когда ты совершенно ничего не можешь делать. Я бы, может, не сказал, что у меня прям так было. Но каждый воспринимает по-своему. У меня были тяжелые кризисные периоды, когда совершенно ничего не хотелось. Мне вообще свойственно минорное восприятие мира. Я и комедии-то особо не смотрю, кроме Вуди Аллена.

— А кризис среднего возраста?

— Смею предположить, что он уже прошел. Я выпустил альбом, написал некоторое количество стихотворений, прошел випассану — это все и явилось завершением этого периода.

— Это плоды выхода из него. А как было в самом кризисе?

— Было трудно. Привычная картина мира рушится, меняются ценности. Кризис среднего возраста показывает жизнь такой, какая она есть. Срывает все покровы, розовые очки, понты эти все юношеские.

У меня об этом песня «Шаг». Я ее писал практически год и выпустил на пике того кризиса.

— А это разочарование и рухнувшие мечты — они из-за чего? Из-за того, что то, во что ты верил столько лет и чем так долго занимался, в итоге не принесло славы?

— На тот момент — да. Но сейчас я понимаю, что это лишь часть пути. И самое главное, что я по-прежнему в строю и не ушел работать на завод.

— То, что есть сейчас, совсем не то?

— Это не то, что я видел, будучи в розовых очках. Но совершенно точно — это то, чем я являюсь.

Помимо стихов и музыки я занимаюсь еще брендингом, и мне это нравится. На данном этапе меня это устраивает, потому что это возможность оставаться собой.

— А мысли о семье сыграли тут роль? Отсутствие жены, детей...

— Раньше я думал, что семья — жена, дети — могут помешать в реализации творческих планов. Сейчас думаю, что они, скорее, помогут. Вот так всё и переворачивается в жизни.

— При всем этом не возникало никогда мыслей о смене обстановки, переезде?

— Раньше хотел, и даже попытки были уехать в Москву. Мы там жили месяц, когда как EK-Playaz были на шоу «СТС зажигает суперзвезду». В том сезоне победила певица Нюша.

— Ого! То есть вы могли обставить Нюшу?

— Не могли. Там же всё порешали заранее. Мы это поняли, когда вылетели из проекта. Но, если честно, мы участвовали по фану. Для нас было главное, что там нужно было выступать вживую. Потому что читать рэп под фанеру — это очень стремно.

У меня был такой опыт пару раз из-за технических неполадок, и это ужасно — ты стоишь на сцене и хочешь провалиться сквозь землю.

— А почему даже после вылета с шоу не попытались закрепиться в столице?

— Я тогда не был готов к Москве, а Саня Т-Bass проcто не хотел там оставаться. Я уже после этого начал задумываться о переезде, но обстоятельства сложились так, что в итоге я остался в Екатеринбурге.

— Сейчас есть шанс, что ты переедешь? И будет это переезд в другой город или уже кардинально из России?

— Я ничего не исключаю в этой жизни. Не Россия — вряд ли. Хотя в текущей ситуации можно чего угодно ожидать. Могут просто и намекнуть, что тебе стоит уехать из страны. А вообще, для поэта очень важна родная языковая среда. Ну то есть, рыба и в аквариуме может жить, но в родной реке она на своем месте.

— Ты ведь родился и всю жизнь провел здесь. Всегда ощущал Екатеринбург как свой город?

— Да, конечно. Но вот последние годы стало появляться ощущение, что у меня забирают родной город. Может, это возрастное. В прошлом году я посвятил этому стишок «Пройдусь по родной Екб-шечке».

— Забирают — в смысле, застраивают, или проблема в том, что не спрашивают, как застраивать?

— И то, и другое, а порой просто идут вразрез со здравым смыслом. На меня как на горожанина, который здесь родился и вырос, просто плюют. Приходится с боем отвоевывать кусочки ценного городского пространства, продолжая ходить по бездарному благоустройству. Местами оно хорошее, я не буду всё очернять. Но много где это сделано «на отвяжись».

Или когда Макаровский мост ремонтируют уже сколько лет, когда парк у Дворца молодежи ремонтируют 12 человек и ничего не успевают. Или зачем перекрывать развязку на всё лето, если работы на ней начинаются за две недели до сдачи, пока начальство втык не даст? Я этого не понимаю...

— А нынешний мэр тебе как?

— Город его не выбирал, это важно. Но тот факт, что новый мэр собрал совет инициативных горожан, где сидят Москвин, Киселев и много кто еще, вселяет надежду. Поживем — увидим.

— Что бы ты предложил, будь ты в этом совете?

— Я не создан, чтобы входить в какие-то советы и комиссии. Но предложил бы оставить парк, который был разбит в рамках фестиваля «Атмосфера», напротив Администрации. Мне он понравился.

— Это уже обсуждалось, да. Но многое упирается в парады, которые проходят на площади. Их откуда-то надо смотреть.

— Гусеницы и пушки важнее, чем деревья в сложившейся государственной парадигме, к сожалению.

— Просто посмотреть на парад тоже при этом проблематично, как будто и не для людей. А что у нас тогда для людей в городе?

— Ural Music Night. Фестиваль «Коляда-Plays» тоже, мне кажется, для людей. Вообще, наш город силен как раз людьми. Душевность Екатеринбурга — в людях.

— Если бы я была Дудем, я бы спросила: в чем сила, Дима?

— В любви.

— А тебе как поэту не страшно раскрываться перед людьми?

— Не знаю. Мне кажется, самый верный путь для художника и просто для человека — быть искренним и говорить правду.

Поэзия — это гиперискренность. Через открытый разговор с собой и миром, записанный в столбик, ты отсылаешь послание другим. Бросаешь эти свои бутылки с записками в море. В жизни большинство людей очень закрыты, они уязвимы, боятся показаться слабыми, носят разные маски. А тут, читая эту записку, их никто не видит, и они могут ответить тебе, но только внутренне. Ты их ответ, может, и не услышишь никогда, но он будет. И, может, сдвиг внутри них какой-то будет, утешение ли, озарение, улыбка даже... Что-то обязательно будет.

— Кто из поэтов для тебя был таким «мотиватором»?

— Их много, у каждого, что я читал, есть что-то, что развивало и помогало. Вообще, для меня одним из важных русских поэтов является Маяковский. Нравятся Бродский, Цветаева, Николай Рубцов, Олег Григорьев — прекрасный был поэт советского периода, Твардовский... «Василий Тёркин», я считаю, — это величайшее произведение русской литературы, как минимум ХХ века.

9 Мая нужно не маскарады устраивать, а читать «Василия Тёркина», потому что это поэма о русском характере, о стране, о большом подвиге.

— То, что ты высказываешься, не гарантирует, что ты будешь услышан и тем более понят. У тебя много людей в окружении, которые тебя точно поймут?

— Это всегда так. Близких друзей я бы не сказал, что много. Я бы не стал называть какие-то цифры, больше пяти, наверное.

Друг — это кто? Это человек, которому ты можешь довериться. У меня есть такие люди, я знаю, что они меня не подведут. А еще есть родственные души.

Друзья могут быть другими, не такими, как ты, но ты им всё равно будешь доверять, а родственная душа — человек, который поймет тебя с полуслова, с которым ты никогда не поссоришься. Это очень ценно. Таких людей вообще единицы.

— Давай подытожим всё это топом мест в городе, которые тебя нравятся больше всего. Куда бы Наум Блик советовал сходить?

— Первое — это «Ельцин Центр», конечно. Очень я люблю это место. Мне кажется, он очень «поднял» город в культурном смысле. Некоторые до сих пор «шипят» на него, но это глупо. Особенно когда это делают люди, которые даже ни разу в нашем городе не были. Приезжайте — посмотрите.

«Самоцвет» мне нравится, кинотеатры и театры наши: ЦСД, «Коляда-театр», Театр кукол, библиотека на районе у меня, куда я периодически хожу за книжками. Люблю кальян подымить где-нибудь, но это секретные места, не буду раскрывать.

Прочитайте также колонку Наума Блика о том, каким был рэп в 90-х и что с ним и его представителями стало сейчас.