«Екатеринбург вырос из штанишек»: директор филармонии — о новом зале и пережитом карантине

Свердловская филармония существует с 1936 года, а с 1989-го получила статус академической. В том же году ее возглавил Александр Колотурский.

Весной филармония, как и многие другие учреждения культуры, впервые вынужденно закрылась. Мы поговорили с Александром Николаевичем о том, как они пережили это время и какие планы строят дальше. В этом интервью больше про бизнес, чем про культуру, потому что вести бизнес, как несколько раз подчеркнул сам директор филармонии, они умеют. Потому и не ушли в минус за эти карантинные месяцы.

— Во время пандемии вы вели трансляции концертов. Нечто подобное филармония делала и раньше. То есть не пришлось изобретать для себя что-то новое?

— У нас было немножко другое. С 2008 года действует виртуальный концертный зал — это система, которая работает как оборудованный нами зал, куда могут приходить люди, не как трансляция, а как идеология и работа с организованным слушателем. То есть это филиалы нашего зала, их сейчас девяносто по всей области, даже один в крымском Судаке есть. Вокруг этих залов создается такое общественное объединение, филармоническое собрание людей, которые на добровольной основе организуют деятельность зала, продвигают его лично, через друзей.

В деревне Кузнецово, где 400 жителей проживает, уже, наверное, лет десять работает виртуальный зал. Ходит туда от пяти до десяти человек, но, если в процентном соотношении посмотреть, это мировые цифры, потому что в мире в концертные залы классической музыки ходит от одного до пяти процентов (10 человек — 2,5% от 400. — Прим. ред.).

А чтобы посмотреть трансляции, не нужно было никуда идти. И таких концертов с 18 марта по 30 июля мы показали 112. Мы же сделали и телевизионный контент — более 60 уроков для детей от второго до девятого класса. Но нашей просветительской деятельности эта пандемия нанесла колоссальный урон. Мы же делаем еще концерты в школах и других образовательных учреждениях, и на сегодняшний день из полутора тысяч 800 концертов мы не провели. Полторы тысячи концертов в год — вы можете себе это представить? 380 концертов в области, остальное в Екатеринбурге. Десять концертов в день!

— Все данные о деятельности филармонии за год вы публикуете в открытом доступе. Вообще ничего не скрываете?

— Это принцип, который мы начали в девяностые годы для того, чтобы публика нам доверяла. А она должна доверять. Мы же 1 февраля открываем продажу следующего сезона, в котором концерты идут с 1 сентября до 1 июля, то есть фактически на полтора года вперед. Люди должны нам доверять, отдавая свои деньги, покупая абонемент, должны знать, с кем они работают, что мы делаем.

— Раз заговорили про абонементы — зимой вы их продали, но сам сезон перенесли. Как так?

— Мы продали за полтора месяца 8,5 тысячи абонементов, а план был — 12,5 тысячи, потому что обычно мы каждый год столько продаем, но это с 1 февраля по 1 сентября, а тут в продаже они были только до 18 марта. Мы сами остановили продажу, не то что люди перестали покупать.

Никто не знал, что дальше будет, а мы никогда не обманываем людей. Наша задача не всунуть, извиняюсь, в зубы билет или абонемент, а потом будь что будет. Если мы продаем билет на концерт, мы должны на сто процентов знать, что он будет. А кто знал, как эта пандемия пойдет, когда мы будем открываться? Мы же смотрели все на Запад, там раньше началось.

Но я очень рад, что наша страна в каких-то моментах самая передовая. То есть нам раньше разрешили репетиции, сейчас разрешили концерты, причем со стартовым посещением — 50%. Запад начал с 20%, Берлинская филармония все еще работает на 30-процентную заполняемость зала.

И сейчас, если у нас годовая заполняемость — 95%, а теперь 50%, это что значит? Это недополученный доход. Второй вопрос: как вы считаете, за время пандемии количество денег у населения больше стало или меньше?

— Думаю, подсократилось. С учетом того, что и рабочих мест стало меньше.

— Да-да.

Мы все равно получаем обратную связь, люди говорят, дороговато.

— То есть вы решили, что лучше снизить цены и хотя бы на эти 50% заполнить зал, чем оставлять прежние цены и заработать в итоге меньше?

— Чтобы войти просто. А знаете, почему мы имеем сейчас такую возможность? Потому что мы вперед думаем.

Только по сравнению с тем же частным бизнесом у нас бюджет идет из трех источников: бюджетные средства, благотворители и то, что сами заработали. Мы вообще коммерчески успешная организация, мы хорошо работаем.

У нас 70% — поддержка из бюджета, а 29% — наше. Это, с одной стороны, хорошо, но с другой — маловато нам. Особенно благотворительных средств. Если в 2005 году у нас было 16% благотворительных средств в нашем общем бюджете, то сейчас это 1%.

— Куда делись все меценаты?

— Спросите наше общество.

— Пока у филармонии есть программа только на сентябрь. Что дальше? Вы теперь в конце каждого месяца будете думать, что делать в следующем?

— Да, сейчас у нас есть сентябрь, мы его специально сделали звездным и многожанровым, потому что нам хотелось показать нашему обществу, что филармония жива и вернулась.

Октябрь тоже уже сделали, и я думаю, что тоже скоро объявим. Может быть, в конце сентября мы уже объявим ноябрь, а программу на декабрь обнародуем уже, может, в начале октября.

— И все это — ориентируясь на заполняемость 50%?

— Мы ориентируемся на указ губернатора. Не на Москву, где с середины сентября уже на 70% выходят, не на Роспотребнадзор. Только указ губернатора.

— Но ведь указы нашего губернатора бывают не только разрешающими, но и запрещающими.

— Ну а как? Почему мы заранее сезон перенесли? Потому что понимали, что слишком большие риски. Мы сейчас очень осторожно, постепенно, в зависимости от условий работаем. Мы же бизнесом занимаемся, между прочим.

— Вот объясните насчет переносов концертов. Что с теми, которые должны были быть с 18 марта, и что с сезоном 2020/21?

— Мы перенесли все те 60 концертов, что должны были пройти с 17 марта по 1 июля, на март 2021 года, и около 170 концертов, которые должны были быть с 18 сентября, то есть весь готовый сезон 2020/21, перенесли на сезон 2021/22 полностью. Мы недавно сообщили об этом нашей публике, и, надо отдать им должное, они не побежали сдавать билеты. Очень мало сдали билетов.

Мы же продаем сезон заранее, с концертами, некоторые из которых мы не сможем провести, потому что разрешено только 50%, а как мы рассадим слушателей, если на некоторые концерты мы уже продали больше чем 50%?

Одна из причин, почему мы перенесли сезон, помимо публики — экономическая. А извините, у нас ничего нет бесплатного, наша вся деятельность — она сиюминутная. То есть театр, например, сделал постановку, затратил деньги и потом штампует спектакли с производственными какими-то расходами, а у нас-то, извините — создали концерт, потратили деньги на концерт, всё. Мы его провели, если мы захотим повторить его завтра, с нуля, — опять те же самые расходы.

— А что остается на этот год?

— А вот в этом году что — это хороший вопрос. Что сможем, то и будет. О чем сможем договориться, что мы сможем экономически осилить, что мы сможем дать так, чтобы люди пришли на эти концерты и это было интересно.

Хорошо, что у нас колоссально подготовленная публика, у нас город Екатеринбург обладает таким уровнем публики, что все артисты, которые к нам приезжают из-за рубежа, в диком восторге и готовы приезжать еще и еще ради публики, которую мы воспитали. Это же очень важное направление работы, потому что у концертного зала одна из главных миссий — это воспитание художественного вкуса и воспитание публики, чтобы они шли вместе с нами все выше с точки зрения понимания и эстетического удовлетворения. И это не только работа на концертах, но и то, что мы с детьми делаем и в вузах. Это все, знаете, как воронка, которая готовит будущего слушателя концертного зала.

Поэтому сейчас стоит еще и задача восстановиться, потому что такой промежуток времени, такая насыщенность онлайн, такие возможности некоторых могут повернуть в другую сторону, увести от концертного зала.

— Но был же в этот период и «Воздушный сезон» филармонии в ЦПКиО, и Green Royal Fest в саду Вайнера...

— Я всегда был противником выступлений на свежем воздухе, честно скажу. Филармония не работала на свежем воздухе никогда в свое последнее время. До 91-го года очень много работала в парках и на открытых пространствах, но потом — нет.

Если вы не знаете, в парке Маяковского был летний театр, где большая сцена и тысяча мест. Он и сейчас стоит, только внутри склад. Я заходил туда — забито все. Все, что лишнее в парке, там лежит. Правда, новая администрация парка и новое управление культуры сейчас ставят себе задачу его восстановить. Тогда будет место и можно будет нормально на нем работать.

Но я все равно против выступлений в парках, потому что непонятно, что у нас с погодой, что с акустикой, а для филармонического оркестра очень важно качество звука. Но когда нам хоть что-то разрешили, тогда мозги стали почему-то крутиться в другую сторону. Мы быстро собрались и придумали «Воздушный сезон».

Green Royal Fest тоже за пять дней организовали, это пять дней от идеи до начала продаж. Естественно, это с колес, естественно, можно было сделать и лучше, спокойнее, более фундаментально.

— Довольны? И фестивалем, и тем, как в ЦПКиО прошло?

— Очень. В саду Вайнера входит 2000 мест, мы поставили 1632 кресла и продавали по 816 билетов на концерт — чтобы соблюсти 50-процентную загрузку площадки по требованиям Роспотребнадзора. На следующий год планируем использовать все возможности. Работой в парке Маяковского тоже довольны. Там и в «МЕГА Парке» у нас прошло 54 концерта, часть из них платная, по 100 рублей за билет. Причем 53% людей покупали билеты в парке, а 47% — наша публика. То есть появилась новая аудитория. А еще на каждом концерте 100–150 человек стояли вокруг забора.

На концерт Мацуева (он завершал программу Green Royal Fest. — Прим. ред.) мы продали все 816 мест, и около 500 человек просто стояли вокруг. Мы специально считали. У людей были стульчики, кто-то взял с собой еду, заранее подготовились. И мы рады.

В парке Маяковского люди эти 100 рублей за билет платили тоже только за стул. Мы понимали, что трудно простоять весь концерт. Те, кто стоял за оградой, могли 10–15 минут постоять, пойти прогуляться, потом вернуться, а мы-то заинтересованы были в том, чтобы весь концерт был прослушан. Это вопрос не денег был, а только удобства слушателей.

— Но какой-то доход «Воздушный сезон» вам принес?

— Этих денег нам хватило только на то, чтобы мы не понесли убытки. Надо было заказать транспорт, заплатить звукорежиссерам, заплатить за ограждения те же, нужно было заплатить за перевозку цифрового органа... Мы не заработали, но и не понесли убытки. И мы рады. Потому что, я считаю, мы принесли удовольствие нашим горожанам, пришли в новые места, где нас услышали, о нас узнали. Не все ведь знают, что такое филармония и где она находится.

— В последние-то годы о филармонии объективно стали говорить больше. Из-за того же нового зала и сноса дома.

— Видите, в чем дело... Вся эта реконструкция, все планы по строительству нового концертного комплекса, о которых объявлял Евгений Владимирович Куйвашев, — это не ради филармонии.

При той интенсивности, с которой мы работаем, при той загрузке — 700-местный зал, 150-местный зал и 95-процентная годовая загрузка залов... Представляете, какая нагрузка на филармонию — пять залов? И это добровольно! Фактически — это положить голову на плаху.

Это обществу надо. Это городу Екатеринбургу стало надо, потому что он вырос из штанишек. Он уже становится европейским городом, а в европейском городе, извиняюсь, есть свои правила. И концертные залы — это одно из правил. Посмотрите на все европейские города — акустические и филармонические залы стоят в самом центре, а мы опоздали, да. Да, все застроено.

У нас в Екатеринбурге раньше что было главное? Торговля. А для культуры, для развития где место? Поэтому и было принято решение начать [строительство]. Знаете, сколько проектов нового зала мы сделали со студентами архитектурной академии? Это же все началось в 2005 году.

— Почему в то время это не обсуждалось так широко?

— Потому что не было политического решения, не было воли политической. Это же все очень сложно. Мы видим только верхушку всей этой проблемы. Вы понимаете, что такое концертный зал, где норма — 400–450 машино-мест в центре города? Куда его?

Помните протесты горожан из-за строительства храма Святой Екатерины? Там были выбраны те же места, где у нас были проекты с архитектурной академией. Был великолепный проект куба на воде (эскизы и подробности — по этой ссылке. — Прим. ред.). В те времена это был самый современный проект. Мы с помощью немецких архитекторов нашли еще три места. Одно из мест — то, где велась борьба за сквер.

Только мы хотели [построить зал], сохраняя парк, вытащить это за берег, — нам сказали: это невозможно, там метро идет, там шахты... А для храма было возможно. У нас в другом месте был хороший проект, соединенный подземным переходом, но тоже не дали.

— Почему?

— Это к городу вопросы, а не ко мне. Как землей распоряжаются, как это все продается. Собственник тогда сказал: «А меня не волнуют ваши дела». Ему говорят: «Вы же не строите, мы вам не дадим тут строить тот проект, который вы хотите, 18-этажку». Он говорит: «Ну и что? Не построю я — дети мои что-нибудь с этим сделают. Пускай лежит». Если бы была политическая воля тогда, все бы появилось.

В саду Вайнера был очень хороший проект — зал на полторы тысячи человек, парковка и под землей, и на крыше. Но потом какой-то бизнесмен пришел к губернатору и говорит: «Я вам построю новый концертный зал, отдам филармонии в аренду за рубль. Дайте мне землю», перекрыв тем самым решение этого вопроса. Где этот бизнесмен теперь? Сидит в тюрьме. Где этот зал, который, кстати, начали проектировать?

Но это не сравнить с тем, что сейчас. Город Екатеринбург и Свердловская область поднялись до мирового уровня с концепцией этого зала. В России такого нет, поверьте мне. Никто не замахнулся, в России не было международного конкурса на концепцию.

Всего было 47 заявок от российских и международных архитектурных бюро, отобрали восемь. Можно было строить по всем трем первым. У них просто разная концепция и разный уровень. Одна просто была очень страшная для меня, но городу очень понравилась. Концертный зал там был на втором месте, а на первом — пространства, магазины опять же, стеклянная крыша... А зал — в конце где-то. Но кто, извиняюсь, будет эту крышу от снега чистить? А там полторы тысячи «квадратов», между прочим.

— Та концепция, которая уже принята сейчас, лично вам нравится?

— Да. Мне не только концепция нравится. Мы уже разработали техзадание для проектирования совместно с Центром развития социально-культурных инициатив Свердловской области, который этим занимается. Это так значительно расширило концепцию, что три месяца архитектурное бюро Захи Хадид переделывало ее под техзадание.

Когда наши архитекторы посмотрели эту концепцию, они сказали: «Так это же почти готовый проект». Такая степень проработки концепции. Впервые в России зал будет строиться по системе «виноград», а не «обувная коробка». Берлинская филармония так сделала.

Еще мне очень нравится концепция экологического проектирования, которая предусматривает очистку дождевой воды, — прописано, откуда все сливы, какая вода будет уходить на орошение парков, куда смывы... В городе Екатеринбурге еще не было такого подхода, потому что не заходили мировые архитектурные фирмы.

— Что вы прописали в техзадании, что изменится?

— Когда это была концепция, она не учитывала технологию нашей деятельности. Раз.

Два — мы добавили большой комплекс для работы с молодежью, и там появился пятый зал, так называемый black box. Это мы позаимствовали у мировых трендов концертных залов, потому что увидели, что это очень важно, чтобы были все слои общества представлены здесь.

То есть у нас появляется зал, где может проходить вся молодежная субкультура — начиная от рока, кончая джазом и танцами, акробатикой... Чем угодно. Это будет пятый зал комплекса с отдельным входом. Мы должны найти лидеров этих субкультур, привлечь к себе и дать им место для того, чтобы заниматься тем, что им интересно. Просветительская деятельность, опять же, будет в этом комплексе, мы ищем опыт для этого нового комплекса.

Я еще не знаю, будет или не будет, но в бумагах мы написали, что нам это нужно.

Третье. Чем этот комплекс отличается от всего, что в России строили? Тем, что тут основа основ — общественное пространство. Этот комплекс должен работать для людей, которые пришли не только в концертный зал. Хочешь в кафе — зашел, хочешь в магазин или небольшой музей — пожалуйста. Воркшопы, опять же, приучат взрослых и детей ходить в концертные залы. Это тренды сейчас.

Надеюсь, что эта пандемия не отменит [реализации] проекта. Но пока настрой, который я знаю и вижу, — при всей сложности не останавливается же [работа по сносу дома и подготовке проекта].

— А разве у Ельцин-центра — не про опыт общественных пространств в городе?

— Вы когда-нибудь там выступали? А я выступал! Там ничего не слышно, там акустики нет. Потому что, когда общественные пространства проектируют, никто об этом не думает. Ельцин-центр как первый опыт общественного пространства — да. Но он держится на других идеологических принципах, скажем так. Его же финансирует фонд, а значит, определяет политику, а мы-то люди государевы.

— Я ведь правильно понимаю, что действующее здание филармонии остается? Как оно будет вписано в концепцию и не будет ли слишком контрастировать с тем, что придумало бюро Захи Хадид?

— В противоположности и есть вся прелесть. Это единый комплекс. Пять залов: там три и здесь два. Все будет соединено. Вход в старое здание остается, и будет проход из нового в старое. Комплекс сможет работать и самостоятельно, а могут и оба здания вместе.

— На каких условиях филармония будет пользоваться этими помещениями? Вас заставят платить аренду, отдадут в безвозмездное пользование или скажут оплачивать только операционные расходы?

— Никто не знает. Еще неизвестно, как это будет и на какие деньги строить. Опыт мировой есть всякий.

— Вы говорили про концепции, которые разрабатывали с архитектурной академией. Как думаете, если бы была принята одна из тех концепций, город бы относился к ним более лояльно? Принимая во внимание, что это делали люди, живущие в Екатеринбурге, и для таких же, как они.

— К сожалению, не все общество у нас понимает значение этого [нового концертного центра] для себя, для других. Вот деревья, хорошие деревья, можно вокруг них плясать... А дальше, дальше что?

Да, нужно уважать мнение всех людей. Я считаю, что каждый человек имеет право на свое мнение, но на мнениях нельзя выстраивать государственную политику. Мнения можно учитывать, на них надо смотреть, это ответственность тех, кто принимает решения. Другой вопрос, что кто-то с автоматом высказывает это мнение, а кто-то — сидя на кухне.

А когда я смотрю на некоторые наши революции... Даже со сквером. Ну какой процент населения города Екатеринбурга выступил? Какой-то процент выражал мнение, можно сказать, что какой-то процент молчал, какой-то — не ходил, но это все равно не большинство. Кто бы мне что ни сказал. Почему кто-то берет на себя функцию за меня решать?

— Если взять то, что сейчас происходит в Хабаровске, — это выглядит как большинство?

— Нет.

— А в Белоруссии?

— Тем более! Послушайте, девять миллионов — население, вышло сто тысяч. Это какой процент?