Как Кормильцев делал бомбы и дружил с Баковым: публикуем отрывок из новой книги про "Наутилус Помпилиус"

В издательстве "АСТ" в серии "Легенды русского рока" вышла книга, посвященная группе "Наутилус Помпилиус" и её поэту Илье Кормильцеву – "Мы вошли в эту воду однажды". Как рассказал E1.RU писатель Дмитрий Карасюк, в книгу вошли его биографический очерк о знаменитой рок-группе и мемуарная повесть о Кормильцеве "Илюша" писателя и драматурга Леонида Порохни. Среди иллюстраций книги – много фотографий, которые публикуются впервые.

По словам Дмитрия Карасюка, повесть "Илюша" – лучшее, что ему до сих пор довелось читать о Кормильцеве.

– За строками Леонида Порохни встаёт живой Илья – сложная, противоречивая, метущаяся, но удивительно живая фигура. Даже истории о, возможно, не самых достойных поступках поэта окрашены светом многолетней и искренней дружбы между ним и автором мемуаров, – сказал он. – Повесть "Илюша" лишена главного недостатка подобных сочинений: её автор не пытается превратить своего героя в золоченый монумент, представить его гением без страха, упрёка и простых человеческих недостатков.

С разрешения автора публикуем отрывок из повести "Илюша".

Часто приходилось слышать, что у Кормильцева "взрывной характер". Добавлю: у него и привычки были взрывные. Точнее, взрыво-технические. Илья был бомбист-любитель. Впрочем, как многие химики. Чаще всего уже в младших классах люди, пристрастные к этой науке, начинают делать взрывные устройства, а в старших завязывают. Илья не завязал.

Жил он в то время в переулочке без названия, который выходил на Саперов; там, на задах 1-й Городской больницы, стояла заброшенная трансформаторная будка – такой сталинский ампир, высоченная, с громадным проемом от давно утраченных ворот. И когда мы отправлялись куда-нибудь из его дома, Илья часто отбегал к этой будке, заглядывал внутрь, нет ли кого внутри, после чего бросал туда нечто, которое сам именовал la bomba, затем быстро возвращался, и мы шли дальше. Сзади раздавался… иногда хлопок – Илья комментировал: "Мало". Иногда – сильный хлопок, Кормильцев кивал удовлетворенно и молча шел дальше. Порой – натуральный взрыв, тогда он кривился и говорил: "Много"…

Занялся он изготовлением "ля бомб" в школе и вынужденно – его очень не любила местная шпана, а рос он на улице Щорса, куда посторонним в семидесятые лучше было совсем не заходить, но и местным жилось трудно. Особенно щуплым юнцам интеллигентского происхождения. Таким, как Илья. Доставалось ему и его друзьям, таким же интелям, изрядно, и Илья разработал первую свою "шариковую бомбу". Шарик от пинг-понга начинялся взрывчатой смесью, и в случае "наскока" швырялся в местных хулиганов. Оборонялись таким образом он сам и вся его компания, пока шпана не выяснила, кто эти бомбы делает, и Илью даже притащили на разборку, где он с перепугу пытался взорвать местного "авторитета" – щуплого, прокуренного юнца, который там "шишку держал". Больше Илью шпана не трогала.

Это им самим описано в рассказе "Шариковая бомба и сержант Оол-Доржав". Первая половина рассказа скрупулезно автобиографична. В цикле рассказов, написанном им в конце восьмидесятых, есть еще один автобиографический – "Взятие Рейхстага штурмовой бригадой молочных тележек". Но что там было на самом деле, я не знаю: Илья однажды начал рассказывать, но сбился, помрачнел и смолк. Больше не поминал эту историю никогда. Не знаю, в чем дело…

Рассказы он начал писать на стыке 88-го и 89-го, как раз после исчезновения "золотого состава". Он тогда много чего начал. Написал пару пьес. Сел за перевод "Маятника Фуко" Умберто Эко. Ему страшно нравился роман, он мечтал его перевести и перевел огромный кусок – первую часть. Тогда же включился в издание журнала "МиКС" – "Мы и Культура Сегодня". Хороший был журнал. Особенно в то время… Тогда же сошелся со странным человеком, Антоном Баковым. Баков – личность весьма противоречивая, но он прирожденный авантюрист, чем Илюше страшно нравился. Не знаю деталей авантюры по созданию Мансийской республики, но Илья в ней участвовал с упоением. Рассказывал, что они даже гимн написали для этой республики, которой, разумеется, так и не дано было состояться. До сих пор интересно, Кормильцев писал слова этого гимна? Или кто?.. И что представлял собою этот гимн?.. Но сам Илья от этой истории был в восторге.

Он даже пытался стать телезвездой. Они с Шурой Перцевым вели чрезвычайно странное шоу на местном телевидении. Помню фрагмент, когда эти двое, как теперь бы сказали, "троллили" стул. Натурально. Перед камерой стоял стул (может быть, полукресло), вокруг него… не ползали, а как-то странно извивались будущий издатель и переводчик Кормильцев и будущий декан философского факультета Перцев. Оба довольно упитанные, оба явные умницы, они вились вокруг несчастного стула, произнося какие-то мантры сомнительной сакральности. Чего они от этого стула добивались, я так и не понял, но впечатление было изрядное. Равно как и бессмысленное, впрочем.

Сам Илья про это время сказал в каком-то интервью, что он "занялся вещами более интересными, чем писание песен". Скажем так: может, и не врал, но лукавил уж точно. Он был отравлен "Наутилусом". Который и просуществовал-то "в топе" всего два года, однако же яд проник глубоко. Род наркотика, который лишал покоя.

При том, что "Наутилус" существовал. В составе "Бутусов – Умецкий". В Москве. И материал, который они там записывали и который Илье, кстати, очень нравился, включал и его тексты. Но...

Они записывались, играли, но Илью туда не звали. Он понимал: если дальше так пойдет, уже не позовут вовсе. Хотя в состав потенциальных получателей Премии Ленинского комсомола включили, как ни странно, троих: Славу, Диму и Илью. И демонстративно отказавшись от премии, он фактически сам себя из "Наутилуса" исключил. А значит, уже не верил в возможность в него вернуться. Как я понимаю, это и была основная причина отказа, а все разговоры о политической подоплеке такого поступка Кормильцева – это, что называется, "свист художественной самодеятельности".

Хотя "запустил" эту идею, разумеется, сам Илья. По телефону, в интервью ­"Би-Би-cи". Брал интервью Григорий Нехорошев, кажется. Илья говорил жарко, но путано. Видимо, сам не очень продумал, что будет говорить. В темноте, потому что, когда зазвонил телефон, он зачем-то выключил свет. Никого из домашних, кстати, в квартире не было, но, войдя в комнату, он плотно закрыл дверь… Ему было страшно. Скажу больше, я сидел рядом, мне тоже было страшно. Не знаю, почему. Связь была плохая, Илье приходилось орать в трубку. Напирал он на дурные свойства ВЛКСМ и почему-то на писателя Иванова, чья подпись каким-то образом попала на лист с указом о премии. Было ощущение, что писатель обидел Илью лично.

Забавно, но несколько лет спустя, когда Илья перебирался в Москву и жил где придется, ему довелось пожить на Остоженке на одной площадке с писателем Ивановым. Илья жил в огромной коммуналке, пустой и бесконечной – обитаемыми в ней были две комнаты и немножечко кухня, коридор уходил куда-то в неведомые дали. Через стенку в такой же квартире, но некоммунальной, как раз и жил писатель Иванов. Невысокий, упитанный, всегда в костюмчике и с портфелем. И взгляд у него был ­пронзительно-неприятный. Не знаю, что там у них вышло, но как-то они сразу друг друга не залюбили…

Как бы там ни было, Илья отказом от премии себя из "Нау" как бы вычеркнул. Оставалось заниматься "вещами более интересными, чем писание песен"… И это было трудно. Как известно, актеры часто не любят свою самую звездную роль. Крупная удача нивелирует, выхолащивает, обессмысливает все остальные, не столь крупные. Иногда – "наперед". Отсюда "актер одной роли" – слишком звездная первая, которую заведомо "не переплюнуть" и после которой его уже никуда не берут, он "свое отыграл".

Илья оказался в подобной ситуации – за что ни возьмись, после наутилусовского угара годов 87–88 все казалось пресным. Но делать нечего, приходилось заниматься "вещами более интересными". Однако же и с ними дела обстояли "не ахти". Рассказы он не смог напечатать. Зато столкнулся с литературно-художественной жизнью Свердловска, где денег был "шиш", но чем меньше денег, тем выше конкуренция, как известно. Илью "прокатили по полной". Отчасти поэтому он впоследствии старался сам заниматься делами издательскими – чтобы самому решать…

Пьесы никого не заинтересовали. Мансийская республика "накрылась" вместе с гимном. Телешоу с Перцевым просуществовало недолго и кануло туда же – в никуда. Права на перевод "Маятника Фуко" были заранее отданы совсем другому человеку, и шансов их получить не было. Хотя переведенный кусок был, повторюсь, огромен. Илья давал нервные интервью и все еще редактировал журнал "МиКС".

И вдруг Дима со Славой расстались. Илья в этом не участвовал, избегал говорить о том, что происходит, тем более что в этот раз все самое важное происходило без его участия. И вот они расстались. Кормильцев был счастлив.

Напомним, в этом году вышло трёхтомное собрание сочинений Ильи Кормильцева, в которое, в том числе, вошёл его разговор с читателями E1.RU.