«Я дрался за себя, я его убивал». Рассказ советского срочника, которого сослуживцы довели до насилия

Сейчас Николай (имя изменено. — Прим. ред.) — обычный горожанин и отец трех взрослых детей. В восьмидесятых он прошел через столь же обычную для того времени службу в армии, которая, однако, обернулась трагедией.

Армейские будни начались с противостояния между старослужащими и новобранцем. За то, что тот им сопротивлялся, командование невзлюбило срочника и резко повысило до младшего сержанта. Это сразу настроило против него «дедов», служивших по два года в более низких званиях.

Однако вскоре молодого сержанта нашли за что наказать по-настоящему: офицер увидел, как во время караула тот отцепил от автомата штык-нож и от скуки метал его в забор. Это развлечение обошлось Николаю крайне дорого: за нарушение парня вышвырнули из взвода, считавшегося приличным.

Так после двух месяцев молодого человека этапировали из учебного подразделения в довольно специфичную войсковую часть. Новое подразделение было небольшим — один техвзвод, занятый на круглосуточной разгрузке вагонов с армейским имуществом — и состояло исключительно из курсантов, отчисленных из училищ за пьянство и драки, и солдат-срочников, злостно нарушавших законы воинской службы. Всего около 50 человек, и каждый — на грани отправки в дисциплинарный батальон.

Как вспоминает Николай, нравы там царили «еще те»: подразделение и так считали «маленьким дисбатом».

— Мордобой, повальное пьянство, с которым даже не пытались бороться. Обычно, когда на караул заступает новый дежурный, то моют полы, протирают пыль, чистят туалеты — тут же ничего такого не было, порой даже оружие не считали. Я нигде не видел большего бардака, а офицерам было плевать. Возглавлял подразделение старший прапорщик, которому уже всё было по барабану — он ждал отправки в Германию, в Группу советских войск. Чтобы вы понимали, что там творилось... Был хромой парень, которого не трогали из-за того, что он калека. Так, по мелочи что-то приказывали, плевали ему в лицо — но физически не угрожали.

В таких условиях новоиспеченный младший сержант надел красную повязку и заступил дежурным по взводу. Стоял летний день, в казармах шел ремонт. Военные при этом жили в палатках на поляне неподалеку. Самовольные отлучки были обычным делом, а дежурного, который должен был их пресекать, просто ставили перед фактом ухода.

Если бы на вечерней проверке офицеры не досчитались солдат, то спрос был бы именно с дежурного, так что военнослужащие сошлись на том, что вечером на фамилию ушедшего кратким уставным «я» просто откликнется другой солдат. Предполагалось, что уставшие офицеры не станут разбираться.

— И вот передо мной, совсем зеленым салагой, стоит «дед», который уже почти два года отслужил. Не выпустить его я не могу, в части и так хватает избиений. Он ушел в «самоход» пить к друзьям в соседний стройбат и вовремя не вернулся. За него кто-то тихо хрюкнул, вроде проканало, но в полвторого ночи дежурному по части что-то померещилось, и он пошел считать спящих солдат по головам, — объяснил Николай.

Ушедшего, естественно, недосчитались. За ним послали солдат, и те привели его — или, точнее сказать, притащили. Выпить военнослужащий успел много.

Из-за внештатной ситуации подняли даже старшего прапорщика (того самого, который собирался в Германию). Он притащился к солдатам и устроил Николаю выволочку. При этом прапорщик прекрасно знал о порядках в подразделении и о том, чем для молодого человека грозило неповиновение «дедам».

— Он у меня спрашивает: «Ты знал, что он уйдет?» Я говорю: «Знал». Этот чертов самоходчик еще добавляет: «А он меня отпустил». Что делать, я признаю: «Да, отпустил». Я не могу сказать: «Нет», — тогда я стану стукачом, меня будут презирать, и служба станет адом.

Прапорщик всё понимал. Он и вопросов мог не задавать, но напустил на себя злой вид, подозвал ефрейтора из числа «дедов» и начал играть. Сказал: «Прими у него дежурство и вчмори его хорошенько, чтоб он запомнил эту ночь. Нагрузи его работенкой публично, перед строем». По факту он дал карт-бланш на мое моральное уничтожение, а если не справлюсь — то и на физическое. Целый ряд солдат стоит, слушает всё это и мотает на ус. Охренеть можно, — вспоминает свои эмоции мужчина.

Таким образом ефрейтор был назначен дежурным. Первым делом он ударил новобранца. По меркам местного «дисбата» — ощутимо: Николай получил рассеченную губу и шрам, который виден даже сейчас, спустя тридцать лет.

Вступать с ефрейтором в открытую конфронтацию было бы сродни самоубийству: тот был боксером-разрядником, так что Николай проглотил унижение.

До утра оставалось примерно три часа. Дежурный дал задание провинившемуся: вымыть с порошком центральный проход в казарме и оттереть туалеты до блеска.

— Он мне к утру приказал сделать столько, что пятеро бы три дня работали, а сам пошел спать. Сказал разбудить его за десять минут до подъема — принять мою работу, — говорит Николай.

Отдраить нужно было ремонтируемые казармы. Сам ефрейтор отправился спать в это же пустое здание, залез в каптерку (склад в части. — Прим. ред.) на груду матрасов. Тем временем Николай начал думать, что ему делать. Браться за уборку он не собирался, а невыполнение приказа грозило новым раундом санкционированного избиения.

Пропустил бы удар в печень, она бы лопнула — и дальше ничего хорошего. Подобные случаи были. Причем я уверен: что бы этот ефрейтор со мной ни сделал, ему бы за это ничего не было, а становиться инвалидом я не собирался, — так Николай описывает свои рассуждения.

Ситуация казалась безысходной: никаких легальных путей, чтобы избежать утреннего избиения перед всем взводом, парень не видел. Он увлекался карате, а оно учит, что лучшая защита — это нападение. Этот принцип и определил дальнейший план.

Новобранец зашел в казармы. Ефрейтор уже спал, зарывшись в нижний отсек шкафов (беспорядок из-за ремонта оставлял ему мало выбора). В этот момент в голове Николая созрела идея. Он сел на стул, перемотал портянки и покрепче обул тяжелые солдатские сапоги. То, что случилось дальше, мужчина называет «насилием от отчаяния».

— Вариантов не было. Плевать, что было бы дальше, хоть дисбат, что угодно. Рана на губе сочилась кровью, утром меня ждало избиение, которое мокрого места от меня бы не оставило, и всё из-за этой сволочи, которая мирно посапывала на полу, — говорит Николай.

У него было одно преимущество: как ни странно, по закону дежурным по взводу всё еще оставался он. Формально дежурства ефрейтору он не передавал, никто нигде не расписывался, даже красная повязка была на месте. Тот факт, что ефрейтор его ударил, и вовсе мог расцениваться как нападение на старшего по званию во время боевого дежурства. По воинским законам — серьезное преступление.

Оставался один нюанс — ключи от оружейной. Их ефрейтор забрал, и их же новобранец тихо стащил с петли на его поясе. Теперь Николай по всем законным признакам был дежурным. Тогда он начал выманивать ефрейтора из-под шкафов.

— Сначала я его тихо позвал: вот, мол, иди проверять. Он не просыпался, и тогда я начал звать громче. «Козел вонючий, пес драный, ну-ка вылез по-бырому». Кто служил в армии, может представить себе выражения. Тут он начал вылазить на карачках. Как только показалась его голова, я нанес ему мощнейший удар в ухо своим тяжелым сапогом.

Через несколько ударов он захрюкал, задергался и затих. Вокруг — заброшенное здание, в нем никого нет. Дежурный по части — за четырьмя дверями и одной перегородкой, он не мог ничего слышать, — описал ситуацию Николай.

Так в полпятого утра он остался наедине с полумертвым ефрейтором, который валялся в луже собственной крови.

— А что дальше? А дальше всё идет по плану. Я выхожу, в укромном месте прячу ключи от оружейки и иду в военный городок, — рассказал бывший срочник.

Городок находился в получасе ходьбы. Там Николай позвонил в дверь старшему прапорщику (который продолжал ждать перевода в ГДР) и изложил ему свое видение событий.

— Я объясняю: «По вашей команде, которую слышал весь взвод, на меня напал ефрейтор, в ходе драки я защищался и немного не рассчитал сил. Несмотря на то, что вы поручили передать ему дежурство, формально я его не передал».

Я пообещал ему, что он попадет в суд, а со мной или с этим ефрейтором — зависит от него, — вспоминает мужчина.

Прапорщик усмехнулся и спросил, у кого находятся ключи от оружейной. Для военной прокуратуры именно этот факт мог стать решающим аргументом в споре о том, кто же в ту ночь был дежурным. Николай прямо признался, что ключи отобрал, спрятал и выдаст их только следователю. В итоге прапорщик решил, что вмешательство прокуратуры было бы лишним. Военные вместе поехали обратно к взводу.

— Прапорщик тормошит ефрейтора и приводит его в чувство, вызывает скорую, а пока она не приехала, орет: «Это ты на него напал и получил от него сдачи, ты запомнил?!» Ефрейтор, естественно, запомнил. Я ждал его возвращения из госпиталя с напряжением, подозревал, что он начнет мстить. Но он стал зашуганным. Может, я ему мозги частично отбил? — поделился воспоминаниями бывший военнослужащий.

Насколько известно Николаю, у ефрейтора было выбито три зуба, в двух местах сломан нос и треснуто глазное дно. Он получил глубокие ссадины на щеках, также врачи зашили ему порванное ухо.

— Инвалидом он не стал, но здоровье потерял существенно. И да, это была моя работа. Потом он в числе первых уехал на дембель. Разбирательств не было вообще никаких. Я опасался, что старослужащие будут мстить за товарища по дедовщине, но они благополучно забыли своего коллегу. Ко мне никто больше не подходил, не пытался что-то приказать, даже пальцем не трогали. За мной закрепилась репутация психа, а психов стараются не напрягать, ведь такой может ночью табуреткой по башке спящего обидчика шарахнуть.

Эта история — о советской армии. В российских Вооруженных силах тем временем идет частичная мобилизация. Часть призванных уже отправили в боевые подразделения, а на Урал пришел груз 200 с телом мобилизованного.

Также на днях страну всколыхнула трагедия, случившаяся на полигоне в Белгородской области. Там двое мобилизованных открыли стрельбу, погибли более десяти человек.