В январе 2021 года Следственному комитету России как самостоятельному ведомству исполняется десять лет. Мы поговорили с представителем одной из самых закрытых силовых структур и обсудили проблему, которая никого не оставляет равнодушным, — исчезновение детей.
Ежегодно в Свердловской области объявляют в розыск порядка 5000 человек. Около 500 из этих происшествий — серьезные случаи, когда человека не нашли за несколько суток и к розыску подключились следователи. На эти 500 случаев приходится около 100 исчезновений несовершеннолетних. Большинство удается найти в первый день.
Почему дети пропадают и как их находят, нам рассказал человек, занимающийся розыском пропавших людей уже более 14 лет, — следователь-криминалист отдела криминалистики СУ СКР по Свердловской области подполковник юстиции Артем Повереннов.
— Расскажите, в чем конкретно заключается ваша работа и работа вашего отдела.
— Наш отдел подключается, когда пропадает человек и есть данные, что против него совершено преступление. Это где-то 10% всех сообщений о розыске, так как в большинстве случаев граждан достаточно быстро находит полиция. За год в среднем в Свердловской области из пяти тысяч сообщений об исчезновении до нас доходит около пятисот. Как правило, это случаи, когда люди не были найдены в течение десяти дней либо когда исчезали несовершеннолетние, в отношении которых есть риск совершения преступления.
Что касается лично меня, то моя роль — это взаимодействие с правоохранительными органами, общественными организациями и волонтерами по розыску граждан. По большей части — несовершеннолетних. Контроль за организацией поисковых мероприятий и аналитическая работа в сфере розыска без вести пропавших. Я начинал с работы «на земле», сам неоднократно в поисковых операциях участвовал — ходил искал. Теперь же основная задача — это организовать.
— Сколько людей пропало в нашей области за прошедший год?
— Ежегодно цифры практически одни и те же. Но в этом году [в 2020-м], слава богу, идет существенное снижение, не только у нас в регионе, но и в целом в России. Это может быть связано с неблагоприятной эпидемиологической обстановкой. Обычно за год следователями СК регистрируется около 500 сообщений об исчезновении, из них порядка 100 случаев касаются несовершеннолетних. Причем летом обычно идет рост. Из года в год чаще всего летом бегут, в период каникул. Но в 2020 году в разгар карантина, наоборот, было заметное снижение — 300 сообщений, из них 70 — о несовершеннолетних. Практически все найдены. Основной причиной пропажи детей остаются самовольные уходы. В этом [прошедшем] году в Свердловской области более 60 детей совершили не менее 10–15 самовольных уходов. Как правило, это так называемые «бегунки» — дети регулярно уходящие из дома.
— А сколько у нас в целом без вести пропавших и до сих пор не найденных?
— У нас столько же в среднем, сколько и в стране. Около 25% от всех пропавших. В основном эти исчезновения не связаны с криминалом. Либо просто человек захотел уехать, никого не предупредил и живет в другом месте. Никак не проявляется, ничего на себя не оформляет. Но рано или поздно такие люди находятся, если они в России. Либо другая частая категория — несчастные случаи. В том же лесу. Например, если человек утонет в трясине или внезапно скончается при походе в лес. В последующем его тело может стать добычей для диких животных. Таких людей могут не найти уже никогда.
— Что с теми детьми, которые ранее уже убегали и с которыми ясно, что криминала, скорее всего, нет?
— Надо учитывать, что для любого ребенка мир вне места его проживания может представлять опасность. Даже если он неоднократно совершал уходы. Чаще всего такие бегунки сбегают из семей и социальных учреждений. Каждому такому факту необходимо давать свою оценку, учитывая все обстоятельства. Если несовершеннолетний выходит в соцсети, пользуется телефоном, то не стоит переживать. В следственное управление такие материалы, как правило, не поступают. Процессуальные решения по таким делам принимаются полицией. Но если лицо не находится свыше определенного срока, то мы организуем проверку или возбуждаем уголовное дело. Даже если сегодня с ними [потерявшимися] все хорошо, то через некоторое время они могут стать жертвами преступников. К сожалению, такие факты были.
— Почему дети уходят из семьи?
— Обычно это подростки пятнадцати-шестнадцати лет. Они чувствуют себя уже взрослыми и считают, что сами могут построить свою жизнь. Дети устают от чрезмерной опеки или от некомфортного проживания в семье ввиду ее неблагополучия, например если родители пьющие. Они хотят начать жить самостоятельно. Большинство пропавших мы находим в их населенном пункте. Просто детям хочется что-то новое посмотреть, походить по ТЦ. Подростки постарше, которые стремятся избавиться от гиперопеки, могут уехать в соседний регион.
В прошлом году был случай — пропал пятнадцатилетний подросток. Мальчик, по словам родителей, был скрытный, ни с кем не общался, далеко от дома боялся ходить. Но спустя определенное время ребенка нашли на подъезде к югу России. Он сказал, что хочет там жить. Добирался на попутках, работал в полях по пути, чтобы заработать на еду. «Хочу быть ближе к морю, самостоятельным», — сказал он полицейским. То есть зачастую детям просто не хватает в семье свободы и опыта самостоятельного принятия решений. Его нашли случайно — проверяли документы у водителей транспортных средств и увидели мальчика. Водитель рассказал, что взялся его подвезти, а сам мальчик не смог внятно объяснить, чей он и куда едет. Проверили — а он в розыске. Вернули домой. В этом плане система хорошо работает.
К сожалению, даже если подростки говорят, что хотят жить отдельно, в таких случаях мы должны возвращать их в семью либо в социальные учреждения для временного пребывания. Законные права детей на первом месте, и, кроме того, большая часть из них еще не готова к взрослой жизни.
— А если ему уже есть восемнадцать?
— Хотя для родителей он остается ребенком, с точки зрения закона он совершеннолетний и может сам выбирать, где ему жить. Если он не хочет сообщать свое местонахождение даже родственникам, это его право. По любому материалу мы должны принять решение. Либо о возбуждении [дела], либо об отказе. Здесь мы уведомляем заявителя о том, что его ребенок найден, противоправных действий в отношении него нет. Но рекомендуем всегда: свяжитесь с родителями. Скажите им: «Не ищите меня, я просто не хочу с вами поддерживать отношения».
У меня был подобный случай — восемнадцатилетний юноша решил на автомобиле поехать отдохнуть. Сказал родителям, что поехал в одно место отдыхать, и связь с ним прервалась. Родители обратились в полицию. Начинаем выяснять. Оказывается, что человек туда, куда обещал доехать, не добрался. А уехал в совсем другое место. Его передвижения попали на видеокамеру. После чего автомобиль был продан. Возникали предположения, что тут могло быть преступление, например убийство. Спустя три месяца выясняем, что наш гражданин совершил нарушение на территории одного из столичных городов. Отправляем туда группу, он говорит ей: «Я не хочу жить с родителями, они меня своей опекой уже достали. Я уже взрослый, хочу жить самостоятельно, они не дают мне реализоваться как личности». Поэтому уехал в другой город и сменил телефоны. Но он нарушил правила движения, и его поймали. Бывает, что таких детей, которые уезжают жить самостоятельно, гораздо дольше ищут, но рано или поздно все равно находят. Обычно это мальчики.
— А что девочки?
— Они, как правило, сбегают из дома, когда влюбляются. Бывает, что объект их чувств старше и живет в другом городе, он зовет их к себе, и девочки могут сорваться с места. То есть если мальчики просто хотят самостоятельности и сбежать от гиперопеки, начать новую, самостоятельную жизнь, то девочки чаще всего стремятся куда-то ехать, к кому-то. В этом плане с девочками проще. Их местоположение легче установить.
«Мальчики хотят самостоятельности, девочки — романтики»
В течение суток уже можно получить достаточно информации о том, что произошло. Или человек просто ушел, или в отношении него совершили преступление.
— В городе проще искать?
— Город как таковой — это самое благоприятное и легкое место для поиска. Тут больше базовых станций сотовой связи, есть видеокамеры и больше людей, которые могут по ориентировкам опознать. Довольно легко работать в деревнях — там все друг друга знают. Что касается леса, то там очень маленькая зона покрытия сотовой связью. И определить [местонахождение] с точностью до десяти метров, как в городе, не получится. Вдали от мегаполисов этот разброс еще шире. Поэтому лес — самое сложное место для поисков.
— Часто откликаются люди, помогают находить пропавших?
— Да, спасибо им за это. Надо иметь зрительную память, не каждый по ориентировке сможет потом кого-то опознать. Человек может забыть, но часто помогают таксисты и перевозчики. Люди указанной категории общаются с народом, и зрительная память у них хорошая.
— Технический прогресс сильно изменил розыск за последние годы?
— Да, современные технологии помогли в этом направлении, по сравнению с теми же девяностыми годами, когда сотрудники полиции ходили по домам и показывали фотографию пропавшего. Причем помогают [современные технологии] в работе не только с нынешними преступлениями и исчезновениями, но и с теми, которые произошли в прошлые годы.
Например, пропал человек, но у нас есть образцы ДНК его или его родственников. Периодически они проверяются по базам и время от времени «выстреливают», когда, например, в другой области находят труп или человека без документов. Находят людей, которые жили несколько лет в другом регионе и не «светились», не получали новые документы, не совершали противоправные действия и т.д. В этом году у нас было раскрыто несколько дел из этой категории. Оперативная работа постоянно идет, и отрабатывается различная информация
— А что с распознаванием лиц? В московском метро уже работает эта система.
— Москва и Санкт-Петербург прогрессивные в этом плане регионы. Там администрация заинтересована в том, чтобы данная система развивалась. Система распознавания лиц — это современная и перспективная технология, которая повышает возможность поиска граждан, потому что мы посещаем торговые центры, магазины, улицы, перекрестки — на всех них есть камеры. В Москве при помощи этой системы было найдено довольно много людей. Не только потерявшихся, но и преступников. У нас такой практики еще нет, мы немного отстаем, но надеюсь, что и мы со временем придем к этому. Мы все заинтересованы в том, чтобы порядок соблюдался. Мне известно, что ряд руководителей коммерческих организаций готовы внедрить у нас эту систему, но пока это на стадии обсуждения. Надо сначала все регламентировать, чтобы не было нарушений закона о персональных данных граждан. Пока что и законодательство в этой области еще до конца не проработано.
— Что затрудняет поиск?
— Когда уходят подростки, они, как правило, к этому готовятся. Стараются заметать следы: отключают телефоны, удаляют переписку, не заходят в социальные сети.
«Люди, которые заранее готовятся к уходу, считают себя умнее всех и хотят перехитрить и родственников, и государство. Это сразу заметно»
Бывают случаи — родился ребенок, подрос, а кто его отец, не знает, — и пытается найти его. Речь идет об утрате родственных связей. Очень сложно найти, если нет никакой информации. И таких материалов много. Есть, например, только имя и ДНК. Мы обязаны по таким сообщениям проводить проверку, но мы их не найдем быстро, если не появится какая-то информация.
— Если человек оставит записку «Не ищите меня», будете ли вы его искать?
— Искать будем в любом случае, если есть заявление. Есть много фактов, когда люди оставляют такие записки не по своей воле. Кроме того, даже если он такую записку оставил, это не исключает того, что он мог стать жертвой криминала или несчастного случая. Нам в любом случае надо убедиться, что он жив, здоров и с ним все в порядке.
— Как происходит поиск?
— Человек обращается с заявлением в ОВД. Его опрашивают об обстоятельствах исчезновения, родственных связях, взаимоотношениях и проблемах в семье. Проводится осмотр последнего местоположения пропавшего, чтобы установить, были ли противоправные действия. Понятно, что если разбросаны вещи и есть следы крови, то могло быть преступление. Также осмотр проводят, чтобы найти личные вещи человека, это позволит получить его ДНК. Например, находим одежду, эксперты выделяют генетический материал, он помещается на учет. Впоследствии, если мы найдем неизвестный труп, это может помочь идентифицировать его.
После постановки на учет выясняются все связи. Этих людей опрашивают. Если пропал несовершеннолетний, то, согласно законодательству, можно отслеживать его по телефону без судебного решения. Органы полиции обращаются к операторам для определения последней базовой станции, к которой обращался его телефон, и часто благодаря этому удается найти потерявшегося.
Также изучаются его страницы в соцсетях, компьютер или ноутбук. Как правило, переписка не удаляется. Можно восстановить ее и по ней понять, куда человек мог уйти. При наличии данных о следах преступления (следы крови, например) проводятся экспертизы. Проверяется спецконтингент на возможную причастность.
Если данных о том, что в отношении разыскиваемого совершили преступление, нет, то на этом этапе как раз мы и можем подключить общественность, волонтеров и СМИ. Первоначальные мероприятия полиция, как правило, проводит негласно, чтобы понять, имело место преступление или нет. Иногда излишняя информированность, наоборот, мешает установлению обстоятельств и лица — преступник может затаиться.
Переживающие родственники часто звонят в добровольческие поисковые отряды. Но в настоящее время ни один поисковый отряд не займется поиском, пока не будет обращения в полицию. Такое правило введено для того, чтобы всегда подтверждать факт исчезновения.
— Насколько хорошо работа этих отрядов у нас развита?
— Данное движение все больше популяризируется. Люди понимают, что они могут принести пользу. И массовость говорит о том, что народ переживает, и с каждым годом таких сочувствующих людей становится все больше и больше.
Существует официальная договоренность о том, что волонтеры поддерживают контакты с правоохранительными органами. Проводятся совместные учения, обмен опытом. Обычно их привлекают для поиска вне города, в лесу том же, когда необходим охват. Они берут, например, определенный квадрат, к ним прикрепляют сотрудника полиции, и они методично прочесывают территорию.
— Заявление об исчезновении обязательно, чтобы вы начали розыск?
— Не всегда. Например, сотрудник полиции проверяет неблагополучные семьи — там воспитывается ребенок, и его в семье не оказывается. Начинают спрашивать: «Где ребенок?» Если его не было несколько дней и родители не знают, где он, это может быть причиной для начала розыска и даже возбуждения дела. Сотрудник, который приехал, обязан об этом уведомить. Так что не всегда это заявление от граждан. Это могут быть надзорные и контролирующие органы. Или, например, когда бабушке приносят пенсию — раз не получила или два. Это сообщает соцзащита или «Почта России». Звонят в полицию: «Два месяца ее нет, проверьте».
А в остальных случаях люди имеют право обратиться с заявлением как в следственное управление, так и в полицию. Но в первую очередь оперативные мероприятия проводят органы внутренних дел. Если в ходе них не обнаруживаются признаки преступления, материал может к нам и не поступить. Но если замешаны несовершеннолетние, то материал может сразу к нам поступить, или если есть предположение, что совершены противоправные действия. Сразу организовываем проверку и вместе с сотрудниками ОВД ищем.
— Что чувствуете, когда удается найти ребенка?
— Любой случай положительного исхода — приятный. Когда спустя долгие часы поиска находишь где-нибудь плачущего потерявшегося ребенка, это, конечно, радость. Сейчас непосредственное участие редко принимаю, больше организацией занимаюсь, но каждый раз, когда находим кого-то, особенно ребенка, и поиски завершаются удачно, это приятно. Слава богу, найден. С ним все хорошо, и он возвращен домой. Все плохое позади. Есть эмоциональная отдача, моральное удовлетворение, и мы понимаем, что работали не просто так.
Когда нет возможности принести в семью хорошую новость, это всегда трагедия. Неважно, что это за человек, если люди за него переживают. Даже если человек вел асоциальный образ жизни, нужно понимать, что он, наверное, не всегда был таким.
«Мы ищем любого — и бывших преступников, и бомжей. Найден — и хорошо. Если относиться к розыску людей формально, то нечего делать на этой работе»
— А когда понимаете, что надежды увидеть живым его уже нет?
— Надежда есть всегда, до последнего. Пока она есть — есть к чему стремиться. В прошлом году до самого финала надеялись на хеппи-энд с пропавшей девочкой из Туринска. Она пропала недалеко от дома, но ее нашли утонувшей в Тюмени. Произошел несчастный случай, она упала в реку и утонула, по течению ее унесло в Тюмень. До конца оставалась надежда, что мы найдем ее живой, поэтому, когда ее нашли, было не по себе.
— Какое время люди «висят» в розыске?
— По действующему законодательству разыскные дела ведутся по десять лет, если не возбуждено уголовное дело. Например, женщина ищет мужа-алиментщика, тот уехал в другую страну и «пропал с радаров». В данном случае уголовного дела возбуждено не будет — просто утрата родственных связей без криминальной составляющей. Но человек будет числиться в розыске десять лет, пока не истекут сроки давности либо не появится информация, что он жив. Граждан, про которых была информация о совершении в отношении них преступления, с розыска не снимают.
— Что думаете о гаджетах с маячками?
— Я только за. Нужно, чтобы у каждого ребенка и пожилого человека были часы-маячки или просто маячки. Потому что если телефон человек может оставить дома, то браслет останется. Вопрос в другом — его надо подзаряжать. Человек может его снять и забыть.
— Поголовная чипизация решила бы проблемы с розыском людей в России?
— Я понимаю, что с точки зрения поиска это было бы, наверное, идеалом, но лично я не сторонник таких мер. Все это не до конца исследовано и проверено и может принести тому же здоровью больше вреда, чем пользы. Хотя есть люди, которые самостоятельно уже внедряют себе различные чипы, чтобы носить с собой меньше карточек, к примеру. Но это пока единичные случаи.
— Что самое сложное при поиске детей или взрослых?
— Самое сложное — это взаимодействие. Важно добиться от людей понимания всей сути проводимых мероприятий. Также очень тяжело, когда отсутствуют какие-либо сведения о жизни человека, о его контактах.
«Проблемы возникают с людьми, которые до исчезновения сидели дома и ни с кем не общались. Есть те, кто намеренно скрывается и не оставляет следов»
Установить что-то в такой ситуации крайне сложно. Современные технологии помогают нам эти вопросы потихоньку решать, и полагаю, чтобы эти проблемы в ближайшие десятилетия были устранены.
— Можете вспомнить случай самого быстрого розыска человека?
— Да, это как раз пример хорошего взаимодействия. Недалеко от Южного автовокзала живет семья. Есть маленький ребенок, который ходит в садик. Утром он просыпается, пока все спят, одевается, открывает двери и уходит. Камера на жилом комплексе показывает, как ребенок спокойно выходит за периметр двора. Мать просыпается, видит — ребенка нет, заявляет в полицию. Мало ли что с ним может случиться! Мы, общественность и полиция подключаемся.
«Даем ориентировки, и благодаря им ребенка очень быстро находят на территории детского садика. Он туда пришел, чтобы покушать»
Он знал, что там могут накормить, проголодался и решил туда прийти. Это пример и быстроты, и хорошего взаимодействия. Воспитатели увидели ориентировку и вызвали полицию. Это был период карантина, садик работал, но сам ребенок был на карантине в тот момент, на домашнем воспитании. В отношении родителей, конечно, провели проверку, выясняли, как они не заметили такой уход.
— Вы не разочаровались? Нет выгорания?
— Когда занимаешься чем-то конкретным и тебе нравится твоя работа, то никогда не произойдет выгорания. Если ты работу любишь, ты в ней никогда не разочаруешься. Я чувствую себя полезным — вижу результат своего труда и испытываю моральное удовлетворение.
— Насколько близко к сердцу вы все принимаете? Поддаетесь эмоциям или отбрасываете их как мешающие работе?
— Без эмоций в нашей жизни никуда. Если ты устраняешься от них, ты устраняешься от людей. Излишняя эмоциональность, конечно, не нужна. Это мешает сосредоточиться и выполнять свою задачу. Даже если пропал маленький ребенок и ты видишь рыдания матери, тебе надо сделать работу, а не сидеть и не рыдать с родителями. Поэтому нужны умеренные эмоции.
— Как вы со всем этим справляетесь?
— Опыт. Первое время было гораздо сложнее. Но со временем начинаешь видеть, что из любой ситуации есть выход и нужно трезво искать его, а не позволять эмоциям взять верх. Нужно искать человеческий подход к людям, тем же матерям, у которых пропали дети. Важно уметь выслушать, проникнуться их бедой, наладить контакт.
«Не говорить с порога: "Почему у тебя пропал ребенок? Может, ты плохая?" Она замкнется и не расскажет важные подробности, которые могут помочь»
— На ваш взгляд, что изменилось в ситуациях с уходом детей за прошедшие годы?
— Раньше институт семьи ценился больше и дети уходили из-за того, что семья была асоциальной. Сейчас дети чаще манипулируют родителями, если им чего-то не покупают. В настоящее время мы наблюдаем много фактов ухода из хороших, благополучных семей, в которых дети считают, что им что-то не разрешают. В конечном итоге все идет из семьи.
— Давайте составим памятку — что делать, если пропал близкий?
— Важно, во-первых, чтобы не затягивали с обращением. Чем раньше его подадут, тем легче будет найти человека по горячим следам. Одно дело — взрослый, который может о себе позаботиться. Тут все зависит от родственников. Родственники должны понимать, в связи с чем произошло исчезновение. Если он ушел к друзьям и не вернулся через час, то можно самим позвонить друзьям, а не обращаться сразу в полицию. Если он ушел в магазин за хлебом и пропал, а ранее не пропадал, то тут другой вопрос.
Но что касается несовершеннолетних, тут промедление может быть чревато для самих родителей — их могут привлечь к ответственности за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей. Поздно обратившись, они могут поставить под угрозу жизнь и здоровье ребенка. Если несовершеннолетний не вернулся с прогулки, телефон не отвечает, иной раз лучше лишний раз попаниковать — кто знает, что может произойти. Как в ситуации с пропавшей девочкой из Асбеста.
Никто не будет наказывать родителей за то, что они обратились в полицию с заявлением о пропаже своего ребенка. Тем более что у полиции есть технические средства, которые превышают возможности самостоятельного поиска.
Второе: чем больше информации вы расскажете о своем родственнике, тем больше шансов, что будут проверены все детали. Были случаи, когда обратившиеся скрывали отсутствие своего родства с пропавшим.
«Например, говорят: "Пропал мой ребенок". Берут их ДНК, проверяют по базе — совпадений нет. А оказывается, что в свое время они усыновили ребенка»
Некоторые люди об этом умалчивают, боятся — вдруг ребенок узнает об этом. Чем больше деталей знает сотрудник органов, тем больше вероятность, что он найдет пропавшего.
Третье: нельзя забывать, что воспитание и семейные отношения — основной фактор, который влияет на уход из дома.
«Чем крепче семья, тем меньше шансов, что ребенок уйдет»
Ни школа, ни садик не смогут дать то, что могут дать родители. Надо прививать детям элементарные вещи, которые могут им помочь: не разговаривать с незнакомыми, не садиться к ним в машину. Отказаться от всех таких предложений и бежать домой.
Дети и подростки нередко сбегают. В сентябре 2020 года, например, в Екатеринбурге семнадцать дней искали пятнадцатилетнего мальчика, который отпросился гулять и не вернулся домой. Было возбуждено уголовное дело по статье «Убийство». Когда мальчика нашли, оказалось, что все это время он подрабатывал в разных местах, потому что хотел жить самостоятельно. Мужчина, который нашел мальчика, получил от его родителей вознаграждение.
Мы составляли инструкцию о том, что делать, если пропал ваш близкий человек.