«Везде нестыковки»: екатеринбурженка рассказала, почему отменили ее приговор по делу об убийстве ребенка

Недавно мы писали, что областной суд отпустил на свободу Гилу Германскую — ее с мужем обвиняли в избиении приемного ребенка, которое привело к смерти мальчика. Трагедия произошла в 2018 году в Екатеринбурге, на Елизавете. Апелляционная инстанция усмотрела множество нарушений в ходе следствия и суда первой инстанции, поэтому приговор отменили и отправили на новое рассмотрение.

После четырех месяцев в СИЗО Гилу отпустили домой под подписку. Мы поговорили с ней на следующий день после освобождения. Разговор вели на кухне, в остальной квартире беспорядок — недавно ее квартиру ограбили, а мужа, открывшего дверь грабителям, избили. Поэтому возвращение в родные стены получилось нерадостным. Она говорит очень тихо и не знает, куда девать руки. Несмотря на то что суд частично оправдал Гилу (по статье «Истязания») и признал за ней право на реабилитацию, женщина понимает, что все трудности еще впереди.

— Вас освободили прямо в зале суда?

— Нет, меня же не повезли, я по видеоконференции из Кировграда общалась, поэтому — через четыре часа после объявления приговора.

— В Кировграде держали?

— Да, с другими женщинами под стражей.

— Вы одна были в камере?

— Нет, десять человек.

— Вы говорили, что у вас пошатнулось здоровье...

— Ну, понимаете, это же не санаторий. Скажем так. Кроме того, когда находишься там, держишь себя в тисках. А домой сейчас приехала — и все начало вылезать наружу. То есть вчера еще более-менее было, сегодня уже болезни дают о себе знать, пришлось достать все лекарства.

— Ожидали, что отменят приговор полностью?

— Честно? Не совсем, только надеялась на это. Потому что я уже сидела и готовила кассационную жалобу.

— Для вас это было радостным шоком?

— Ну конечно! Конечно, радостный шок. Можно увидеть детей. Сегодня я отладила связь, поговорила с детьми. Вчера я могла поговорить с ними только по телефону, потому что у меня вся аппаратура утрачена. Вчера бегала, восстанавливала, покупала, сегодня только смогла их увидеть.

— А дети сейчас с кем?

— Они сейчас с бабушкой в Кемеровской области, в Междуреченске.

— Часто звоните им?

— Ну конечно, за сегодняшний день — уже неоднократно. Как говорится, не можем наговориться и насмотреться. Жалко, что не могу туда уехать хотя бы на недельку, чтобы обнять каждого.

— Напомните, пожалуйста, сколько у вас всего детей.

— У нас с мужем, когда мы сошлись, два его были, два — мои и еще один общий ребенок. Когда свои выросли, встал вопрос о приемных детях, появилась Ангелина. Ей в августе исполнилось шестнадцать. А Диму не успела усыновить, в тот момент случилось это несчастье с Никитой (мальчик погиб от травмы головы, в смерти обвинили супругов. — Прим. ред.).

— Диму забрали у вас?

— Да. Но опека поступила корректно, она меня предупредила. В течение суток я его постаралась подготовить, чтобы изъятие из семьи не было для ребенка таким шоком, он выбирал игрушки, вещи. Мы попытались это представить как небольшое путешествие, я его навещала, ездила к нему.

Теперь-то понятно, что если получится увидеться с ребенком, то только после полного оправдания или истечения срока наказания, не раньше. К сожалению, никто из Диминых родственников, кто выступал на телевидении, никакого желания забрать его не проявил.

— А что случилось? Они отказались от него?

— Не совсем. Там бабушка сидевшая, ей не дали опеку, мама умерла от передоза. Папе предлагалось восстановить свои права, но он отказался.

— Что сейчас с Димой?

— Его забрала опека, он сейчас находится на Химмаше, в распределителе. К сожалению, его ни один детский дом не взял в свете того, что мальчики имеют одинаковое заболевание. Если Никита был в плане психики агрессивный, то Дима — наоборот, его можно было вытянуть, он спокойный мальчик, он не агрессивен. Он ни себе, ни другим никогда зла не делал.

— Вы планируете как-то постараться забрать его себе? Или уже не получится?

— Пока суд не решит все со мной, пока я не буду полностью невиновна... Если такое Бог даст и произойдет это чудо, то, конечно, заберу. Это мои дети.

— Вы видитесь с ним?

— После кассации я посчитала — лучше пусть не видит, зачем мучить ребенка? Сами представьте — эти звонки, эти разговоры, все это длится уже больше двух лет. Меня опека как-то раз попросила подписать бумагу о том, что расторгают со мной все отношения, что я отказываюсь от него. Они мне объяснили, что появились усыновители. Я подумала, может, действительно у ребенка есть шанс, но, к сожалению, никого не появилось и ни один детский дом его не взял, он по-прежнему там. Все это была очередная ложь. Надеюсь, мы с ним встретимся. Он сейчас должен быть во втором классе.

— А как ваш муж?

— Он в больнице после нападения. Ему пока не разрешают домой.

— Его обвиняли по тому же основанию, что и вас. Каков статус дела?

— Вернули на доследование. У него даже не было суда, ни одного. Потому что там много нарушений. Отсутствие умысла, состава, орудия, не уточнено время, место преступления, то есть ничего нет. Есть только разговоры. Слава богу, ему попался справедливый судья, который это все увидел. То, о чем я говорила неоднократно, — он увидел.

— Ну, по сути, у вас же одно дело. Почему вас приговорили, а его нет?

— Потому что у меня был другой судья, против него сейчас идет разбирательство. Из-за всех нарушений.

— А можете подробнее рассказать о вот этих судебных ошибках, из-за которых дело отправили на доследование?

— Во-первых, все пять экспертиз противоречат друг другу. Во-вторых, последняя экспертиза была проведена незаконно. В-третьих, с каждой экспертизой в геометрической прогрессии увеличивается число ударов на голове ребенка, которые никак не отразились ни на костной, ни на мышечной ткани, ни на эпидермальном лоскуте.

Это в обвинительном заключении. В экспертизах разногласия идут. Эксперт Исмагилова описывает инсульт, но делает вывод, что это удары. Последняя федеральная экспертиза описывает, что это черепно-мозговая травма, и отрицает заболевание крови, но отсутствуют анализы крови.

Везде несовпадения, везде нестыковки, поэтому все обратно возвращается на этап расследования. Более того, опрошенные врачи говорят, что отсутствуют медицинские карты. Непонятно, куда делись стационарные наблюдения с анализами, они в материалах следствия отсутствуют. Опровергнуть или подтвердить заболевание крови можно по дневникам наблюдения, которые ведутся врачами за время нахождения в стационаре, — таковые исчезли. А у мальчика было это серьезное заболевание.

— Сейчас ведь поздно делать экспертизу? Уже столько времени прошло.

— Будем надеяться, что попадется адекватный судья и обратит внимание на то, что последний раз ребенок с обострением [заболевания] крови уже лежал в «девятке», это был май, за месяц до смерти. Надеюсь на здравый смысл.

— То есть вы будете линию защиты строить на том, что у него уже были серьезные болезни?

— Он ведь ребенок-инвалид. Ему при первом посещении клиники сразу дали инвалидность, а потом мы просто лечились согласно реабилитационным картам и препаратам, которые назначались, то есть проходили вспомогательные терапии. Он ребенок-инвалид. Дали его с картой, что он абсолютно здоровый, потом уже выяснилось, что он и черепно-мозговые при родителях получал, но нам-то отдали его со словами, что ребенок здоров. А ведь это не горшок — как обратно?

— Если все будет нормально и приговор отменят или назначат какой-то условный срок, вы будете продолжать кого-то усыновлять?

— Нет, это точно нет. Единственное, что я сделаю, — восстановлюсь в соцсемьях, ну и как можно скорее уеду из этой области. Вернусь к родителям, это единственное. Ничего подобного больше никогда делать не буду. Простите за кощунство, мне хватило за мою доброту.

— Это было очень тяжелое испытание — само уголовное дело и четыре месяца в СИЗО... Как вы с этим справлялись? Было отчаяние?

— Нет, не было. Однозначно не было. С первого дня загоняешь все мысли о семье в район затылка, так, чтобы они оттуда даже не высовывались. Думаешь о чем угодно — о кружке, о свечках, о том, кому сегодня мыть полы в камере, о чем угодно — только не о семье, до самого конца. Вот только таким способом можно оттуда выйти.

У меня перед глазами проходили люди, которые начинали крутить свои поступки. Заканчивалось это больничкой на нервной почве, потому что человек уходит в себя, начинает в себе изнутри копаться. Вместо того чтобы какими-то способами сократить свой срок, быстрее вернуться в семью. Он загоняет себя в тупик. У меня была цель вернуться домой.

Ну и потом — не врать, там фальшь распознают на раз-два, там нужно оставаться такой, какая ты есть. Я всегда говорила, что я старая больная женщина, говорю то, что думаю, иначе я завтра забуду, будет неудобно. Вот, собственно, и все, вот и все способы там выжить.

— Как там с вами обращались?

— Нормально. Сами понимаете, строгая зона. Все интеллигентно, все в пределах законности. То, что не в пределах законности, — на то уже были написаны жалобы в прокуратуру области.

— На что вы жаловались?

— Ограничение переписки, ограничение в посылках, ограничение твоих препаратов, которые тебе родственники послали. Я считаю, что это двойное-тройное наказание. Наказание должен назначать суд, а тут они по своей инициативе. Но со временем все устаканилось. Мне позволили молиться так, как я хотела, мне вернули всю религиозную литературу, мне вернули платок, мне разрешили не кушать их еду, а есть согласно кашруту и заказывать в магазине то, что мне можно кушать.

— Вы уделяли большое внимание религии?

— Я никогда и не скрывала этого. Просто, скажем так, это не я делаю большой упор, на это делают большой упор следственные органы — ну как же так, славянский ребенок в еврейской семье?! Мы никогда не скрывали, да и с транспарантами не бегали. Остаться на четыре месяца без молитв совсем — это же неправильно. Нарушать — ради чего?

— Каждый вечер молились?

— Утром и вечером, так же как и дома.

— Религиозная литература помогла?

— Она мне всегда помогает. У меня и календарь по праздникам, закатам и рассветам. Без этого нельзя и там, да и вообще в жизни без этого не выживешь, а в горе тем более без этого никак.

Дома потом отмечали годовщину и день рождения Никиты — одни. Кроме издевок со стороны соседей — больше ничего. Никому абсолютно нет дела.

— Когда вы вышли, кому сделали первый звонок?

— Никому, вообще. У меня не было телефона, телефон был дома. Единственный звонок был вынужденный, потому что для меня самой было неожиданностью, что муж в больнице, мне никто не открывает дверь, мне пришлось к нему ехать. А первый звонок, когда я уже восстановила телефон, был, конечно же, детям. Они выдохнули, что у меня все в порядке. Дома у меня никакой аппаратуры нет, даже элементарный стационарный телефон — и тот утащили при ограблении, я просто физически ничего не могла сделать.

— Вы сейчас планируете съездить и навестить их?

— В проекте у моего адвоката есть такое — подать прошение. Если судья даст добро, то, конечно, поеду. А если не даст, будем общаться так, сегодня уже прогресс — мы наладили видеосвязь. Мы уже друг друга видим, уже лучше. Значит, будем дожидаться конца всей этой беды.

— Скажите, почему, на ваш взгляд, так получилось? Это вот именно из-за личности судьи? По похожему делу — делу вашего мужа — не дошло до суда, а у вас дошло...

— Я думаю, это личностное у судьи Савельева.

— С вас сняли обвинения в истязании?

— Да. Это все просто не нашло подтверждения. Этого не было, ну и судья в областном суде это понял. Опять-таки подчеркиваю — на основании того, что Савельев вел процесс очень грубо, с большими нарушениями. Это судья, который осудил меня на 12 лет. Там очень много нарушений. И по-хорошему его вообще не должны были назначать на это дело, потому что он вел параллельные дела, связанные с этим преступлением.

— Какие?

— Надругательство над усопшим, эксгумация, незаконные допросы несовершеннолетних и детей-инвалидов. И плюс нарушения в ознакомлении. Эти все дела вел он. Сейчас это все будет решаться в общем суде.

— Как вы провели первую ночь у себя дома?

— Ужасно. Я ехала домой, а приехала... Приключения продолжаются, понимаете?

— Расскажите подробнее о случившемся.

— Ну, взломали нашу квартиру, тут был погром, везде кровь, везде переломанные вещи, во всех комнатах грязь и нечистоты. Произошло ограбление. Поэтому муж и в больнице, у него проломлен череп. Стена и пол, где его били, в крови все. Это случилось 12 сентября, я сама не знала, узнала, только когда приехала под дверь собственного дома.

— Как это произошло?

— Муж говорит, что открыл дверь, они представились как «Дом.ру», а дальше били, истязали, требовали код от сейфа, где деньги.

— Полиция не поймала еще?

— Я не знаю, я не спрашивала. У меня в планах на эту неделю привести дом в порядок и понять, что пропало, потому что я приехала домой и мне, мягко говоря, даже помыться негде. Спала на голом матраце. Я часа полтора ходила по дому в шоке от того, что здесь происходит. А потом на все это плюнула и пошла тупо спать. А утром встала и начала все прибирать.

Трагедия, из-за которой Гилу обвинили в убийстве ребенка, произошла в 2018 году в доме на Елизавете. Общественность всколыхнула информация о том, что от травмы головы скончался мальчик-инвалид. Он был сиротой из Нижнего Тагила, которого взяли под опеку супруги Германские из Екатеринбурга. Следователи решили, что причиной смерти ребенка были удары. Они возбудили уголовное дело по статье «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью». Расследование шло долго, были проведены целых пять экспертиз тела погибшего ребенка, а сами супргуги прошли детектор лжи. Вы можете прочитать интервью Гилы, в котором она рассказывает свою версию случившегося.