Экс-сотрудник угрозыска: «Девяностые не вернутся. Сейчас время серых мышей»

— Помню, как первый раз ударил женщину. Очень романтично лез к ней на четвертый этаж через балкон в четыре утра. Дом на улице Советской, 8 в Екатеринбурге. Проник в комнату, она встает обнаженная с кровати, ко мне с объятиями. Я ей ногой в живот, потому что в правой руке у нее был нож, которым она за час до моего появления убила мужа. Муж-то всего лишь позвонил в дверь, она пьяная ударила его ножом, попала в сердце и пошла бухать с новым кавалером. И вот таких нелепых, жутких бытовых убийств может быть больше из-за карантина. Я даже сейчас общаюсь с сотрудниками полиции, они уверены: вал домашнего насилия, бытовых преступлений увеличился.

Сергея Колосовского сейчас знают как адвоката. Он участвует в резонансных делах. Например, вел дело челябинского вице-губернатора Сандакова, обвиняемого во взятках. Сергей Колосовский смог освободить своего подзащитного из-под стражи и добиться увольнения главного организатора уголовного преследования, руководителя УФСБ по Челябинской области.

В девяностые годы Сергей Колосовский работал в Кировском РУВД Екатеринбурга. До службы в милиции он был профессиональным спортсменом — Сергей мастер спорта по виндсерфингу (покорял волну на доске под парусом). Сначала был оперативником в группе по квартирным кражам, потом стал заместителем начальника уголовного розыска. Окончил Академию МВД в Москве. Он вспоминает свою работу в бандитские девяностые и рассуждает, могут ли эти времена вернуться, если из-за пандемии коронавируса начнется кризис экономики.

Квартирные кражи и грабежи

Девяностые

— В девяностые за ночь в выходные совершалось до двадцати квартирных краж. Особенно много их приходилось на ночь с субботы на воскресенье, в конце мая — июне.

У нас была лучшая в городе группа по борьбе с квартирными кражами. В принципе, мы раскрывали все что хотели. Что значит «что хотели»? Если потерпевший нам нравился, был нормальным человеком, не хамлом, то мы работали по полной. Все раскрыть не могли, потому что вал преступлений был огромный, а у нас элементарно не хватало машин, сил, людей. Разбои раскрывались всегда, а до квартирных краж руки часто не доходили.

Насчет хамства — расскажу историю. 2000 год, я работаю на Химмаше, начальником криминальной милиции. Квартирная кража у главного хирурга кожвендиспансера. Дочь врача познакомилась с ребятами на Плотинке, был какой-то массовый праздник. Они поехали к девушке в гости, потом пошли гулять. Когда дочь вернулась домой, квартира была обворована. В общем, все понятно, что произошло, кто-то из компании просто спрятался в квартире. Когда все ушли, тот, кто спрятался, открыл дверь, вещи вынесли. Установили, что подъезжала машина. Нашли, кто хозяйка машины — некая Оля Зайцева с Сортировки. Надо ехать с Химмаша на Сортировку. А у меня одна машина и 20 литров бензина. И парни-сотрудники без всякой задней мысли говорят потерпевшему: у нас с машинами трудности, а у тебя две машины, помоги с транспортом.

Через какое-то время звонит районный прокурор. Говорит, что ему звонил прокурор области, жаловался, что вы там какие-то машины вымогаете. Хорошо, говорю, найдем машину и я лично раскрою преступление. Съездили на Сортировку, хозяйку машины раскололи, всех задержали, параллельно раскрыли еще один квартирный разбой, совершенный этой же компанией. В этой банде, кстати, был сотрудник ОМОНа. Нужно было изъять какую-то вещь с места кражи. И мы изъяли… коробку от пылесоса. Я тогда открыто комментировал журналистам газеты «Подробности»: если бы потерпевший не лез со своими жалобами в прокуратуру, а занимался тем, что должен делать, лечил триппер скальпелем, то смогли бы и побольше вещей изъять. А так извините — только коробочка от пылесоса. Да, мы показывали профессиональную гордость.

2020-й

Из квартир тогда тащили магнитофоны, телевизоры, шубы. Сейчас рынок перенасыщен вещами, сбыть старые вещи не так легко. Мы сейчас обсуждаем: придут девяностые, ведь людям нечего есть скоро будет. Я помню, раскрыли кражу в «Кулинарии» на Блюхера, нам за это продали по весу бракованный шоколад. Поломанные плитки шли в кулинарии на кондитерские изделия. Продали нам пару килограммов. Идем с мешками, нас люди спрашивают, где купили. Сейчас такое представить невозможно. То же самое с одеждой. Воровали тогда все: старые штаны, шапки, поношенную обувь. Куда сейчас воры денут эту одежду? Помню, нас как-то попросили поохранять синтетику — магазин. Туда привезли обувь. За это нам дали возможность купить несколько пар. Тянули по жребию, кому что. Я ношу 42-й размер, а вытянул ботинки «саламандра» 41-го. Я их таскал года три, пальцы загибались, подошва лопнула, но носил, потому что нечего было. У меня, например, 48 размер, а смог купить пуховик 56-го размера. Проносил десять лет. Удобно было под него бронежилет надевать. Такого сейчас уже не будет.

Убийства

Девяностые

— Мое первое раскрытое убийство в Кировском РУВД началось с раскрытия квартирной кражи. Кража полуочевидная, ее явно совершил человек, который раньше снимал эту квартиру. Знакомый хозяина, недавно вернувшийся из армии, украл магнитофон, еще какие-то вещи. Узнал его имя и фамилию. Начал собирать его подноготную. Узнал, что он участвовал в нападении на первый коммерческий магазин «Альбатрос» с обрезом. Выяснил, где он это ружье купил, у которого потом отпилил ствол. Искал через адресное бюро. Идем к нему на квартиру, находим магнитофон. А опера были заточены на то, чтобы раскрыть как можно больше преступлений. «Давай, — говорю, — рассказывай, все про тебя знаю, как ружье купил, что в сарае пилил ствол». А он говорит: да, я убил его (неожиданно признается в каком-то убийстве). Я говорю: это я знаю, но мне надо, чтобы ты сам рассказал. И он рассказывает, как остановил какого-то водителя, угрожая, вывез под Белоярку, там застрелил, машину забрал, номера свинтил.

Мое последнее раскрытое убийство я тоже хорошо запомнил. Нашли труп на Химмаше, на свалке. Так называемый подснежник, нашелся в марте-апреле, оттаял. Вообще, если труп прячут, то обычно, как только установят личность, по кругу общения можно найти убийцу. По отпечаткам пальцев, по системе Папилон, установили, кто это, он оказался ранее судимый. Выяснили, что жил с девушкой. О девушке полных данных не было, но того, что было нам известно, уже достаточно. Задерживаем, разговариваем с ней. Нормальная девчонка, рассказывает, как познакомилась, начали жить, он оказался наркоманом. Уйти не давал. Бил, заставлял заниматься проституцией. Ночью она сняла карабин со стены, застрелила. Я ей лично сочувствовал, поэтому подсказал рассказывать под протокол немного по-другому. Говорить: он на меня набросился с ножом, я в него выстрелила. Иди, говорю, на первый этаж (к дежурному), оформляй явку с повинной. Девушку осудили, но какую-то мелочь дали. Если бы я ее сейчас защищал, с моим нынешним опытом, ее бы оправдали.

2020-й

Жестокости на улицах, думаю, станет больше. Тупой, необъяснимой, бытовой. Из-за разных нелепых ситуаций, на дорогах, например: ты меня подрезал. Или как банда Федоровича, молодые, обеспеченные, образованные парни из нормальных семей — убивали из интереса, чтобы посмотреть.

Наверное, сам по себе карантин не усилит психоз, у нас все это народ с долей юмора умеет воспринимать. А вот то, что молодежи нечем сейчас заняться, отупляющее безделье — это может повлиять на рост числа бессмысленных преступлений. Это не только ожесточение и озлобленность из-за непростой ситуации, это бездуховность общая. И не сравнивайте с тем поколением, что вышло на улицу, подалось в криминал в девяностые. Тогда родина, государство нас всех бросило: афганцев тех же. Научило стрелять и оставило одних. И получилось как в песне: мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены. Я сейчас задним числом понимаю: то, что я оказался на этой стороне, а не на той, — дело случая. Сейчас есть расслоение общества, но силовиков не бросают, Росгвардии платят. Все проблемы — у среднего класса, который, если честно, особо ни к чему не способен. У нас силовой блок не загибается, оперативные службы они в загоне, а вот органы, выполняющие жандармские функции, — с ними все в порядке.

Когда афганцы в девяностые перекрыли железную дорогу под Екатеринбургом, усмирять их отправили ОМОН, в котором половина — бывшие афганцы. Никто не хотел их разгонять, стояли в оцеплении, уговаривали. Сейчас, если случится точно такое же, ветераны, например, Чечни захватят дом, который им обещали, ОМОН их тут же выкинет. Все выполнят приказ. Еще и по этой причине не вернутся девяностые.

Добрый и злой полицейский

Девяностые

— Про наши жесткие методы, про то, что мы избиваем задержанных, было много разговоров. Но мы про свою свирепость больше слухи распускали, чтобы боялись. Все не так было страшно, если только это не касалось сопротивления при задержании.

Помню, как первый раз ударил женщину. Очень романтично залез к ней через балкон на четвертый этаж в четыре утра. Дом на улице Советской, 8. Проник в комнату, она встает обнаженная с кровати, ко мне с объятиями. Я ей ногой в живот, потому что в правой руке у нее нож, которым она за час до моего появления ударила мужа в сердце. Муж-то всего лишь позвонил в дверь, она пьяная ударила его ножом и пошла бухать с новым кавалером...

У меня в отделе все были мастера и кандидаты в мастера спорта. Но не это главное. Они умели разговаривать с людьми, вести допросы. Вот пример. Убили Кошака — наркоторговца по кличке Кошак. Три раны в области сердца. Нам было понятно, кто это мог сделать. Этот человек ранее уже привлекался за убийство, но убийство не смогли доказать. Труп скинул в коллектор очистных сооружений, труп растворился. Не нашли. Нет тела — нет дела.

Районное отделение его на этот раз задержало. Тот десять суток просидел, ничего не рассказал. Я на допрос специально взял следователя прокуратуры — сиди, смотри. Час посидели с подозреваемым. Я ему объяснял про варианты убийства, в которых он может признаться: есть с особой жестокостью, есть, например, превышение пределов самообороны. Говорю: мы ведь все понимаем, убит наркобарыга, мне лично не жаль. Но, понимаешь, убийство нераскрытым быть не должно. Давай нормально разойдемся. Три дырки (ранения), посидеть все равно придется. Но недолго. Он согласился, все правильно понял. Говорит, дома гарпун на стене висит, он (убитый) на меня с этим гарпуном кинулся, я защищался. Понятно, говорю, вопросов нет. Иди пиши признание. Следователь потом всем рассказывал, как я вел допрос. Ему никто не верил, что мы подозреваемому на том допросе иголки под ногти не загоняли, чтобы признался. Я не учился на психолога, был спортсменом, выучился на юриста. Но у меня были учителя, старые опера. Если Корецкого почитать, первые книги — «Антикиллер», «Опер по прозвищу Старик», — там описано, как все было на самом деле. Мне говорили: это же про тебя книга. Но там, конечно, было описано предыдущее поколение оперов. Может, это были не спортивные мужики, как мы, а другие, пусть выпивающие, курящие, но они умели разговаривать с людьми.

Я помню, когда работал на квартирных кражах, при задержании мы раскалывали на все, что за ними есть. Например, задерживаем группу, больше одного. Говорим: кто все рассказывает — отпустим. И свое держали слово, никогда не обманывали. Если надо было, сам шел к прокурору, объяснял, почему мы так поступили. Сейчас оперативники лишь руками разводят, такого сделать не могут.

Жалел я потерпевших. Помню, выехали на кражу в хрущевке. В квартире жила семья: муж, родители, беременная жена. Беременная жена приходит домой, видит — в квартире побывали воры. У женщины паника, падает, кровотечение, скорая. Выкидыш, ребенка не спасли. Муж, узнав, прыгает в машину, несется в больницу, попадает в ДТП со смертельным исходом. У отца, который только что узнал об этом, случается инфаркт. Спасти не смогли. Представляете, была счастливая семья. Зашли квартирные воры — и осталась одна горем убитая старуха, ставшая душевнобольной.

При этом мы были открыты для людей, показывали журналистам все. Могли взять журналиста на раскапывание трупов: преступник, взятый по заказному убийству, показывал, где спрятано тело. Чем больше публичности, открытости, тем лучше. Как-то был поджог магазина кулинарии. По оперативной информации мы раскрыли, кто это сделал и кто заказал. Заказчик — депутат областной думы, известный человек. Сейчас, вроде бы, бизнесмен, хозяин одного крупного объекта. Он послал тогда человека сжечь магазин, были какие-то разногласия с собственником. Позвали Четвертый канал. Оператор убрал наклейку Четвертого канала. Приезжаем на место поджога, и на фоне сгоревшего магазина подозреваемый на камеру спокойно рассказывает, как и зачем поджигал, как его вызвал заказчик. Он думал, что это снимают криминалисты. Вечером его рассказ выходит в новостях. Такие вещи сейчас никто позволить себе не может.

2020-й

Да, девяностые не вернутся, я в этом уверен. Вот еще почему. Сейчас совсем другой мир, другая техника.

Когда я начинал работать, только запускалась система Папилон (система электронного дактилоскопирования автоматически проверяет отпечатки пальцев — есть ли они в базе данных). Сейчас это каменный век. Этим уже никого не удивишь. Сейчас технические средства для раскрытия преступлений стали в разы серьезнее.

Когда мы раскрывали преступления в девяностые, мы, например, понятия не имели о таких вещах, как детализация телефонных звонков. Технические новинки, к которым мы привыкли и их не замечаем, тогда были чудом техники. В 95-м году я учился в Москве в Академии МВД, уже тогда в Москве был задавлен уровень уличной преступности. На каждом углу — патруль, милицию пересадили на форды-«Виктории» — то есть за счет вложения денег обеспечили, это экстенсивный способ. Сейчас эту роль выполняет техника, система видеонаблюдения, система определения лиц по камерам — идентификация. Развитие цифровых технологий не позволит откатиться к тому уровню преступности, который был в девяностые.

Но добавлю ложку дегтя. Полиция сейчас, на мой взгляд, разучилась работать. Если бы нам в РУВД такую технику — была бы у нас абсолютная раскрываемость.

У нас каждый опер был личность и каждый был на своем месте. Сейчас опера занимаются непонятно чем. Мелочевкой. Мы работали — ни ОМОНа, ни СОБРа еще не изобрели, каждый опер был в состоянии сам задержать преступника.

Да если бы я сейчас делал то, что делал тогда, работал бы такими методами, я бы сидел до сих пор! Нам залезть в окно — рабочая ситуация, оказал сопротивление — до отдела доедет травмированный, не надо сопротивляться. То, что опера разучились работать, — это не только их вина. Вся система располагает к этому. Время серых мышей…

Прочитайте также воспоминания врача-реаниматолога екатеринбургской скорой помощи о девяностых годах.