Какой русский не любит псовой охоты? Разве что тот, кто в процессе развития нашего общества от загнивающего царизма к дикому капитализму, через попытки построения социализма, забыл, что это – псовая охота, да с парой сворок борзых, да в лесах… Утро морозит, загоняет под кожу вместе с туманом, легкую
оторопь, только птицы начинают просыпаться и небо еще не синее – оно еще все в сплохах рассвета. Растираешь собаку, пытаешься прогреть ей мышцы, а она так нетерпеливо, будто лошадь норовистая, с ноги на ногу переступает, и подергивает шкурой, сказать хочет: «Отстань, хозяйка, делом займись!». И пока
вы так с собакой обмениваетесь невербальной информацией, именно в это время из-за деревьев и выкатывается огромное солнце, выкатывается, проворно набирая высоту, мгновенно заливая все белым светом. И собаки становятся более нетерпеливыми. Конечно, ранее, в незапамятные времена охоты были красочнее,
да и многочисленнее они были намного – до 200 сворок участвовали в этом благородном деле, 600 собак то бишь, да где сейчас такую роскошь возьмешь? Сейчас, когда рабочих борзых в стране легко по кличкам перечислить можно, а чтоб собрать их всех в одной точке - то стало ненаучной фантастикой, сейчас
радуешься и двум своркам на охоте. И мечтаешь, мечтаешь, вспоминая те времена, проклиная попутно тех, кто первый придумал графских псарей расстреливать, а собак – с деревенскими полканами скрещивать, да приспосабливать полученных щенков колхозные стада пасти. И в эмиграцию собачек наших увозили, не
могли представители голубой крови оставить своих борзых, своих Куделек да Ярославен оставить на поругание черни. Детей оставить легче было, чем борзую чистых кровей, которая смотрит на тебя чуть голову вверх откидывая, а в глазах – такая глубина, такая ширь, шерсть чуть волнистая, палево-рыжая, как
поля ржи перед сбором урожая, как ее оставить, если она – сама Россия. Но толку то что, что забирали с собой в эмиграцию, не к теще на блины ведь уезжали, не в родовые деревеньки, а так, на ПМЖ, как говорят об этом сейчас. Но как ни назови это, а если девушки самых-самых семей зарабатывали в Европе
в то время модельками да певичками, то собакам леса только снились… Ходили барышни по подиумам, кокетливо наматывая на себя нити искусственного жемчуга (ах, тогда же была Шанель…), и длинноногие красавицы собаки оттеняли их красоту. Расчесанные, надушенные, униженные. «А ля рюс» – чмокали языками
французы. Воспитание не позволяло ответить так, как когда-то возчик Игнат со своей немощной клячей разговаривал…
Но то все времена минувших дней.
Сейчас же мы ждем просто на поляне, когда к нам подойдет егерь Сергей, вечно печальный, думающий о чем-то своем, подойдет, перехватит у меня
из руки свою сворку, и скажет: «Хороша у тебя собачка, да только мужика бы им в комплект надо». Зачем мне мужик? Впрочем, этими вопросами Сергей не интересуется.
- Ступай уже на место, Амазонка, греками недобитая, я в загон пойду. Дай одну собаку, хватит тебе пары.
Да, пары хватит. Идем
с Мышью и Милицей, мягко огибаем свисающие ветви. Собаки нервничают, они б помчались сейчас вольно, прячься лесная живность, эти ласковые неженки искренне считают, что все, что движется -–их законная добыча. И добывают. Идут они, тщательно пряча глухое, все растущее раздражение, - мешаю я
разбойницам, так, приложение к ним, талантливым богиням охоты. Поводок через плечо пропустила, парашютные стропы режут ключицу – рвутся с поводка мои краленьки, рвутся. Подождут.
Встали мы в означенном месте, замерли. Руку Мыши на холку – она ведущая в паре, нельзя ее реакции пропустить.
Стоим значится, ждем. Милица морду вверх поднимает, вглядывается в кусты, в просвет между ветвями, лапы задние подобрала немного под себя, готовая сорваться в одно мгновение. Мышь в той же позе стоит, посмотрит кто посторонний – все, пускать собак срочно нужно, перегорят в ожидании, а может,
сорвутся, вырвут поводки из рук, помчатся… Да только не смотри на нас посторонний, Мышь еще спокойна, просто подготовились собаки, выбежит зверь на нас – что заяц, что покрупнее, и сорвутся они в едином беге, в подавляющей страсти – догнать, убить одним укусом, почуять запах крови на сохнущих
клыках.
Я еще ничего не слышу – тишина в лесу, как при Адаме было – лишь птицы первые, самые ранние, пробуют голоса, лишь ветер перешептывается с листвой, а по спинам собак пробежала первая волна дрожи. Эта дрожь не холодом утренним вызвана, не страхом, не робостью. Это неукротимый темперамент
азарта прорывается наружу, то, что вышколенная моя пара скрыть пытается. Вот уже и я услышала отголоски далекого лая – Серега идет с собаками в загоне, с лаем, с шумом, гонят на меня зверье лесное. А может и не гонят ничего, может и ушли зайцы в стороны, останутся тогда мои солнышки со своими
длинными носами. Но лай собачий ближе, предаваться мечтам некогда, я становлюсь уже одним целым с собаками, я сама уже дышу запахом погони, не чувствую уже ни тепла, ни холода, ни боли – лишь желание бежать, бежать, бежать в погоне за… Мелькнула тень? Предчувствие ее? Я спустила повод и тугие,
сжатые до предела живые пружины наконец-то распрямились. Они бегут, не касаясь верхушек трав, стрелы, выпущенные из арбалета, с отставанием в полкорпуса, бегут, летят, парят над землей, расходясь веером.
- Ату! – ору я что есть мочи, и с кустов вырываются на мой крик собаки, выпущенные
егерем.
Я села на траву, жду Сергея. Собаки скрылись из виду, скорее всего они уже убили того, за кем умчались. К сожалению, я не успела увидеть, кто это был. Сейчас подойдет Сергей, пустит по кровавому следу лайку, она и найдет нам невинно убиенную дичь. Борзые, убив, теряют всякий интерес к
жертве. Они никогда не понесут поноску, не оскорбят себя растерзыванием дичи – просто догоняют, смачивают клыки и бегут дальше… Но после первого убийства они уже не ищут следующего объекта охоты, они – играют. И более – друг с другом.
Внимание! сейчас Вы не авторизованы и не можете подавать сообщения как зарегистрированный пользователь.
Чтобы авторизоваться, нажмите на эту ссылку (после авторизации вы вернетесь на
эту же страницу)
