Люди умственного труда подчинялись вещам и ничего не могли с ними
поделать. А люди-мастера сами не имели вещей.
Когда в нашей квартире засорялась уборная, замок буфета ущемлял ключ
или надо было передвинуть пианино, Аннушку посылали вниз, в полуподвал, где
жил
рабочий железнодорожного депо, просить, чтоб "кто-нибудь" пришел.
"Кто-нибудь" приходил, и вещи смирялись перед ним: пианино отступало в
нужном направлении, канализация прокашливалась и замок отпускал ключ на
волю.
Мама говорила: "Золотые руки" - и
пересчитывала в буфете серебряные
ложки.
Если же нижним жильцам требовалось прописать брательнику в деревню, они
обращались к "их милости" наверх. И, глядя, как под диктовку строчатся "во
первых строках" поклоны бесчисленным родственникам, умилялись вслух:
- Вот она, умственность. А то что наше рукомесло? Чистый мрак без
понятия.
А в душе этажи тихонько презирали друг друга.
- Подумаешь, искусство, - говорил уязвленный папа: - раковину в уборной
починил... Ты вот мне сделай операцию ушной раковины! Или,
скажем,
трепанацию черепа.
А внизу думали:
"Ты вот полазил бы на карачках под паровозом, а то велика штука -
перышком чиркать!"
