Каждый житель квартиры, в которой жил и я, знал, насколько Уродливый был Уродлив. Местный Кот Уродливый любил три вещи в этом мире: борьба, поедание отбросов и, скажем так, любовь. Комбинация
этих вещей плюс проживание без крыши оставила на теле Уродливого неизгладимые следы. Для начала, он имел только один глаз, а на месте другого зияло отверстие. С той же самой стороны отсутствовало и ухо, а левая нога была когда-то сломана и срослась под каким-то невероятным углом, благодаря чему
создавалось впечатление, что кот все время собирается повернуть за угол.
Его хвост давно отсутствовал. Остался только маленький огрызок, который постоянно дёргался… Если бы не множество болячек и желтых струпьев, покрывающих его голову, и даже плечи, Уродливого можно было бы назвать
темно-серым полосатым котом. У любого, хоть раз посмотревшего на него, возникала одна и та же реакция: до чего же УРОДЛИВЫЙ кот.
Всем детям было категорически запрещено касаться его. Взрослые бросали в него камни. Поливали из шланга, когда он пытался войти в дом или защемляли его лапу
дверью, чтобы он не мог выйти. Уродливый всегда проявлял одну и ту же самую реакцию. Если его поливали из шланга - он покорно мок, пока мучителям не надоедала эта забава. Если в него бросали вещи - он терся о ноги как бы прося прощения. Если он видел детей, он бежал к ним и терся головой о руки и
громко мяукал, выпрашивая ласку. Если кто-нибудь, всё-таки, брал его на руки, он тут же начинал сосать уголок рубашки, или что-нибудь другое, до чего мог дотянуться.
Однажды Уродливый попытался подружиться с соседними собаками. В ответ на это он был ужасно искусан. Из своего окна я
услышал его крики. Я тут же бросился на помощь. Когда я добежал до него, Уродливый был почти что мёртв. Он лежал свернувшись в клубок. Его спина, ноги, задняя часть тела совершенно потеряла свою первоначальную форму. Грустная жизнь подходила к концу. След от слезы пересекал его лоб. Пока я нёс его
домой, он хрипел и задыхался. Я нёс его домой и больше всего боялся повредить ему ещё больше. А он, тем временем пытался сосать мое ухо.
Я прижал его к себе. Он коснулся головой ладони моей руки, его золотой глаз повернулся в мою сторону, и я услышал мурлыкание. Даже испытывая такую
страшную боль, кот просил об одном - о капельке привязанности! Возможно, о капельке сострадания. И в тот момент я думал, что имею дело с самым любящим существом из всех, кого я встречал в жизни. Самым любящим и самым красивым. Никогда он даже не попробует укусить или оцарапать меня, или просто
покинуть. Он только смотрел на меня, уверенный, что я сумею смягчить его боль. Уродливый умер на моих руках прежде, чем я успел добраться до дома, и я долго сидел, держа его на коленях.
Впоследствии я много размышлял о том, как один несчастный калека смог изменить мои представления о
том, что такое истинная чистота духа, верная и беспредельная любовь. Так оно и было на самом деле. Уродливый сообщил мне о сострадании больше, чем тысяча книг, лекций или разговоров. И всегда буду ему благодарен.
У него было искалечено тело, а у меня была травмирована душа. Настало и
для меня время учиться любить верно, и глубоко. Отдавать ближнему своему всё без остатка. Большинство хочет быть богаче, успешнее, любимыми, красивыми. А я буду всегда стремиться к одному - быть уродливым.
Теперь советую узнать чей перевод. И взяться за тех авторов кого он уже переводил. Очень увлекательное занятие. Так я познакомился с хорошей литературой. Осторожно только. Спрыгнуть потом очень сложно.
вот хороший отрывок вспомнился насчет вкусного слога
Поднявшись по лестнице, мы очутились на щербатой площадке:
отсюда видна была нежно-пепельная гора в. Георгия с собранием
крапинок костяной белизны на боку (какая-то деревушка); огибая
подножье, бежал
дымок невидимого поезда и вдруг скрылся; еще
ниже виден был за разнобоем крыш единственный кипарис, издали
похожий на завернутый черный кончик акварельной кисти; справа
виднелось море, серое, в светлых морщинах. У ног наших валялся
ржавый ключ, и на стене
полуразрушенного дома, к которой
площадка примыкала, остались висеть концы какой-то проволоки...
я подумал о том, что некогда тут была жизнь, семья вкушала по
вечерам прохладу, неумелые дети при свете лампы раскрашивали
картинки. Мы стояли, как будто слушая что-то;
Нина, стоявшая
выше, положила руку ко мне на плечо, улыбаясь и осторожно, так
чтобы не разбить улыбки, целуя меня. С невыносимой силой я
пережил (или так мне кажется теперь) все, что когда-либо было
между нами, начиная вот с такого же поцелуя, как этот; и я
сказал, наше дешевое, официальное ты заменяя тем
одухотворенным, выразительным вы, к которому
кругосветный пловец возвращается, обогащенный кругом: "А что,
если я вас люблю?" Нина взглянула, я повторил, я хотел
добавить... но что-то, как
летучая мышь, мелькнуло по ее лицу,
быстрое, странное, почти некрасивое выражение, и она, которая
запросто, как в раю, произносила непристойные словечки,
смутилась; мне тоже стало неловко... "Я пошутил, пошутил",--
поспешил я воскликнуть, слегка обнимая ее
под правую грудь.
Откуда-то появился у нее в руках плотный букет темных, мелких,
бескорыстно пахучих фиалок, и, прежде чем вернуться к
гостинице, мы еще постояли у парапета, и все было по-прежнему
безнадежно. Но камень был, как тело, теплый, и внезапно я понял
то, чего, видя, не понимал дотоле, почему давеча так сверкала
серебряная бумажка, почему дрожал отсвет стакана, почему
мерцало море: белое небо над Фиальтой незаметно налилось
солнцем, и теперь оно было солнечное сплошь, и это белое сияние
ширилось,
ширилось, все растворялось в нем, все исчезало, и я
уже стоял на вокзале, в Милане, с газетой, из которой узнал,
что желтый автомобиль, виденный мной под платанами, потерпел за
Фиальтой крушение, влетев на полном ходу в фургон бродячего
цирка, причем Фердинанд и
его приятель, неуязвимые пройдохи,
саламандры судьбы, василиски счастья, отделались местным и
временным повреждением чешуи, тогда как Нина, несмотря на свое
давнее, преданное подражание им, оказалась все-таки смертной.
