В киношных кругах о Владимире Меньшове до сих пор ходит байка: якобы, услышав о присуждении ему престижнейшей премии «Оскар», из московского Дома кино в Америку отбили срочную телеграмму: «Москва в слезах. Не верит!». Это, конечно, шутка, но в ней — прозрачный намек, и не случайно впервые Владимир
Валентинович взял в руки заветную позолоченную статуэтку, изображающую рыцаря с мечом, лишь через восемь лет после того, как ее завоевал. Ничего не попишешь — режиссера, который не изображал натужно властителя дум, держался подальше от артельных интриг и упорно избегал конъюнктурных тем, советская,
а затем и российская кинематографическая элита не приняла...
Его творчество схоже не с экзотическим плодом, вкус которого способны оценить только киногурманы, оно — как астраханский арбуз: доступный, демократичный, но от того не менее лакомый. Кстати, детство и юность Меньшова прошли
именно в пропахшей таранкой Астрахани — в этом городе он окончил с серебряной медалью школу, здесь загорелся, казалось бы, несбыточной мечтой стать актером...
Мечта не реализовывалась долго — в Школу-студию МХАТа Меньшов поступил лишь на четвертый год, успев поработать токарем,
откатчиком на воркутинской шахте и матросом на водолазном судне в Баку. В раскованности и бойкости великовозрастный студент явно проигрывал вчерашним школьникам (по этой, очевидно, причине, получив диплом, был забракован столичными театрами), но за терпение судьба его вознаградила. Это случилось,
когда Владимир позвонил Михаилу Ильичу Ромму и, задыхаясь от волнения, срывающимся голосом сообщил, что окончил театральное училище, однако мечтает стать режиссером. «Вы сейчас где, — спросил мэтр, — на Полянке? Я нахожусь рядом, приезжайте».
...Там, где перед москвичами была расстелена
ковровая дорожка, ему, провинциалу, приходилось упираться изо всех сил, но он с честью прошел испытание непризнанием, бесприютностью, бедностью. В загсе, после регистрации брака с Верой Алентовой, новоиспеченный муж чуть в обморок не упал, услышав, что за шампанское и фотографии нужно выложить 30
рублей, — для него это были огромные деньги. Зато получил в жены не только красавицу, но и Музу, и главную актрису для своих фильмов.
Теперь их тандем способен конкурировать в известности с кинематографическими парами Александров — Орлова, Герасимов — Макарова, Панфилов — Чурикова и
даже вполне может превратиться в трио: в новом фильме Меньшова снимается его дочь Юля. Более того, благодаря Вере Владимир Валентинович вернулся на театральную сцену: после того как Алексей Булдаков отказался играть с Алентовой в антрепризе «Пизанская башня», он решил звездной жене помочь.
Любопытно, что в декорациях к спектаклю супруги использовали свою фотографию тех лет, когда были на грани развода, — просто повесили на стене как напоминание...
Бытует мнение, что режиссер — это человек, которому не удалась актерская карьера, а актер — человек, которому не удалась
жизнь. Народному артисту России Владимиру Меньшову в конце концов повезло и в том, и в другом. Снялся в доброй полусотне фильмов, сыграв даже маршала Жукова, актерская профессия неплохо его кормит, а режиссура принесла славу, любовь зрителей и множество наград, включая Государственные премии СССР и
России.
Будучи «оскароносцем» и членом российской киноакадемии, Меньшов не выглядит вальяжным, пресыщенным корифеем — за свои 69 лет он так и не научился надувать щеки, поддерживать творческие успехи административными должностями, дружить с нужными людьми и сидеть в президиумах.
Впрочем, это его совершенно не огорчает, хотя о том, что некогда слишком переборщил с желанием показать: «Смотрите, я такой же, как все!», сожалеет, потому что коллеги потом с удовольствием рассказывали, как он пил в Доме кино и что при этом говорил...
Высказывался, кстати, Меньшов
всегда откровенно, иногда, по его словам, «опасно откровенно», однако такая уж у него натура. Он так и остался парнем немосковским, простецким, но ведь не зря говорят, что все гениальное просто.
— Добрый день, Владимир Валентинович, хорошо тут у вас на подмосковной даче! Зрительская и
актерская оценки режиссерской работы нередко, как известно, расходятся, но вас чаша сия миновала. Блистательная Людмила Гурченко, например, говорила мне, что такого режиссера, как вы, в ее жизни вообще не было и съемки в картине «Любовь и голуби» она считает своим профессиональным счастьем...
— (Улыбается). Хорошо, что это сказали вы, а не я, и теперь признание Гурченко зафиксировано документально. Людмила Марковна — человек настроения, ее позиция переменчива... Когда мы закончили фильм, состоялся взаимный обмен восторгами, потом даже в каком-то антрепризном спектакле играли и
вроде в неплохих отношениях находились, но когда вышла ее книга — продолжение «Аплодисментов» «Люся, стоп!», — я вдруг прочел там, что Меньшов сложный, иной раз пройдет мимо и не поздоровается. Что-то в этом портрете я себя не узнал. Может, Людмила Марковна с кем-то меня перепутала — во всяком
случае, иногда начинало казаться, что это она не здоровается и мимо проходит.
Как бы там ни было, мне очень лестно услышать такой отзыв Гурченко, потому что она действительно большая актриса и ее оценка для меня, безусловно, важна.
— Как режиссер вы сняли всего пять картин,
но зато каких! «Розыгрыш», «Москва слезам не верит», «Любовь и голуби», «Ширли-мырли» и «Зависть богов» — фантастика! Все эти фильмы стали событием в истории советского и постсоветского кинематографа, но, конечно же, главным в сознании масс остается «Москва слезам не верит»... Пролейте свет: это
правда, что сценарий Валентина Черныха показывали до вас многим маститым режиссерам, но история заводской девчонки никого из них не вдохновила?
— (Задумчиво). Было так... Обычно сценарий заказывает киностудия, причем под конкретного режиссера, который хочет определенную картину снимать,
а тогда придумали новую, экспериментальную форму работы: сценарная студия — существовала такая! — заключала договора с хорошими сценаристами, которые писали то, что хотят, а уж она бралась куда-то продать плоды их труда. Готовый текст Черныха лежал на этой студии...
— ...и его не могли
пристроить?
— Ну как — наверное, в конце концов, пристроили бы. Валентин утверждает, что он свое детище никому не показывал, но я, честно говоря, слышал обратное...
Этот сценарий был подготовлен на конкурс картин о Москве, где получил третью премию — первые две вообще не
присуждались (по-видимому, конкурс все-таки провалился). Ну а потом просто звезды удачно сошлись... Так, кстати, было и с моим первым актерским фильмом, определившим, переменившим мою судьбу. Я был уже взрослым, сложившимся человеком, но все что-то не получалось, как-то не складывалось, и вдруг, как
раз в тот момент, когда я только о режиссуре думал, а о своей актерской составляющей подзабыл, последовало приглашение на главную роль.
До этого я снялся у своего друга Александра Павловского в Одессе — он позвал меня на главную роль в комедию «Счастливый Кукушкин». Это была его
вгиковская дипломная работа — три части всего, но она оказалась суперудачной. На самом первом кинофестивале «Молодость-71» — сейчас он очень мощно раскручен! — картина получила Гран-при, кто-то меня там подметил и порекомендовал режиссеру Сахарову — в итоге я оказался у него в главной роли в фильме
«Человек на своем месте». Это был не только мой дебют в большом кино, но и Валентина Черныха, и, похоже, я очень удачно попал в образ, что совсем не легко. По большому счету, все герои Черныха немножко американские — он оттуда их взял. Особенно это относится к «человеку на своем месте»,
балансирующему на грани: еще чуть-чуть и, если не добавить какой-то кусочек хвоста черта, получится хам, наглец...
«ПОСЛЕ ТАКИХ РОЗЫГРЫШЕЙ, КАК В РИМЕЙКЕ НА МОЙ ФИЛЬМ, ТОЛЬКО САМОУБИЙСТВОМ КОНЧАТЬ»
— Берясь за сценарий мелодрамы «Москва слезам не верит», вы понимали,
что можете снять классный фильм?
— Врать не буду — не понимал. Я был еще неопытен как режиссер...
— ...несмотря на то, что за плечами был «Розыгрыш»?
— Да, но «Розыгрыш» я выбирал не сам. Вообще-то, у начинающего режиссера другого пути практически не бывает:
все равно первая картина — это то, что тебе дают.
Людмила Гурченко считает съемки в картине «Любовь и голуби» своим профессиональным счастьем. С Александром Михайловым, 1984 год
— Получился, однако, прекрасный фильм...
— Начиная над ним работу, я мучился.
Помню, как перед первым съемочным днем всю ночь ходил по кухне...
— ...шестиметровой?
— Да (улыбается), кухонька была крохотной. Раздумывая, что совершаю и «соскочить» мне все-таки или нет, две пачки сигарет выкурил... Хорошо, что оказался воспитан правильно, хотя в
дальнейшем немало в связи с этим наделал глупостей. Я понимал (и до сих пор понимаю), что каждый фильм — ответственный шаг, и меня всегда удивляли ребята, которые относились к первой пробе беспечно: сейчас, дескать, это сниму, потом то, а затем уже перейду к настоящему...
— Репетиции не
бывает?
— В режиссуре — нет. С детства я был очень взыскателен, а мой учитель Михаил Ромм это во мне развил, и Школа-студия МХАТ только добавила. Искусство, которым я занимаюсь, — крайне серьезное дело, поэтому буквально накануне съемок я собирался от «Розыгрыша» отказаться: это
все-таки не мое, не то, к чему лежала душа... Хотя, по большому счету, ну что я там выстрадал? Сейчас, задним числом, понимаю: ни черта подобного еще не было, однако меня терзали сомнения: как это — снимать, не зная ни школы, ни школьников, ни их проблем?
Вдобавок я находил множество
недостатков в сценарии, но когда процесс таки пошел, появились конкретные молодые ребята, мы начали с ними работать, и все изменилось. Текст, который сначала трудно и как-то фальшиво звучал, они «обминали», и он уже нигде не «жал», не «топорщился»... Кроме того, сначала я думал, что сниматься будут
студенты (хотя бы первокурсники), но уже проводя пробы, понял: даже 15 и 16-летние отличаются друг от друга сильно, хотя для взрослого они вроде на одно лицо. Когда эти ребята стали показываться, я уже с первого взгляда на входящих мог определить: оп-па! — этому 15 с половиной, а вот тому ровно
16... До таких тонкостей вник в это дело.
Короче, пришлось брать девятиклассников — фактически с улицы, но я считаю, что это меня и спасло, потому что их искренность, лучистость, еще молодая, бьющая через край энергия передались всей съемочной группе. Через какое-то время в коллективе
возникла дружба, образовались свои влюбленности...
— ...тем не менее фальши не было, правда?
— Да вроде как обошлось... Я вот не так давно случайно включил телевизор, а там идет «Розыгрыш». Посмотрел: нет, за эту работу не стыдно, а вот сделали сейчас, говоря современно,
римейк, и это немножко меня испугало. Ну, сами судите, какие сейчас в школе розыгрыши? Прошло 32 года — изменились педагоги, ученики: едва ли не все другое. В моей картине учительнице внушили, что она контрольную работу не задавала, но это, положим, не самое страшное.
Обнимать Наталью
Андрейченко Владимиру Валентиновичу пришлось в 86-м на съемках фильма Эрнеста Ясана «Прости». В этом же году актриса вышла замуж за австрийского актера, режиссера и продюсера Максимилиана Шелла, тоже «оскароносца»
— Ай, ай, ай — да?
— Подобную шутку, действительно,
можно было спустить на тормозах, а вот после таких розыгрышей, как в римейке (чтобы извести «англичанку», в ход идут презерватив, подкуп физрука и местного компьютерного гения, а также рассылка по мобильникам порнофотоколлажа. — Д. Г), только самоубийством кончать. Тем не менее мои молодые коллеги
назвали свой фильм тоже «Розыгрыш» — не постеснялись.
— Владимир Валентинович, приготовьтесь, сейчас я озвучу страшные цифры. Итак, только за 80-й — первый год проката в СССР — картину «Москва слезам не верит» посмотрело 90 (!) миллионов человек...
— Нашу работу и вправду
приняли на ура все: от кухарки и до генсека, — и по зрительскому рекорду она уступает только «Пиратам ХХ века». Более того: это был год, когда наш прокат вообразил, что схватил Бога за бороду.
— Вот время было!
— Нет-нет, времена наступили уже плохие. Многие картины нормы,
которая равнялась 17 миллионам зрителей, не собирали, и хотя убытки советский кинематограф еще не погребли, он работал уже в нулях. Ну а теперь смотрите: вдруг в 80-м году вышли «Москва слезам не верит», «Экипаж», «Пираты ХХ века»... Прокатчики думали, что теперь у них все пойдет, но это был
последний рывок агонизирующего организма, после которого кино свалилось в пике.
В любом случае сравнивать наши доходы от кино и те, которые Голливуд приносит, нельзя — я бы хотел, чтобы это тоже знали. Во-первых, американцы считают деньги, а не количество зрителей...
—
...но у них и билеты куда дороже...
— Да, а у нас, особенно на детские сеансы, их продавали практически за копейки, причем люди шли сразу на две серии...
Кроме того, у нас вели учет только один год, а американцы не перестают подсчитывать сборы и через 20 лет. Та же «Москва
слезам не верит» и на второй год не сошла с экранов, и если в год премьеры ее показывали в Москве в 40 кинотеатрах, то на следующий она регулярно шла в 20-ти. Я, если честно, за этим следил — есть у меня какое-то пристрастие к статистике, к цифири этой.
«ТАБАКОВ РАЗДЕВАЛСЯ ДО
ТРУСОВ, А ВЕРА — ДО КОМБИНАЦИИ»
— Ну, лично я в одном только 80-м году посмотрел «Москву» в киевском кинотеатре «Лейпциг» 10 (!) раз. Говорят, кстати, что ваша лента не только Брежневу очень понравилась, но и Рейган смотрел ее дважды. Это не миф?
— О Рейгане мне рассказали
сотрудники американского посольства, но это было уже значительно позже — перед встречей его с Горбачевым. Просто советники порекомендовали ему это сделать, чтобы понять, чем живут русские, а то у него были совершенно дремучие о нас представления.
Лента «Собственное мнение» свела
актера Меньшова с одной из признанных красавиц советского кино Людмилой Чурсиной. 1976 год
— Как же: «Советский Союз — империя зла!»...
— Смех смехом, но он считал, что медведи ходят у нас по Красной площади, все русские, потому, как морозы, поголовно в ушанках и водку прямо из
горла на улице пьют...
Что же касается Брежнева... Когда картина выходила на экран, Николай Трофимович Сизов (он был одним из лучших директоров «Мосфильма») сильно опасался показывать ее первому секретарю Московского горкома партии Гришину (до этого уже была пара серьезных инцидентов,
связанных с его вмешательством). Придя на «Мосфильм», Сизов сумел отстоять какую-то свою самостоятельность, считался главным киносудьей, его мнение было решающим, а потом накопились какие-то проколы, и постепенно в его вотчину стал внедряться горком партии. В связи с этим Сизов просил, в частности,
вырезать сцену с Табаковым, но я встал на дыбы.
— Образ Катерины без этой сцены не полон...
— Ну естественно. Так и задумано, что вторая серия начинается как некая лакировка действительности: героиня проснулась директором фабрики, всего добилась, и пока не происходит
встреча с Табаковым, зритель даже не задумывается о том, что ее жизнь далеко не такая счастливая. Ну сделала карьеру, ну квартира у нее появилась — но это, в конце концов, еще не все...
— Да и Олег Палыч хорош — ну как его вырезать?
— Этот вопрос был, одним словом,
концептуальным. Сизов, помню, долго меня слушал и только рукой махнул: «Ладно! Тебе бы поговорить, а мне вот потом расхлебывать»...
— Я слышал, что это была настоящая постельная сцена и длилась она куда дольше... Что-то вы все же вырезали?
— Эротикой это, конечно, назвать
нельзя, но изначально эпизод был-таки пооткровеннее. Они же взрослые люди, поэтому он ее... Там есть начало их поцелуев, когда парочка бросается друг к другу в объятия, после чего, собственно, все происходит.
— Полный вариант сцены хоть сохранился?
— Нет, хотя легенды на
этот счет существуют. Тот же Олег Табаков до сих пор рассказывает, что этот вариант припрятали и потом втихаря показывали на «Мосфильме» для избранных — чуть ли не сам Сизов начальству демонстрировал. Это, конечно, изящная выдумка, но они с Верой раздевались на глазах...
— ...в порыве
безумной страсти?
— Да-да, всего этого... Табаков вплоть до трусов, она — до комбинации... Ничего там такого уж развратного не было, но еще на просмотре все закричали: «Ой-ой-ой!». Тут же редактора настучали, что Меньшов снимает эротический эпизод, а об этом тогда даже речи быть не
могло.
— Чтобы картину не трогал Гришин, ее, как я понимаю, дали посмотреть Брежневу?
— К Леониду Ильичу она попала по счастливой случайности, но я не первый, кому улыбнулась судьба, — и у других режиссеров картины спасались иногда точно таким образом. Тогда с самым верхом
взаимоотношения были полусемейные...
«Перед первым днем работы над «Розыгрышем» я всю ночь ходил по кухне. Две пачки сигарет выкурил...». На съемках фильма о старшеклассниках. 1976 год
— Дочка звонила...
— ...или еще кто, и просили: «Кино какое-нибудь
новое показать можете?». Мосфильмовские начальники еще не решились представить мой фильм на суд высшего руководства страны, но поскольку ничего другого под рукой не было, подумали: «Ну и черт с ним! Покажем — и пусть будет, как будет». Ну и отправили пленку на правительственные дачи, а я в это время
ушел уже в отпуск, поскольку картину, в общем-то, сдал. Оставалось лишь опасение, что Гришин ее посмотрит и возмутится: «Вы что, с ума там сошли? Что это у вас, понимаешь, за половые акты?».
Приезжаю с отдыха. «Ну как Гришин?» — спрашиваю Сизова. «Какой Гришин?». — «Как это какой — вы
же боялись, что он картину зарубит». — «Да ладно, Брежнев от нее в восторге». Лента имела просто бешеный успех — все смотрели ее по многу раз.
«ПОДТАРКОВСКИЕ» СЧИТАЛИ, ЧТО «ЗЕРКАЛО» — ЭТО КИНО, А «МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ» — НЕДОРАЗУМЕНИЕ»
— Ваша работа была
восторженно принята не только руководством страны, но и простыми людьми, и, думаю, если сегодня предложить зрителям перечислить пять лучших советских картин, «Москва слезам не верит» однозначно в этот список войдет. Когда же вы впервые почувствовали, что сняли-таки суперфильм?
— В то,
что вы определяете словом «суперфильм», победоносный смысл (всех порвал, выиграл, у меня самый большой сбор!) я не вкладываю. Дело не в этом. Понял, что попал в десятку, — хотя в полной мере это только сейчас до меня доходит! — когда увидел километровые очереди в кинотеатрах. Это было первое
потрясение.
— Класс!
— Ну вот представьте себе Пушкинскую площадь в Москве, буквально битком набитую: очередь змеей извивалась. Картина вышла в феврале, и люди стояли на морозе часами, чтобы купить билетик на следующий день.
С Александром
Панкратовым-Черным в картине «Где находится нофелет?». 1987 год
— Признайтесь: сердце забилось?
— И очень сильно. Это был счастливейший в моей жизни момент — 20 секунд абсолютного счастья. Понимаете, когда ты снимаешь, думаешь: «Боже! Какая ерунда, какой позор, зрители посмотрят и
скажут: «Как это можно вообще выпускать на экраны?». Кстати, еще неизвестно, что хуже: когда кто-то с кривой ухмылкой ушел или когда вас снисходительно похлопывают по плечу: «Да-да, неплохо, неплохо...».
— Несмотря на ошеломительный зрительский успех, пресса писала о потакании мещанским
вкусам, слабой режиссуре и провальной драматургии, а коллеги вообще восприняли картину в штыки...
— Они, между прочим, за это меня шпыняли, к тому же профессиональной критики не было — была ангажированная. Фильм не упрекали в беспомощном сценарии, плохой режиссуре или в том, что слабо
играют актеры, — говорили, что это ложь, неправда, и быть такого не может. Лубочная, дескать, скроенная по рецептам Голливуда картина, перелицованная сказка о Золушке... Понимаете, она вошла в резкое противоречие с парадигмой, которая к тому времени в нашем кинематографе установилась: дескать,
работать на зрителя позорно.
— Хм, а на кого же тогда нужно?
— На знатоков. На фестивали. Это было время культа личности Тарковского, и все, так сказать, «подтарковские» жили в понимании, что вот «Зеркало» — это кино, а «Москва слезам не верит» — какое-то
недоразумение...
— ...забыв, для кого, собственно, это кино делается...
— (Горько). Для них, Дмитрий, это было неважно. Это, между прочим, серьезнейшая проблема, которую надобно обсуждать, и она не только искусствоведческая, но и социальная. Не хочу говорить пафосно, но
именно неуважение к зрителю, к своему народу, которое к тому времени расцвело в среде кинематографистов буйным цветом и породило дикое убеждение, что чем больше зрителей посмотрело фильм, тем он хуже.
— Очень смешно, уж простите...
Ирина Муравьева — Вере Алентовой: «И
ляпай! Но ляпай уверенно! Это называется точкой зрения». «Москва слезам не верит», 1979 год
— Да, но тогда в этом были настолько уверены, что даже и спор был неуместен. Чем непонятнее, тем выше класс, тем круче. Поэтому Тарковский, — да! — а Меньшов — это не кино, так может
снимать всякий, только стесняется, не хочет, сознательно избегает массового признания... Ужас, но такой бредовый подход существовал!
— В результате это «не кино» отметили Государственной премией СССР, а потом неожиданно для всех (и для вас, я думаю, в том числе!) фильм получил еще и
«Оскара». Хеппи-энд?
— Нужно отдать должное Американской киноакадемии — она сильно нам помогла, потому что доморощенных критиков поставила, прямо скажу, в тупик. Для них же «Оскар» — это был высший авторитет.
— Самоубийств среди ваших коллег после «Оскара» не наблюдалось?
Парочку бы, по-моему, не помешало...
— К сожалению (улыбается), нет, хотя совсем недавно на каком-то собрании критиков один из них (весьма, между прочим, влиятельный) сказал, что «неплохо было бы нам всем извиниться перед Меньшовым за травлю, которую устроили его ленте»...
Это же и вправду была травля, поскольку, еще раз повторю, никто аргументированного разговора не вел. Все опиралось на этакий диссидентский раж: критикуя картину, они выступали борцами с режимом, потому что я, видите ли, эту действительность лакирую. К тому времени в киносреде уже сложилось четкое
убеждение, что в этой стране жить нельзя: сейчас очень плохо, а будет еще хуже. Если вы проследите за фильмами, которые имели интеллектуальный успех на фестивалях, все они...
— ...протестные...
— Во всяком случае, с такой интонацией, с полунамеком. В открытую о своем
неприятии советских реалий сказать нельзя, но все в раздумьях, все ходят какие-то грустные, всем тяжело, и ситуации складываются тягостные. Эта линия прослеживается во всех тех картинах, которые «первачами» были. Смешно сказать, но ныне они забыты...
— Например?
— Да на
черта это надо — не стоит выдергивать их из небытия.
«О ТОМ, ЧТО МОЯ КАРТИНА ПОЛУЧИЛА «ОСКАР», СТАЛО ИЗВЕСТНО 1 АПРЕЛЯ, ПОЭТОМУ НОВОСТЬ ДОЛГО ПРИНИМАЛИ ЗА РОЗЫГРЫШ»
— Ну хорошо, а вы помните, при каких обстоятельствах узнали, что «Москва слезам не верит» получила
«Оскар»? Вот вы стояли, сидели — как это было?
— Во-первых, я знал, что на «Оскара» фильм номинирован, но поскольку у нас это никак не освещалось, пытался хоть что-то по «Голосу Америки» поймать. Хорошего приемника у меня не было, и из-за глушилок я не мог ничего разобрать, однако в
конце концов понял, что вручение перенесли на следующий день, потому что было совершено покушение на Рейгана. Пусть еле-еле, но я это услышал, а назавтра плюнул и не стал уже ничего ловить, понимая, что шансов-то у меня никаких.
«Ну, за новую москвичку Александру Александровну
Тихомирову, ура!». Сцена из легендарной картины
Конечно, какое-то шевеление внутри все равно было, но опять же наутро ни по радио, ни по телевидению ничего не сообщили... Случайно зашел в Дом кино и вдруг на подходе услышал: «О! «Оскар» идет». Я обернулся: «Что, что такое?». — «Как, ты разве
не знаешь? Все говорят, что ты получил «Оскар». Подтверждения никто еще не имел, тем более это событие замечательным образом пришлось на 1 апреля, поэтому новость долго принимали за розыгрыш. Потом, правда, последовал от кого-то официальный звонок, меня вызвали...
— ...в КГБ?
— Нет, в Госкино...
— ...что практически было одно и то же...
— ...чтобы сообщить, что мне присудили «Оскар». Довольно зло, так как на церемонию меня не пустили, я ответил, что красиво мог бы выйти на сцену и получить статуэтку лично, а так это сделали за меня.
— Что же вы как режиссер ощутили, когда услышали, что таки да, «Оскар» есть?
— Ничего не ощутил, кроме...
— ...усталости?
— Да нет... (Пауза). Знаете, с картиной-то было кончено... Она с февраля 80-го шла на экранах, а это было в апреле 81-го, поэтому все,
какие можно было, удары по морде я за это время уже получил. Это был очень тяжелый период жизни, и хотя мне приходили письма от благодарных зрителей, они были как бы распылены, а недоброжелатели каждый день находились рядом, и откуда-нибудь непременно вылезало ядовитое жало.
— На
церемонию награждения не выпустили из-за того, что в КГБ на вас лежали доносы?
Георгий Иванович, он же Гога, он же Гоша, он же Юрий, он же Гора, он же Жора, он же Алексей Баталов, и Катя Тихомирова, она же Вера Алентова, с супругом Владимиром Меньшовым. 30 лет спустя...
— Ну да.
— От ваших коллег?
— А от кого же еще? Это уже история, и мне претит, когда так красиво рассказывают: была, мол, зловещая организация КГБ, которая нашей жизни вредила. Лично я немало знавал кагэбистов (и не только в связи с этой картиной), поэтому был в курсе,
что выезд за границу они мне еще в 77-м закрыли. Лишь в 82-м я поехал — пять лет спустя.
Поверьте мне: когда плачутся, что КГБ кого-то прижал, — это на 99 процентов чушь собачья. Все дела возникали после того, как поступал сигнал «снизу», а это значит, что, как и в 37-м году, кто-то из
своих (например, коллега, с которым ты только что расцеловался, или сосед) материал предоставил. Не ходили же люди из органов и не искали: «Слушайте, есть тут такой человек — что вы о нем знаете?».
— Когда началась перестройка, порыться в архивах у вас желания не было?
—
Решительно никакого, потому что и так о многом примерно догадываюсь. Да и потом, в атмосфере такой озлобленности анонимно на меня написать или поставить подпись под гневным воззванием почти любой мог.
— Кто вышел за вас получать «Оскар»?
— Атташе по культуре советского
посольства Дюжев. Он был родичем актрисы Марины Дюжевой, и это она мне сказала, что у него есть видеоматериалы с вручения. Он своим участием в этой церемонии очень гордился и даже делился воспоминаниями: как сидел, как выходил на сцену...
— Как же бедным американцам объяснили, почему не
присутствует сам Меньшов?
— Ну что в таких случаях говорят? Плохо себя чувствует, приболел... Все эти отговорки они, впрочем, прекрасно знали, хотя другие советские режиссеры на церемонию ездили. Я же не первый, кто выдвигался на «Оскар», — в пятерку вошли...
—
...Бондарчук...
— ...он получил, а в номинации до меня были картины «Братья Карамазовы» Пырьева, «Чайковский» Таланкина, два фильма Ростоцкого: «Белый Бим Черное Ухо» и «А зори здесь тихие», и уже после меня — «Частная жизнь» Райзмана. Зрители даже не знали об этом, а режиссеры
летали...
Владимир Меньшов — Дмитрию Гордону: «Раньше я думал, что продолжение фильма «Москва слезам не верит» исключено, но появился хороший человек, который активно готов вложиться...»
— Где, если не секрет, ваш «Оскар» хранится?
— Теперь у меня дома, а когда
его получили, мне даже не сообщили, где он и у кого. Потом, правда, на вручении «Ники» — самой первой! — решили сделать...
— ...широкий жест...
— ...и торжественно мне его вручили, предупредив, что за кулисами статуэтку нужно вернуть. Я тем не менее ее не отдал.
— Могу только представить, как озолотился бы голливудский режиссер, если бы в те годы его фильм «Лос-Анджелес слезам не верит» взял «Оскар». А вот Владимир Меньшов сколько всего заработал?
— По советским меркам мы получили хорошие деньги, и это тоже было источником большой-большой
«радости» для моих коллег, хотя тогда я не осознал этого всерьез. Как раз перед тем, как наша картина вышла, в действие вступило новое правило, поощряющее зрительский успех, и если фильм перекрывал норму, за это стали выплачивать премию — до 150 процентов постановочного вознаграждения.
— Заработанную сумму вы помните?
— Ну, поскольку я еще и соавтор сценария, в совокупности вышло 40 тысяч рублей чистыми. Это были хорошие деньги...
— ...плюс Вере Валентиновне что-то наверняка перепало...
— По сравнению со мной просто копейки. Баталов
получил за свою роль тысячи две, и она, по-моему, столько же.
— Сейчас модно снимать продолжения популярнейших фильмов прошлого — таких, как «Ирония судьбы, или С легким паром», «Д’Артаньян и три мушкетера». Будет ли «Москва слезам не верит-2»?
— Раньше я думал, что это
исключено, но появился хороший человек, который активно готов вложиться. «Хочу, чтобы это закрутилось, — сказал, — и верю, что получится хорошо». Меня это как-то разбередило, расшевелило, так что все возможно — это во-первых. Во-вторых, «Комсомольская правда» провела среди зрителей опрос:
продолжение какой картины они бы хотели увидеть, и в первую очередь была названа именно эта. Редакция уточнила (месяца три эта эпопея длилась): «Кого вы видите режиссером?». — «Меньшова». — «Кто должен играть главную роль?». — «Юля Меньшова». Значит, продолжение должно быть уже про Александру.
— Как интересно — правда?
— Вычислили всех будущих персонажей — скажем, на роль Рудика Рачкова Домогарова предложили, так что потребность в новом кино есть, хотя риск очень и очень велик.
— В 61-м году, на взлете хрущевской «оттепели», вы стали студентом Школы-студии
МХАТа. Что это было за время, какой была тогда театральная Москва и какой дух витал в мхатовских стенах?
— Прежде всего это эпоха шестидесятников, и конечно же, оттепель, несмотря на хрущевские погромы...
Анатолий Лобоцкий и Вера Алентова.
«Зависть богов», 2000 год
— ...всяческих авангардных выставок...
— Этому придают слишком большое значение: все-таки дыхание было свободное. Все как-то совпало: и выход повести «Один день Ивана Денисовича», и мощнейшая поэзия, и настоящий расцвет кино — именно 60-70-е дали наш великий
кинематограф (к сожалению, на Западе неизвестный). Он был поистине выдающийся, и хотя каждый пленум Союза кинематографистов проходил под причитания, что все плохо, что снимается не то кино и не так, сейчас вспоминаем то время и думаем: «Боже, какие шедевры рождались!». Их, чтобы вы знали, и не
должно быть много — ни при одной общественно-политической системе, ни при каком устройстве они не идут валом, но какие же бесподобные появлялись фильмы!
Для меня это время еще и прекрасным образом совпало с моей молодостью, с биологическим расцветом, а вот с точки зрения творческой
нелегко было — с актерской самореализацией не получалось, а я придавал этому большое значение и страдал. Конечно, теоретизировал, искал какие-то выходы...
— ...уходили, небось, не в ту степь...
— Ну, конечно, и потом, я, действительно, из провинции и попав в столицу, да еще
в самый центр культурной жизни, был попросту ошеломлен. МХАТ, Камергерский переулок, проезд Художественного театра — это же центровое место Москвы! Все легендарные актеры, мхатовские корифеи еще живы, правда, сам театр в разобранном состоянии — по спектаклям, по репертуару...
—
Мертвый?
— Совершенно, хотя оставались еще несколько величайших спектаклей, от которых можно было сойти с ума: «Три сестры», «Плоды просвещения», «Мертвые души»... Отсюда же, из умирающего МХАТа, родился «Современник», который был прямым потомком Московского художественного, и мы имели
доступ к его творческой кухне. Туда взяли наших выпускников, которые еще вчера ходили по этим же коридорам, — они влились в «Современник», уже абсолютно легендарный, хотя было ему всего пять лет от роду. Туда, к Ефремову, стягивалось все самое передовое, самое диссидентствующее, и это отражалось на
студии МХАТа — кто только к нам не приходил, кто у нас не преподавал...
Это, конечно, яркие годы, но я их не идеализирую — в них было много конъюнктурно-политического, слишком много. Сейчас и шестидесятники, если честно, не вызывают у меня того безусловного уважения, которое я испытывал
к ним лет 20 назад, мне крайне неприятно, например, что юбилейные публикации о Вознесенском свелись к разговору о том, как Хрущев устроил ему разгон. Только об этом героическом эпизоде его жизни писали во всех газетах и журналах, но разве это говорит о поэте? Или Аксенов без конца теребит какие-то
старые обиды, но это же как раз вторично. Творчество, которое вырывалось из них тогда, — вот основное! Да, были помехи, но они и сейчас возникают, причем куда более серьезные...
— ...финансовые...
— ...и так далее. Вознесенский вошел в литературу не тем, что однажды
совершил геройский поступок, — да Боже мой, вспомните его стихи для молодежи, как они тогда все взорвали...
Недавно я был на творческой встрече в Ленинградском ТЮЗе, который хорошо знаю. Возник какой-то разговор об этом театре, и вдруг выясняется, что там тоже все боролись, чего-то им
не разрешали... «И мы тогда то, мы это!..». Господи, ничего подобного я и знать не хотел — просто смотрел замечательные, искрящиеся талантом спектакли и восхищался! Увы, едва ли не все шестидесятники свихнулись — главным своим достоинством они считают не творческий процесс, а борьбу....
— Не знаю, насколько это правда, но говорят, что большинство преподавателей считали студента Меньшова совершенно бесперспективным...
— Не думаю, что это было так, потому что, в конце концов, таких отчисляют (и у нас это тоже происходило), хотя я и впрямь после второго курса
(последнего, когда бесталанных исключают) был на грани. Наши ребята подслушивали за дверью разговоры на заседании кафедры, поэтому я знаю, что звучали предложения меня выгнать, но большинством поддержаны они не были. Видно, что-то во мне все-таки разглядели, но прежде всего я сам был большим
самоедом: метался, понимая, что все не то и не так... На курсе начали появляться свои звезды: тот же Андрей Мягков уже очень интересно о себе заявлял, — а у меня все было робко, робко...
— Когда настала пора распределения, кого-то из ребят взяли во МХАТ, кого-то — в «Современник», а вы
и Вера Алентова не попали фактически никуда...
— Да, было много накладок... Вере обещали, что ее примут во МХАТ, и вдруг в последний момент передумали, а поскольку она нигде не показывалась, осталась совсем неприкаянная... Соответственно, меня вроде тоже должны были взять...
С дочерью Юленькой, 70-е годы
— Вы же были со второго курса женаты...
— Ну да! Мне, если честно, присущ фатализм, и я подумал: все, что ни делается, к лучшему. Слава Богу, что ни в один театр не взяли, потому что иначе не пришлось бы так отчаянно барахтаться,
выплывать... У меня были сожжены мосты, а это самое правильное, когда начинаешь новую жизнь. В «Современнике» я бы наверняка увяз — это же что-то из ряда вон, а так пришел к Михаилу Ромму во ВГИК. Это, чтобы вы знали, тоже было непросто, но в конечном счете все получилось, и, завязав с актерством, я
поменял профессию.
Я, Дмитрий, увидел, что ошибся дверью: просто в молодости наглядная актерская профессия была мне понятнее, чем режиссура. Когда же попал во ВГИК, она меня захватила — безумно интересно было этим всем заниматься, однако... Смешно, но когда я уже почти забыл об
актерстве, пришли роли. Так часто бывает: ты долго и безуспешно стремишься к мечте, а когда уже перегорел, тут-то она и сбывается. Причем осуществление ее особого восторга не вызывает — вот если бы это произошло назавтра, ты был бы абсолютно счастлив в течение недели-двух, а тут сердце бьется ровно:
ну добился... Так ведь добился, а не чудо свершилось.
— У вас с Верой Алентовой была любовь с первого взгляда?
— С первого — нет, но с какого-то: с пятого, с десятого — это да, началось. Вообще, это больше Верин выбор.
— ???
— Как объяснить? Она в
свои друзья меня выбрала — вот в чем дело. Я перед собой такой цели не ставил — мы же однокурсники, а когда учишься бок о бок, отношения складываются по-другому... Ей со мной нравилось разговаривать, мы были друзьями...
— Оба провинциалы, оба Валентиновичи...
— Ну нет —
Вера в отличие от меня совсем не провинциалка: она театральный ребенок, выросла за кулисами и многому в этом плане меня научила. Скажем, я восхищался, как мои однокашники на первом курсе готовят капустник. Как удается им, думал, сесть и такое вот сочинить — и ведь смешно получается! Смотрел на них,
как на каких-то кудесников, а она говорила: «Господи, да это же ерунда, все равно что анекдот рассказать. Чтобы написать на праздник или кому-то в подарок стишки, необходим легкий дар. Ты не думай, талант — это другое». Вот это она во мне развила, и действительно, как ни странно, на четвертом курсе
я сам уже писал тексты капустников — довольно лихо это стало у меня получаться.
«МОИМ СЛЕЗАМ МОСКВА НЕ ВЕРИЛА СЛИШКОМ ДОЛГО»
— Молодые актеры в ту пору были совершенно нищими, жили на копеечные зарплаты. Скажите, вашим слезам Москва долго не верила?
Звездная
семья — Владимир, Юля, Вера.
Вера Алентова и Владимир Меньшов сходились дважды: «Если бы не Юля, возврата к прошлому не случилось бы. Когда мы сошлись снова, какие-то правила игры обсудили, у обоих были условия, которые следует выполнять»
— Слишком! (Пауза). Слишком...
— И слезы были?
— До этого в результате дошло, потому что почти 11 лет мы с Верой (а потом и с Юлей) болтались по общежитиям...
— Что значит — по общежитиям? У вас они были разные?
— Сначала четыре года жили в общаге Школы-студии МХАТа, а затем уже на
последнем издыхании Веру взяли в театр Пушкина: она успела вскочить на подножку уходящего поезда, и ее поселили в общежитии при театре. Это была трехкомнатная квартира на проспекте Мира, где ей дали комнату на двоих еще с одной девочкой.
— А вы в другом месте — порознь с женой и
ребенком?
— Дочки еще не было. Я вообще год после выпуска из Школы-студии МХАТа работал в Ставрополе, а уже потом поступил во ВГИК, где получил место в общежитии. Тем временем Вериной соседке дали другую комнату, к ней подселили новую девочку, но случилось чудо — она вскоре уехала! В
той квартире жили Костя Григорьев, Виталик Безруков — отец Сергея Безрукова, Юра Николаев, и мы втроем обитали: там уже в 69-м родилась Юля. Еще три года она в этом общежитии росла, пока нам не дали квартиру. Конечно, это было тяжелейшее время.
— В душе не появлялось отчаяния: да
пропади оно все пропадом!?
— Сейчас, задним числом, мне кажется, что нет, хотя думаю, что без этого не обошлось. Конечно, я частенько просыпался в холодном поту, потому что не складывалось...
— ...а мужик должен кормить семью...
— Это еще ладно, материальную
сторону мы более-менее выстроили. В булочной по соседству я увидел объявление: сутки работаешь, трое дома, — и рванул туда...
— Кем?
— Рабочим. Тогда это было очень широко среди интеллигенции распространено, и я одним из первых сделал такой шаг. Понял, что можно меняться и
быть неделю свободным, а потом двое суток отработать. Когда я пришел устраиваться, на меня с таким изумлением посмотрели: как это, с высшим театральным образованием — и просится в работяги? Предложили должность ночного заведующего хлебным отделом, так что я был материально-ответственным лицом:
принимал и сдавал хлеб...
— Неплохо!
— У меня и зарплата была 100 рублей — намного больше, чем аспирантская стипендия, которую получал. В итоге мы более-менее устроились, но все вместе носило жутковатый, тягостный характер. Особенно угнетали неопределенность, жилищные
проблемы. Это чудо, одно из многих, которые сопровождают нашу жизнь, что Вера вдруг получила квартиру, да еще двухкомнатную — крохотульку, зато в центре Москвы, на Разгуляево (максимум, на что можно было рассчитывать, — это комната в коммуналке). В итоге неустроенность нас надорвала, спровоцировала
семейные неурядицы.
— Из-за этого вы и развелись?
— Мы, слава Богу, не разводились — хватило мудрости или опять же какой-то удачливости, потому что фактически разъехались, но юридически это не оформляли. Три года вместе не жили — просто наступил кризис. Усталость всегда
кристаллизуется, проступает, как раз когда ситуация меняется в лучшую сторону. Мне дали главную роль в кино, мы получили квартиру — и в этот момент терпение лопнуло. В таких случаях люди говорят: «Все, не хочу больше! Давай отдохнем друг от друга».
— Вы ушли, перевели дух — и что,
навалилась тоска по жене и ребенку?
— Разговор этот долгий, и тема довольно интимная... Нет, назад потянуло не сразу. Какие-то попытки перестроиться были, но, во-первых, нас соединяла Юля, а это очень много значило. Поскольку чувство отцовского долга во мне развито, я, когда был в
Москве, ее навещал, и каждую субботу-воскресенье мы с дочкой куда-то ходили: в кино, в театр... После этого я обязательно ее вел обедать — она все московские рестораны облазила: по тому времени девочка была очень развитая... Постепенно это вернуло нас на землю. Если бы не Юля, возврата к прошлому не
случилось бы, да и возраст на людей по-разному действует, но, в принципе, ко многим с годами приходит мудрость.
— Ваш брак от разрыва стал крепче?
— Думаю, да, потому что, когда мы сошлись снова, какие-то правила игры обсудили. У обоих были условия, которые следовало
соблюсти: «Вот это выводит меня из себя, а вот это — тебя, поэтому давай сделаем так-то»... Главное — нужно иметь терпение, понимание: это один из важнейших аспектов супружеской жизни.
— Когда вы вновь стали жить вместе, взаимная ревность не одолевала, вы не задавали друг другу
вопросов: с кем ты в то время была? а с кем ты?
— Нет (сухо), это осталось за скобками.
— Ну а когда вы как режиссер снимали с участием супруги постельные сцены, какие мысли вас посещали: профессиональные или человеческие?
— Исключительно профессиональные —
видимо, какого-то механизма, ответственного за ревность, во мне нет. По реакции зрителей я вижу, что их волнуют вопросы, подобные вашим, но у меня они даже не возникали — следил только за тем, как это делается, не проскочило ли вдруг фальшивой ноты, правильно ли Вера встала, так ли подъехала
камера... На репетициях это отработать нельзя,
В фильме Меньшова «Зависть богов» его супруга Вера Алентова в любовных сценах с Анатолием Лобоцким выглядела весьма откровенно
поэтому все уже на съемочной площадке шлифуется. Начиная «Зависть богов», например, мы очень хорошо
понимали, что картина про страсть, а это...
— ...не вздохи на скамейке...
— ...и не поцелуи в парке. Кроме духовного совпадения двух людей, есть и физическое: что-то узнала она, нечто абсолютно новое про сложную систему под названием любовь понял он... Страсть — это больше,
чем любовь, и, конечно, и я предполагал, что такие сцены будут, и Вера в этом не сомневалась, хотя конкретика все равно ставила ее в тупик...
— Экспромты на съемочной площадке были?
— Ну разумеется.
— О Табакове в трусах и Алентовой в комбинации говорить не
будем — это детский сад, по большому счету, но в «Зависти богов» есть такие эротические сцены вашей жены с Анатолием Лобоцким, что... Понятно, зрители пришли в восторг, но у вас, когда монтировали материал, не было какой-то досады?
— Нет, конечно.
— Вам в этих сценах ваша
жена нравилась?
— Нравилась, потому что правильно и вдохновенно играла. Хотя были нюансы всякие... Например, снимали мы эпизод, где герои приходят в комнату, которую она сняла, раздеваются, бросаются в постель и их накрывает пленка. Сначала мы думали, что эту сцену можно сделать в
колготках — их же не видно, и действительно, ни на глаз, ни когда смотришь на монитор, они незаметны, но на кинопленке они проступили. Пересъемка — опять торчат, свет переставили — без толку. В конце концов, я Вере сказал: «Догола раздевайся!». — «Что ты! Как это?». — «Ничего не поделаешь,
раздевайся, и будем снимать...
— ...по-настоящему»...
— Поверьте: ее мне надо было увещевать, а себя я на это не уговаривал.
— Холодный, расчетливый и бездушный!
— (Смеется). Если хотите, да.
— Как режиссер, повторяю, вы сняли пять
фильмов, каждый из которых — выстрел в десятку. Почему только такие большие между съемками перерывы — вам нужно время все обдумать?
— Сейчас между пятой и шестой картинами будет такая же пауза, а между «Любовь и голуби» и «Ширли-мырли» перерыв тянулся значительно дольше, потому что это
были годы перестройки.
— В кино, на самом деле, застоя...
— Ничего не поделаешь — началась такая интересная жизнь, которую кино перекрыть не могло. «Взгляды» появились какие-то, мы все до пяти утра сидели у телевизоров... Теперь думаешь: как бездарно было потрачено столько
времени! С таким же азартом мы сейчас смотрим матчи футбольного чемпионата Европы и приговариваем: «Это непременно нужно видеть! Это нельзя пропустить».
Думаю, перестройку все-таки надо было увидеть, потому что вокруг все бурлило. Что ни день, то открытие, и мне казалось тогда, что
какие-то вечные темы из тех, которые раньше задуманы, уже устарели. Отражать надо то, что происходит, — вот она, невероятно интересная жизнь, которая подбрасывает сумасшедшие сюжеты. Сумасшедшие!
Скажем, если бы какая-то цыганка, разбросав карты, сказала бы Ельцину в 1985 году: «Ты
будешь говорить в американском конгрессе, что с коммунизмом покончено», что бы подумал он, уже весьма взрослый человек 55 лет от роду...
— ...да еще и кандидат в члены Политбюро...
— Мог ли он себе представить такой поворот судьбы? Конечно же, нет — никогда и ни за что!
— Даже крепко выпив, вообразить такое было нельзя — какое кино в состоянии с этими коллизиями конкурировать?
— Оно конкурировать может, но, видимо, должно пройти лет 50, пока все отстоится. Ведь и роман «Война и мир» появился только через полвека после описанных событий —
скорее всего, и здесь будет так же, но тогда казалось, что прямо сейчас надо писать. Столько открылось тем, все стало разрешено! Я постоянно был в работе, в сюжетах, встречался со сценаристами: надо то, надо это, — и уже через полгода перегорал на пути к очередному замыслу. Там, глядишь, еще
интереснее тема открылась, совершенно иной пласт поднимается...
К счастью, я не вляпался в то, во что угодили очень многие мои коллеги, — в политику. Значит, оказался мудрее или просто удачливее, и даже если какие-то заявления от моего имени и были, они проходили не крупным планом, их
не печатали на первых страницах газет. Я, к примеру, не снял ленту про Берию, хотя замысел — и хороший! — был, мог получиться красивый фильм.
— Про красивую жизнь Лаврентия Палыча?
— Ну, не совсем — он появлялся там как персонаж... Слава Богу, что этого я не сделал. Потом
все это вылилось в картину под названием «Ширли-мырли», которая, я думаю, лучшим образом передала сумасшествие перестроечного времени.
— Зрители наверняка не догадываются, как сложно хорошую комедию снять, чтобы люди смеялись, — гораздо труднее, чем детектив...
«Ширли-мырли», Игорь Угольников, Вера Алентова, Валерий Гаркалин... 1995 год
— Ну, это не комедия — фарс, и тут у меня случилось очередное непонимание с критиками, которые воротили от этого фильма нос. Сейчас они уже обличительный накал сбавили, но первые и критики, и зрители,
несмотря на то что хохот во время просмотра стоял сумасшедший, выходили из зала с какой-то пренебрежительной миной на лицах... Это, кстати, было и на «Киношоке», где «Ширли-мырли» в первый раз показали, и я опять подумал: «Ну что же это такое? Снял настоящий фарс, столько смеху было»...
Что вы хотите, Дмитрий, — совсем недавно раздался звонок от Джигарханяна. «Я, — он сказал, — был на съемках в Киеве, пришел вечером в гостиницу уставший, только осталось лечь и уснуть. Телевизор включил, а там «Ширли-мырли» показывают...
— Оторваться, небось, не мог?
—
Ну, надо знать Армена. «Слушай, — воскликнул, — это такая картина! Как мы ее пропустили?». Видите, если даже снимавшийся там актер с первого раза не понял — чего ждать от зрителя? Что интересно, у «Ширли-мырли» есть фанаты, которые знают ее наизусть...
«МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ» ОКАЗАЛАСЬ
МАТРИЦЕЙ РУССКОЙ ЖИЗНИ»
— Актерство вы всегда считали своим хобби, а режиссуру — делом жизни. Скажите, а какая профессия кажется вам сложнее?
— Вне всякого сомнения, конечно же, режиссура... Актеры обижаются, жена-актриса чувствует себя оскорбленной, но две эти ипостаси я
четко для себя разделил — прежде всего по результату. Конечно же, то же самое актер совершает в рамках своей роли, но это лишь маленький фрагмент, а режиссура — рождение нового параллельного, актуального мира, который иной раз более убедителен, чем жизнь реальная. На ту же картину «Москва слезам не
верит», на ее персонажей ссылаются как...
— ...на классиков марксизма-ленинизма в свое время...
— Ну да! «Вот у него сосед такой же, как Гоша» или «У меня подруга в точности Людмила»...
— Народная песня!
— Наверное... Знаете, я все отчетливее
осознаю (это возвращаясь к вопросу о том, когда мне стало понятно, что же я снял), что «Москва слезам не верит» оказалась матрицей русской жизни. Картина вышла гораздо больше и выше, чем произведение искусства, потому что ее вспоминают, о ней говорят.
— Хорошая формулировка: матрица
русской жизни. Признайтесь, а почему вы отказались вручать кинопремию MTV фильму «Сволочи»? Отшвырнули конверт, ушли со сцены...
— Причина в том, что эта картина фальшивая, ложная, ее осудили фронтовики, ветераны войны. Они сказали создателям: «Чепуха это все. Мало вы нас по поводу
Отечественной клевали: и воевали, дескать, не так, и завалили фашистов трупами... Сначала унизили «историческими изысканиями» (это позорище наше общее!), а теперь придумали то, чего никогда не было, — лагеря детей-смертников, которые воспитывались как пушечное мясо». На это автор сценария имел
наглость ответить, что сам в таком лагере был. Немножко пошевелили его документы — и что?
— Не был?
— Не мог быть по определению, но возникло подозрение вообще насчет его военного прошлого, и этот человек быстренько взял свои слова назад. Тем не менее люди уже высказались,
определились. Это же тема, навсегда для России больная: уже почти 70 лет прошло, а все новые выясняются факты — тяжелые, бередящие сердце и вызывающие слезы, так касайтесь вы ее деликатно! Зачем вытаскивать этот фильм на пьедестал после того, как копья по его поводу сломаны и приведены
доказательства, зачем присуждать ему премию?
Я, если честно, не знал, что «Сволочи» претендуют на награду, иначе бы на церемонию не пошел, но поскольку уже там оказался, пришлось совершать эффектный поступок, который мне до сих пор аукается. Ну и пусть, хотя мой демарш послужил этой
ленте рекламой. Стали они ее хорошо продавать, но надеюсь, что после просмотра зрители повторят за мной: «Это дерьмо». Фильм к тому же еще и плохо сделан.
В общем, нам всем в обращении с военной темой нужно быть осторожными и прекратить уже эти идиотские разговоры о том, как мы были не
готовы к войне... Господи Боже мой! Один аргумент: в совершенно подготовленную ко всему, уже год находившуюся в состоянии войны Францию — она же объявила Германии в сентябре 39-го «Иду на вы!» — Гитлер вошел, как нож в масло, и смел ее всю к чертовой матери. Передовая, европейская страна — не говорю
уже про разных прочих шведов...
— Ну, «мы же советские люди!»...
— ...но, видите ли, не так воевали. Я, кстати, прочел письмо Гитлера Сталину, написанное 14 мая 41-го года, — сильнейший документ, который до сих пор мало известен, и напрасно, потому что он все объясняет. В
нем фюрер сообщает, что понял: без уничтожения Англии он ничего не добьется, — и принял решение.
Письмо Гитлера можно трактовать и как военную хитрость, и как высочайшую подлость. «Клянусь вам словом чести, — говорится там, — что мы не собираемся воевать с Россией. Войска, которые
размещаются на границе, — это всего лишь отвлекающий маневр для противника, тем не менее я очень боюсь, что мои генералы (прежде всего англосаксы, у которых по ту сторону Ла-Манша множество родственников) могут пойти на всякие провокации, потому что не хотят войны с Англией. Поэтому я вас очень
прошу: не поддавайтесь!». Вот откуда у сталинских приказов ноги растут...
— ...не поддаваться на провокации...
— До самой последней минуты Сталин верил, что это немецкие генералы бунтуют, а сам Гитлер делает все для того, чтобы войны с СССР не было...
— А это, поверьте, нетрудно, когда человек так клянется. Все было хорошо продумано: письмо доставил какой-то летчик типа Руста, который прилетел, нарушив границы, и чуть ли не в Кремль заявился, чтобы передать конверт лично Сталину в
руки.
— Это не подделка, как думаете?
— Нет, глухо об этом письме говорилось. Где-то в мемуарах Жуков упоминал, что Сталин в Кремле давал ему это послание читать, но даже не намекнул, о чем оно... От этого текста дуреешь, из него многое можно понять, и толковать после этого
о нашем византийском двуличии не с руки: куда нам до европейцев!
«СТАЛИНУ 17 ЛЕТ ХВАТИЛО, ЧТОБЫ ПОНЯТЬ: ЕСЛИ БУДЕМ И ДАЛЬШЕ ПОЛИВАТЬ СВОЕ ПРОШЛОЕ ГРЯЗЬЮ, НИКОГДА К ВОЙНЕ НЕ ПОДГОТОВИМСЯ»
— Я знаю, что все в вашей биографии перемешалось: вы одновременно и сын чекиста, и внук
кулака... Признайтесь, советскую власть ненавидите?
— Категорически нет!
— Но при этом умудрились снять фильм «Зависть богов», пронизанный, в общем-то, антисоветчиной...
— Ничего подобного — это экранизация моего мнения о шестидесятниках, об их дурной жизни,
где постоянно слушают «Голос Америки» и где есть две правды, которые не пересекаются...
— Тем не менее после этого фильма начинаешь еще больше презирать Советский Союз — это мое личное ощущение...
— Мне так не кажется: нет, нет! К советской истории я отношусь с глубоким
уважением и большим интересом — по-моему мнению, нам надо быстро пересмотреть свой подход к ней: примерно так же, как в 34-м году. Тогда власти резко изменили взгляд на всю русскую историю, которую после революции поносили, и в фильмах как герои появились Минин и Пожарский, Александр Невский,
Суворов, Кутузов. Это же после большевистской революции были неуважаемые фигуры, потому что ассоциировались с самодержавием, но Сталину и Политбюро хватило 17 лет, чтобы сообразить: если будем и дальше поливать свое прошлое грязью, никогда к войне не подготовимся!
Думаю, и сейчас должен
случиться такой поворот по отношению к советской истории, потому что, кляня ее, мы уже давно не Советский Союз унижаем, а Россию. Особенно мне обидно, что очень скоро в своем рвении мы можем договориться до того, что камня на камне от себя не оставим... Для меня, кстати, несомненно, что будущее
человечества все равно за социализмом. Мир не выживет, если не возьмет на вооружение социалистические и коммунистические идеи, планета не выдержит бесконечного соревнования, где правила диктует золотой миллиард, который всем такую жизнь не обеспечит. Значит, что — остальных людей следует уничтожить?
Сегодня это, в общем-то, и делается.
Социализм в его лучших проявлениях будет спасением для человечества. Мы в свое время сделали громадный прорыв: пусть уродливый (а он и не мог быть другим!), но серьезнейший шаг вперед. Кончится же все тем, что первой социалистической страной назовут
Кубу (Че Гевара станет героем планетарного масштаба), китайский социализм будут ставить всему миру в пример, а про нас забудут: дескать, было это что-то дикое, невозможное, о чем и вспоминать не стоит. А ведь и при том строе сделано безумно много. Я уж не говорю, что была выиграна война, — это
практически все оправдывает. Подготовить страну к такой сумасшедшей войне иначе, мне кажется, было бы невозможно.
— Сегодня в среде политиков и представителей богемы модно ходить в храм, стоять там со свечками (не умея их зачастую держать) и ожесточенно креститься (не всегда зная, с
какой стороны и какой рукой). Вы вызываете у меня уважение еще и потому, что — один из немногих! — смело называете себя атеистом. Это ваше убеждение?
— Глубокое, хотя креститься одно время хотел — для Веры и Юли. Они боятся, что на том свете мы окажемся в разных отделениях и никогда не
встретимся — вот я и попытался...
— ...и что же — не поднялась рука?
— Когда мне сказали, что к этому надо готовиться, полгода поститься и читать специальные книги, я не нашел в себе сил...
— В Бога не верите?
— Не верю и должен признаться, что
размышлять, скажем, о большом взрыве, с которого началась Вселенная, мне куда интереснее, чем бодаться цитатами из того и этого Евангелия, выясняя, каким же образом Бог создал за шесть дней мир. Ну зачем это — при нынешнем-то развитии науки? Для ощущения жизни и понимания мировых закономерностей
теорема Геделя и принцип определенности Бора-Гейденберга дает мне куда больше.
— Вдобавок священники вам, я слышал, не нравятся...
— Ну нет — деревенские уважение вызывают. Я счастлив, что теперь людям можно не скрывать своей веры и восстанавливать церкви, хотя излишнее
рвение в этом мне не всегда по душе, потому что у Студенческого театра помещение отобрали и сделали там церковь.
— Очередной перегиб...
— ...и таких примеров, к сожалению, много... Одно дело к тому же батюшка в сельском приходе и другое — наши церковные иерархи: их
поведение мне образцово-христианским не кажется. Я уж не говорю о том, что церковь совершила громадный грех, потому что ее материальное возрождение было основано на беспошлинной торговле алкоголем...
— ...и табаком...
— Это аукнется!
— Вы родились в
Баку, где все мужчины умеют профессионально готовить, — вы тоже?
— Блюд готовлю немного, но делаю это хорошо. Думал даже, если уж сильно прижмет, заняться этим бизнесом профессионально — открыть какие-то хорошие ресторанчики или кафешки. Даже такое блюдо, как яичница с помидорами, можно
ведь приготовить так, что язык проглотишь. Его мало кто делает, а зря: оно очень вкусное и легкое, вдобавок практически не требует времени.
— Вы много лет, знаю, курили и в одночасье бросили — такая у вас сила воли?
— Вот как раз силы воли в себе не нашел, хотя и были
периоды, когда около года к сигаретам не притрагивался. Всю жизнь бросал, но без особого успеха, а потом организм сказал: баста! Я, если честно, всегда знал, что какие-то решения он у меня принимает на подсознательном уровне: это касалось, кстати, и выбора сценария «Москва слезам не верит» — я долго
ходил вокруг да около и облизывался, хотя сегодня невозможно представить, как бы без этого жил. Потом что-то меня вдруг пронзает: «Нет, это надо делать» — и иду уже до конца. Так и с курением.
30 лет я боролся с этой привычкой — не нравилась мне она. Мучился, уже по утрам тошнило,
однако рука к пачке тянулась, ну а однажды утром просто не смог закурить — физически. Брал сигарету и, сделав первую затяжку, бежал в туалет — меня выворачивало наизнанку, снова закуривал — тот же эффект, и все — курить перестал. То ли это такое счастливое устройство организма, то ли воздействие
каких-то лучей космических — черт его знает...
«АКТЕРЫ У ТАРКОВСКОГО ПЛОХО ИГРАЮТ, ПОТОМУ ЧТО ОН ИХ НЕ УВАЖАЛ»
— Вы недавно признались: «Я стимул для съемки кино потерял», тем не менее, по вашим словам, снимаете сейчас шестой фильм...
— Я-то снимаю, но денег,
чтобы его закончить, нет.
— А стимул имеется?
— По большому счету, кино в тех формах, которые я знал и любил, ради которого и пришел в кинематограф, умерло. Лично для меня вершинами остались фильмы «8 1/2», «Девять дней одного года»...
— ...«Летят журавли»,
очевидно...
— «Летят журавли» меньше. «Пепел и алмаз» фантастически мощное впечатление произвел, еще с десяток картин перечислить могу, и там уже будут, конечно, и «Летят журавли», хотя эстетика этой ленты не очень меня устраивает... У Тарковского я еле-еле соглашаюсь с фильмом
«Зеркало», а с остальными, увы, не могу — у него плохо играют артисты. Кстати, из его дневников, которые сейчас изданы, видно, почему так происходит: он их не уважал. Глубоко не уважал!
Владимир Меньшов — Дмитрию Гордону: «К счастью, я не вляпался в то, во что угодили многие мои
коллеги, — в политику. Значит, оказался мудрее или просто удачливее...»
— Да вы что?!
— Да, там даже запись есть, дескать, в жизни я умного артиста не видел — какие же они все дураки.
— Ну а вы умных артистов видели?
— Не много, но видел. Вот сам
перед вами сижу — посмотрите, какой умный.
— Идеальный! О чем ваша новая картина?
— Это красивый, надеюсь, костюмный фильм, о событиях начала ХХ века. Играют Вера, Юля, Толя Лобоцкий должен, но мы пока сняли только один небольшой эпизод и никак не можем найти денег на
продолжение. Я человек, очень доверяющий судьбе, фаталист, поэтому не знаю: то ли какая-то высшая сила (не Бог, а некто) не хочет, чтобы я этот фильм снял, то ли кто-то из ближних против. Пауза, во всяком случае, затянулась, поэтому не знаю, что с этой лентой произойдет. Может, придется бросить, что
будет крайне обидно: материал-то хороший, красивый.
— Когда в «Ликвидации» вы играли маршала Жукова, глубоко погружались в материал, изучали жизнь полководца, характер, образ?
— Нет, потому что все это у меня в Школе-студии МХАТа осталось. Там я себя запугал до того, что,
выходя на сцену, думал: «Ой, еще не все знаю, не прочитал нужных книжек, не всю систему Станиславского по косточкам разобрал», — и это вредило необычайно. Потом, когда обрел режиссуру, стал относиться к этому с долей пофигизма: да гори оно все синим пламенем! Выхожу и что-нибудь чувствую, не пытаясь
свои ощущения вербализировать.
— Это и есть, по-моему, самый верный путь...
— Безусловно, но мне к этому надо было прийти, поэтому так боюсь момента работы над ролью — у меня тут же возникает зажим. Режиссеру, который любит работать с актером, я говорю: «Знаешь что,
возьми-ка ты лучше другого артиста». — «Зачем, почему?». — «Если я тебе нужен, дай мне играть и позволь не объяснять, почему сделал это таким образом. Так уж случилось, так у меня пошло».
Видимо, я тогда сильно себя перегрузил, поэтому сейчас весь процесс вживания в образ у меня
происходит внутри. До самого последнего момента стараюсь отодвинуть необходимость облечь это в слова — я должен выйти и начать играть...
— Дальше ведет талант?
— Именно так, ведет. У меня, понимаете, есть какое-то предощущение роли, но в театре репетиции до чего-то доводят,
а в кино входишь в кадр и сразу выдавать начинаешь. Как правило, в образ я попадаю, хотя две-три не очень удачные роли у меня есть.
В сериале «Ликвидация» Владимиру Валентиновичу досталась роль маршала Жукова
— Я вам задам последний вопрос: правда ли, что вы сыграли
Элтона Джона?
— (Смеется). Честно говоря, я даже не свел воедино...
— ...Элтона и Джона?
— ...своего персонажа и эту мировую знаменитость. Мы просто снимали в Украине фильм-фэнтэзи «Ось ординат». Название плохое, и продюсер его изменил на «О, счастливчик», хотя
это неталантливый ход: во-первых, такой фильм уже есть, а во-вторых, была одноименная телевизионная передача, позднее известная как «Кто хочет стать миллионером».
— Но вы действительно в сэра Элтона первоплотились?
— Да нет, просто на нас такие костюмы надели странные, что
люди, увидев фотографию, сказали: «Ну прямо Элтон Джон». Мы с Сережей Шакуровым играем так называемых биографов и по ходу действия встречаем человека, готового от отчаяния покончить с собой. Мы ему говорим: «Зачем? Мы вам напишем новую биографию — все придумаем, вашу жизнь переделаем». Хороший
сценарий!
— Вам вашу жизнь переделывать уже поздно, да и ни к чему — думаю, жить так, как вы, мечтает любой творческий человек. Спасибо за то, что вы сделали, и дай Бог, чтобы еще долго радовали зрителей актерскими и режиссерскими работами!
— Спасибо и вам, Дмитрий!
Киев — Москва — Киев
(с) Дмитрий ГОРДОН
«Бульвар Гордона»
P.S. Меньшов - человечище, с дества его люблю и уважаю!
Этот копипаст по-большому счёту для тех кто неходит во внешку
посмотрел года рождения некоторых граждан отписавшихся в теме - всё стало ясно :-)
это тема не для них ,стопудов..
вроде разница небольшая,но как сказал Меньшов
Цитата: От пользователя: Шеридан989™(А клёва ВСЁ!)
но уже проводя пробы, понял: даже 15 и
16-летние отличаются друг от друга сильно, хотя для взрослого они вроде на одно лицо. Когда эти ребята стали показываться, я уже с первого взгляда на входящих мог определить: оп-па! — этому 15 с половиной, а вот тому ровно 16... До таких тонкостей вник в это дело.
а что странного, что завидуют режиссеру "неформатному", как он сам о себе (да и не только он) говорит? все мы мечтаем самореализоваться, заявить о себе. да вот только не всем есть что сказать.
