Это может показаться странным, но я чётко убеждена, что дорогая одежда ничем не лучше, даже хуже бюджетной. Живой пример - я и мой муж.
Муж - сторонник пословицы "лучше меньше, да лучше". В гардеробе у него буквально пара вещей каждого типа (2-3 футболки, 2 рубашки, 2 водолазки и т.д.), зато
дорогих и брендовых. Но люксовые рубашки, например, якобы из хорошего материала уже через полгода на нём обычно начинают лоснится как жуткое старьё! И это вроде как нормальная ситуация, видимо, когда с ботинок за 30к спустя 3 месяца носки отлетают набойки и фурнитура... Про швы на трикотаже я молчу
- ни разу не видела действительно добротно сшитой вещи, тоже всё расходится моментально.
А я что, а мне нормально и в немного поношенных ботинках погулять. Мы люди не гордые. В общем, да, я люблю секонды. Мало того, что ценник радует, и обновить чуть ли не половину гардероба вполне возможно
даже за 2-3к, мало того, что можно найти реально интересные и необычные вещи, так они ещё и неубиваемые, клянусь! Могу носить одну вещь из секонда чуть ли не 5-6 лет, потом она мне уже просто надоедает, а так не думаю даже что это предел. А перешла я на них после того, как купила однажды на
мероприятие почти за 20к брендовые туфли, с которых уже при первой носке стала стираться краска и также отвалилась набойка, из-за чего я жутко натёрла ноги. Решила, что раз бренды так подставляют - может, просто уже не заморачиваться и попробовать секонды... И осталась с ними навсегда!
Кстати,
неоправданность люкса замечала не только в одежде. Люксовая косметика, например, бывает вообще ничем не лучше бюджетной. И кстати, именно от "люкса" лично у меня лезли прыщи. Так действительно ли стоит переплачивать за бренд, зачем кто-то продолжает это делать?
Это может показаться странным, но я чётко убеждена, что дорогая одежда ничем не лучше, даже хуже бюджетной. Живой пример - я и мой муж.
Муж - сторонник пословицы "лучше меньше, да лучше". В гардеробе у него буквально пара вещей каждого типа
(2-3 футболки, 2 рубашки, 2 водолазки и т.д.), зато дорогих и брендовых. Но люксовые рубашки, например, якобы из хорошего материала уже через полгода на нём обычно начинают лоснится как жуткое старьё! И это вроде как нормальная ситуация, видимо, когда с ботинок за 30к спустя 3 месяца носки отлетают
набойки и фурнитура... Про швы на трикотаже я молчу - ни разу не видела действительно добротно сшитой вещи, тоже всё расходится моментально.
А я что, а мне нормально и в немного поношенных ботинках погулять. Мы люди не гордые. В общем, да, я люблю секонды. Мало того, что ценник радует, и
обновить чуть ли не половину гардероба вполне возможно даже за 2-3к, мало того, что можно найти реально интересные и необычные вещи, так они ещё и неубиваемые, клянусь! Могу носить одну вещь из секонда чуть ли не 5-6 лет, потом она мне уже просто надоедает, а так не думаю даже что это предел. А
перешла я на них после того, как купила однажды на мероприятие почти за 20к брендовые туфли, с которых уже при первой носке стала стираться краска и также отвалилась набойка, из-за чего я жутко натёрла ноги. Решила, что раз бренды так подставляют - может, просто уже не заморачиваться и попробовать
секонды... И осталась с ними навсегда!
Кстати, неоправданность люкса замечала не только в одежде. Люксовая косметика, например, бывает вообще ничем не лучше бюджетной. И кстати, именно от "люкса" лично у меня лезли прыщи. Так действительно ли стоит переплачивать за бренд, зачем кто-то
продолжает это делать?
В Америке носят оригинал , для них это фигня
Это мы говнообувь из Турции берём, и одежду из Китая
А дядя Федя в параде ездил, под норковым пальто. Мужик как мужик, только грустный очень. Когда я совсем маленькая была, я с ним во дворе играла. Говорила
ему, что я городовой. Он удивлялся. А когда я выросла, он умер. У него в Москве дочка была, приезжала раз в год. У неё такие голубые глаза были – страшно. Я на неё и внимания не обращала, она в баньке парилась. Мы с ним через дорогу жили. Он – дядя Федя – однажды мне говорит: «Слушай, это не дочь,
а вафельница». Я не поняла. Потом только поняла – у него такие словечки были… Мне в три года шесть лет было. Он пришёл и умер.
Поддержу автора. Брендовые вещи которые продают у нас низкого качества. В глобальном мире производитель делает вещи другого качества нежели для той же Америки. Это связано с низкой требовательностью покупателя. Расияне готовы покупать продукцию низкого качества. Это факт. Они не разбираются в
материалах, главное для них это внешний вид. Обёртка. Вещи из секонда, те же джинсы, футболки. Они совсем другие. У меня футболка из Тайланда, ей 10 лет. А она отличная. Как советское полотенце, а может Венгерское :-D которым ничего не делалось много лет.
По моему скромному мнению, - ну неужели не ясно, что это пропагандистский ход? Каждый магазин в России - не то же самое, что салон красоты в Швейцарии. При покупке в таких заведениях психологическая составляющая не играет никакой роли. Ну так
возьмите в партнеры профессионала! - Вас не удивило, что "Nike" купила бренд P&G? - Более чем. Но "Nike" и не стала его делать. Это было бы смешно. Вместо этого они купили все остальное. Например, художественную литературу. И книги тоже, кстати, купились. Зачем? Чтобы людям приятнее было читать на
экране телевизора. Когда реклама обходится намного дешевле, человек на экране, как правило, больше читает - и чем больше читает, тем интереснее все становится. Если в журнале было страниц триста, эту цифру можно умножить на два - и тогда выйдет примерно столько же. Что еще? Модели. Ведь если
посмотреть на всю визуальную культуру, трудно удержаться от соблазна купить модель или эксклюзивный автомобиль. Эти примеры показывают, что и материальное отношение к покупаемому продукту происходит в той же парадигме. Ведь не будем отрицать, что одинаковые имена на этикетках - это знак качества, но
только качества телесного, а не духовного. Конечно, в Америке на вкус и цвет товарища нет. Но разве это плохо? Даст бог, мы и это научимся делать. Но другое дело, что мы не думаем о духовных качествах предметов. Мы думаем о них только в экономическом смысле. Вещь в себе, конечно, великое благо, но
не до такой степени. Она ведь по своей природе не может что-то сделать. Може
Моя первая беседа с Артимесом Уордом
Я никогда раньше с ним не встречался. Он привез рекомендательные письма от общих знакомых из Сан-Франциско и пригласил меня позавтракать. У нас на
серебряных рудниках считалось святотатством приступать к завтраку без коктейля из виски. Артимес с галантностью столичного жителя всегда подчинялся обычаям провинции и тотчас заказал три порции этого ужасающего напитка. Третьим за столом был Хингстон. Я охотно пью, кажется, все на свете, за
исключением коктейля из виски. И я сказал, что не смогу составить им компании: коктейль сразу ударит мне в голову, и через десять минут я опьянею и буду ни на что не годен. Я не хотел бы при первом же знакомстве показаться умалишенным. Но Артимес просил не отказываться, и я проглотил коварный
напиток, продолжая протестовать и зная, что уступать не следовало. Через несколько минут мне показалось, что мысли у меня начинают путаться. В сильной тревоге я ждал начала беседы. Впрочем, меня еще не покидала надежда, что, быть может, я преувеличиваю свое опьянение и все обойдется благополучно.
После нескольких ничего не значащих замечаний Артимес принял необыкновенно серьезный вид и произнес речь, показавшуюся мне странной. Он сказал следующее:
— Пока я не забыл, хочу спросить вас кое о чем. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве — в Неваде, больше двух
лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось спускаться в рудники и осматривать их, — в общем, вы изучили рудничное дело досконально. Так вот, я хочу узнать, как образуются там, под землей, залежи руды? Сейчас я растолкую свой вопрос. Если я правильно понимаю, серебряная жила зажата между двумя
слоями гранита; в таком виде она тянется под землей, пока не выступит наружу, вроде как край тротуара на мостовой. Представим себе, что жила будет в сорок футов толщиной или даже в семьдесят... нет, лучше возьмем все сто. И вот вы роете к ней шурф, прямо по вертикали или, быть может, наклонный — то,
что вы называете квершлаг, — и спускаетесь к ней на пятьсот футов в глубину, а быть может, достаточно будет и двухсот футов; и вот вы идете за жилой, а она между тем становится все уже, и слои гранита, облегающие ее, сближаются так, что вот-вот сомкнутся, то есть я не имею в виду, что они сомкнутся,
в особенности если геологическая обстановка такова, что они отстоят один от другого дальше, чем обычно, и наука это бессильна объяснить; хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях, было бы странно, если бы это не было так; и если взять наше предположение за исходный пункт и учесть новейшие
данные, то, конечно, можно сделать тот или другой вывод, это уж без сомнения так. Вы согласны со мной?
Я подумал: «Вот оно все в точности, как я предполагал. Коктейль меня погубил. Даже устрица на моем месте поняла бы больше».
Затем я сказал:
—
Разумеется! Да, без сомнения! Впрочем, если вас не затруднит моя просьба... не повторите ли вы еще раз ваш вопрос?
— Конечно, конечно. Вина — моя. Предмет для меня новый, и я, должно быть, не сумел ясно выразить свою мысль, но...
— Да нет, что вы! Все, что вы сказали,
очень ясно. Вина моя, это коктейль ударил мне в голову. Основное, что вы сказали, я понял, но я был недостаточно внимателен, и если вы повторите свой вопрос, я постараюсь понять все до конца.
Он сказал:
— Хорошо, суть моего вопроса вот в чем (тут он принял устрашающе
серьезный вид и стал отмечать важнейшие пункты своей речи, загибая пальцы на руке один за другим): эта жила, или прослойка, или руда, называйте как хотите, зажата между двумя слоями гранита, наподобие сандвича. Это нам всем ясно. Теперь вы роете к ней шурф, скажем, в тысячу футов, а может быть, и в
тысячу двести (это в конце концов не так уж важно), и подходите к ней вплотную, и начинаете бить штреки, некоторые перпендикулярно к жиле, а часть параллельно ей в той ее части, где идет сернистая руда, — она ведь называется сернистой, не так ли? Хотя, если вы меня спросите, я считаю — пусть это
трудно доказать, — что рудокопу все равно, идет она там или не идет, потому что она неотъемлемая часть той же жилы, хотя к ней и не относится, и при других обстоятельствах даже самый искушенный среди нас мог бы не обнаружить ее, стой он совсем рядом, или просто не заметил бы ее, и даже мысль такая
не пришла бы ему в голову, будь это хоть трижды очевидно. Как вы считаете, прав я или нет?
Я грустно сказал:
— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я, конечно, смог бы ответить на ваш вопрос, но этот проклятый коктейль из виски ударил мне в голову, и я теперь не в
силах разобраться даже в самых простых вещах. Я говорил вам, что так будет.
— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я просто не сумел толково объяснить свою мысль. Хотя, признаться, на этот раз я старался изложить ее по возможности ясно.
— Разумеется! Вы изложили ее с предельной
ясностью. Чтобы не понять вас, нужно быть безнадежным кретином. Все дело в этом проклятом коктейле!
— Нет, не вините себя. Я попробую еще раз, и уж теперь...
— Не нужно, я умоляю вас, это бесполезно. Уверяю вас, голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на
самый простой вопрос.
— Не бойтесь. На этот раз я изложу свой вопрос яснее ясного, и вы сразу поймете, в чем дело. Начнем с самого начала. (Тут он перегнулся ко мне через стол, в каждой черте его лица выразилась глубокая сосредоточенность, и пальцами одной руки он приготовился
загибать пальцы на другой руке, отмечая ход своего рассуждения, а я, вытянув шею и напрягши все свои умственные способности, приготовился понять или погибнуть.) — Так вот, эта самая жила, эта штука, которая содержит в себе металл и тем самым выступает как последующий элемент в ряду предыдущих, как
ближних, так равно и отдаленных, действуя в пользу первых и в ущерб последующим, или наоборот — в ущерб первым и в пользу последующих, или равно индифферентно как к тем, так и к другим, а также учитывая относительную разницу в радиусе распространения, достигающую кульминационной точки...
Я сказал:
— Теперь уже ясно, что у меня на плечах чурбан. Лучше не старайтесь. Бесполезно. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.
Сзади послышался подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого
смеха. Я взглянул на Уорда, и он сбросил свою важность и тоже рассмеялся. Тогда я понял — меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили все это время совершенный вздор. Артимес Уорд был одним из самых очаровательных людей, каких я знал, и отличным собеседником. Про него шла
молва, что он неразговорчив. Вспоминая мое первое знакомство с ним, я позволю себе не согласиться с этим мнением.
Я никогда раньше с ним не встречался. Он привез рекомендательные письма от общих знакомых из Сан-Франциско и пригласил меня позавтракать. У нас на серебряных рудниках считалось святотатством
приступать к завтраку без коктейля из виски. Артимес с галантностью столичного жителя всегда подчинялся обычаям провинции и тотчас заказал три порции этого ужасающего напитка. Третьим за столом был Хингстон. Я охотно пью, кажется, все на свете, за исключением коктейля из виски. И я сказал, что не
смогу составить им компании: коктейль сразу ударит мне в голову, и через десять минут я опьянею и буду ни на что не годен. Я не хотел бы при первом же знакомстве показаться умалишенным. Но Артимес просил не отказываться, и я проглотил коварный напиток, продолжая протестовать и зная, что уступать не
следовало. Через несколько минут мне показалось, что мысли у меня начинают путаться. В сильной тревоге я ждал начала беседы. Впрочем, меня еще не покидала надежда, что, быть может, я преувеличиваю свое опьянение и все обойдется благополучно.
После нескольких ничего не значащих
замечаний Артимес принял необыкновенно серьезный вид и произнес речь, показавшуюся мне странной. Он сказал следующее:
— Пока я не забыл, хочу спросить вас кое о чем. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве — в Неваде, больше двух лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось
спускаться в рудники и осматривать их, — в общем, вы изучили рудничное дело досконально. Так вот, я хочу узнать, как образуются там, под землей, залежи руды? Сейчас я растолкую свой вопрос. Если я правильно понимаю, серебряная жила зажата между двумя слоями гранита; в таком виде она тянется под
землей, пока не выступит наружу, вроде как край тротуара на мостовой. Представим себе, что жила будет в сорок футов толщиной или даже в семьдесят... нет, лучше возьмем все сто. И вот вы роете к ней шурф, прямо по вертикали или, быть может, наклонный — то, что вы называете квершлаг, — и спускаетесь к
ней на пятьсот футов в глубину, а быть может, достаточно будет и двухсот футов; и вот вы идете за жилой, а она между тем становится все уже, и слои гранита, облегающие ее, сближаются так, что вот-вот сомкнутся, то есть я не имею в виду, что они сомкнутся, в особенности если геологическая обстановка
такова, что они отстоят один от другого дальше, чем обычно, и наука это бессильна объяснить; хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях, было бы странно, если бы это не было так; и если взять наше предположение за исходный пункт и учесть новейшие данные, то, конечно, можно сделать тот или
другой вывод, это уж без сомнения так. Вы согласны со мной?
Я подумал: «Вот оно все в точности, как я предполагал. Коктейль меня погубил. Даже устрица на моем месте поняла бы больше».
Затем я сказал:
— Разумеется! Да, без сомнения! Впрочем, если вас не
затруднит моя просьба... не повторите ли вы еще раз ваш вопрос?
— Конечно, конечно. Вина — моя. Предмет для меня новый, и я, должно быть, не сумел ясно выразить свою мысль, но...
— Да нет, что вы! Все, что вы сказали, очень ясно. Вина моя, это коктейль ударил мне в
голову. Основное, что вы сказали, я понял, но я был недостаточно внимателен, и если вы повторите свой вопрос, я постараюсь понять все до конца.
Он сказал:
— Хорошо, суть моего вопроса вот в чем (тут он принял устрашающе серьезный вид и стал отмечать важнейшие пункты
своей речи, загибая пальцы на руке один за другим): эта жила, или прослойка, или руда, называйте как хотите, зажата между двумя слоями гранита, наподобие сандвича. Это нам всем ясно. Теперь вы роете к ней шурф, скажем, в тысячу футов, а может быть, и в тысячу двести (это в конце концов не так уж
важно), и подходите к ней вплотную, и начинаете бить штреки, некоторые перпендикулярно к жиле, а часть параллельно ей в той ее части, где идет сернистая руда, — она ведь называется сернистой, не так ли? Хотя, если вы меня спросите, я считаю — пусть это трудно доказать, — что рудокопу все равно, идет
она там или не идет, потому что она неотъемлемая часть той же жилы, хотя к ней и не относится, и при других обстоятельствах даже самый искушенный среди нас мог бы не обнаружить ее, стой он совсем рядом, или просто не заметил бы ее, и даже мысль такая не пришла бы ему в голову, будь это хоть трижды
очевидно. Как вы считаете, прав я или нет?
Я грустно сказал:
— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я, конечно, смог бы ответить на ваш вопрос, но этот проклятый коктейль из виски ударил мне в голову, и я теперь не в силах разобраться даже в самых простых вещах. Я
говорил вам, что так будет.
— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я просто не сумел толково объяснить свою мысль. Хотя, признаться, на этот раз я старался изложить ее по возможности ясно.
— Разумеется! Вы изложили ее с предельной ясностью. Чтобы не понять вас, нужно быть
безнадежным кретином. Все дело в этом проклятом коктейле!
— Нет, не вините себя. Я попробую еще раз, и уж теперь...
— Не нужно, я умоляю вас, это бесполезно. Уверяю вас, голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на самый простой вопрос.
— Не
бойтесь. На этот раз я изложу свой вопрос яснее ясного, и вы сразу поймете, в чем дело. Начнем с самого начала. (Тут он перегнулся ко мне через стол, в каждой черте его лица выразилась глубокая сосредоточенность, и пальцами одной руки он приготовился загибать пальцы на другой руке, отмечая ход
своего рассуждения, а я, вытянув шею и напрягши все свои умственные способности, приготовился понять или погибнуть.) — Так вот, эта самая жила, эта штука, которая содержит в себе металл и тем самым выступает как последующий элемент в ряду предыдущих, как ближних, так равно и отдаленных, действуя в
пользу первых и в ущерб последующим, или наоборот — в ущерб первым и в пользу последующих, или равно индифферентно как к тем, так и к другим, а также учитывая относительную разницу в радиусе распространения, достигающую кульминационной точки...
Я сказал:
— Теперь уже
ясно, что у меня на плечах чурбан. Лучше не старайтесь. Бесполезно. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.
Сзади послышался подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого смеха. Я взглянул на Уорда, и он сбросил свою
важность и тоже рассмеялся. Тогда я понял — меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили все это время совершенный вздор. Артимес Уорд был одним из самых очаровательных людей, каких я знал, и отличным собеседником. Про него шла молва, что он неразговорчив. Вспоминая мое
первое знакомство с ним, я позволю себе не согласиться с этим мнением.
Я думаю что афтор в курсе, но весь секонд хенд котрый везут в третьи страны, (коей является и Россия) выгребается из обычных мусорных контейнеров. Да-да из тех самых дурнопахнущех помоек. НО обычная стирка удаляет этот запах.
Если кто- то сомневается, могу сделать пару фоток/видео как это
происходит в Италии. А вещи да, действительно брендовые.
Я никогда раньше с ним не
встречался. Он привез рекомендательные письма от общих знакомых из Сан-Франциско и пригласил меня позавтракать. У нас на серебряных рудниках считалось святотатством приступать к завтраку без коктейля из виски. Артимес с галантностью столичного жителя всегда подчинялся обычаям провинции и тотчас
заказал три порции этого ужасающего напитка. Третьим за столом был Хингстон. Я охотно пью, кажется, все на свете, за исключением коктейля из виски. И я сказал, что не смогу составить им компании: коктейль сразу ударит мне в голову, и через десять минут я опьянею и буду ни на что не годен. Я не хотел
бы при первом же знакомстве показаться умалишенным. Но Артимес просил не отказываться, и я проглотил коварный напиток, продолжая протестовать и зная, что уступать не следовало. Через несколько минут мне показалось, что мысли у меня начинают путаться. В сильной тревоге я ждал начала беседы. Впрочем,
меня еще не покидала надежда, что, быть может, я преувеличиваю свое опьянение и все обойдется благополучно.
После нескольких ничего не значащих замечаний Артимес принял необыкновенно серьезный вид и произнес речь, показавшуюся мне странной. Он сказал следующее:
— Пока я
не забыл, хочу спросить вас кое о чем. Вы живете здесь, в вашем серебряном царстве — в Неваде, больше двух лет, и, конечно, вам, репортерам, приходилось спускаться в рудники и осматривать их, — в общем, вы изучили рудничное дело досконально. Так вот, я хочу узнать, как образуются там, под землей,
залежи руды? Сейчас я растолкую свой вопрос. Если я правильно понимаю, серебряная жила зажата между двумя слоями гранита; в таком виде она тянется под землей, пока не выступит наружу, вроде как край тротуара на мостовой. Представим себе, что жила будет в сорок футов толщиной или даже в семьдесят...
нет, лучше возьмем все сто. И вот вы роете к ней шурф, прямо по вертикали или, быть может, наклонный — то, что вы называете квершлаг, — и спускаетесь к ней на пятьсот футов в глубину, а быть может, достаточно будет и двухсот футов; и вот вы идете за жилой, а она между тем становится все уже, и слои
гранита, облегающие ее, сближаются так, что вот-вот сомкнутся, то есть я не имею в виду, что они сомкнутся, в особенности если геологическая обстановка такова, что они отстоят один от другого дальше, чем обычно, и наука это бессильна объяснить; хотя, с другой стороны, при прочих равных условиях,
было бы странно, если бы это не было так; и если взять наше предположение за исходный пункт и учесть новейшие данные, то, конечно, можно сделать тот или другой вывод, это уж без сомнения так. Вы согласны со мной?
Я подумал: «Вот оно все в точности, как я предполагал. Коктейль меня
погубил. Даже устрица на моем месте поняла бы больше».
Затем я сказал:
— Разумеется! Да, без сомнения! Впрочем, если вас не затруднит моя просьба... не повторите ли вы еще раз ваш вопрос?
— Конечно, конечно. Вина — моя. Предмет для меня новый, и я, должно
быть, не сумел ясно выразить свою мысль, но...
— Да нет, что вы! Все, что вы сказали, очень ясно. Вина моя, это коктейль ударил мне в голову. Основное, что вы сказали, я понял, но я был недостаточно внимателен, и если вы повторите свой вопрос, я постараюсь понять все до конца.
Он сказал:
— Хорошо, суть моего вопроса вот в чем (тут он принял устрашающе серьезный вид и стал отмечать важнейшие пункты своей речи, загибая пальцы на руке один за другим): эта жила, или прослойка, или руда, называйте как хотите, зажата между двумя слоями гранита,
наподобие сандвича. Это нам всем ясно. Теперь вы роете к ней шурф, скажем, в тысячу футов, а может быть, и в тысячу двести (это в конце концов не так уж важно), и подходите к ней вплотную, и начинаете бить штреки, некоторые перпендикулярно к жиле, а часть параллельно ей в той ее части, где идет
сернистая руда, — она ведь называется сернистой, не так ли? Хотя, если вы меня спросите, я считаю — пусть это трудно доказать, — что рудокопу все равно, идет она там или не идет, потому что она неотъемлемая часть той же жилы, хотя к ней и не относится, и при других обстоятельствах даже самый
искушенный среди нас мог бы не обнаружить ее, стой он совсем рядом, или просто не заметил бы ее, и даже мысль такая не пришла бы ему в голову, будь это хоть трижды очевидно. Как вы считаете, прав я или нет?
Я грустно сказал:
— Вы должны извинить меня, мистер Уорд. Я,
конечно, смог бы ответить на ваш вопрос, но этот проклятый коктейль из виски ударил мне в голову, и я теперь не в силах разобраться даже в самых простых вещах. Я говорил вам, что так будет.
— Пожалуйста, не огорчайтесь. Я просто не сумел толково объяснить свою мысль. Хотя, признаться,
на этот раз я старался изложить ее по возможности ясно.
— Разумеется! Вы изложили ее с предельной ясностью. Чтобы не понять вас, нужно быть безнадежным кретином. Все дело в этом проклятом коктейле!
— Нет, не вините себя. Я попробую еще раз, и уж теперь...
— Не нужно, я умоляю вас, это бесполезно. Уверяю вас, голова моя в таком состоянии, что я не сумею ответить на самый простой вопрос.
— Не бойтесь. На этот раз я изложу свой вопрос яснее ясного, и вы сразу поймете, в чем дело. Начнем с самого начала. (Тут он перегнулся ко мне через
стол, в каждой черте его лица выразилась глубокая сосредоточенность, и пальцами одной руки он приготовился загибать пальцы на другой руке, отмечая ход своего рассуждения, а я, вытянув шею и напрягши все свои умственные способности, приготовился понять или погибнуть.) — Так вот, эта самая жила, эта
штука, которая содержит в себе металл и тем самым выступает как последующий элемент в ряду предыдущих, как ближних, так равно и отдаленных, действуя в пользу первых и в ущерб последующим, или наоборот — в ущерб первым и в пользу последующих, или равно индифферентно как к тем, так и к другим, а также
учитывая относительную разницу в радиусе распространения, достигающую кульминационной точки...
Я сказал:
— Теперь уже ясно, что у меня на плечах чурбан. Лучше не старайтесь. Бесполезно. Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.
Сзади послышался
подозрительный шум. Я быстро обернулся и увидел, что Хингстон, укрывшись газетой, корчится от неодолимого смеха. Я взглянул на Уорда, и он сбросил свою важность и тоже рассмеялся. Тогда я понял — меня разыграли. Под видом глубокомысленных рассуждений мне преподносили все это время совершенный вздор.
Артимес Уорд был одним из самых очаровательных людей, каких я знал, и отличным собеседником. Про него шла молва, что он неразговорчив. Вспоминая мое первое знакомство с ним, я позволю себе не согласиться с этим мнением.
? 
