Много ли мне попадалось на глаза текстов от непрофессиональных литераторов,которые бы меня зацепили? До недавнего времени ни разу. А вот неделю назад случайно,каким то чудом мне подвернулась в Сети книга нашего земляка Фёдорова Виталия Николаевича "Рельсы жизни моей" http://coollib.net/b/303739
Когда начал читать,было ощущение что писал школьник 6 класса сочинение на тему "как я провел лето". Но чем далее читал,тем больше понимал,что такого пронзительного и честного произведения не читал лет 10 уже. И вот вроде просто человек описывает свою жизнь - родился,учился,работал,служил,снова
работал,женился и т.д. ... Но вот в этой отдельной жизни человека сконцентрирована целая эпоха - от предвоенных 30-х до 70-х годов,от раннего дества до зрелости.
Несколько фрагментов
1941 год.
Одним из первых призвали Петра – отца моего первого друга Викентия. Он
был охотником, а Красной армии нужны были хорошие стрелки́. Вскоре призвали и старшего брата Вити. Остался он с мамой и собакой. Собака в деревне была одна, так как охотнику она полагалась по штату. В июле пришёл черёд идти на фронт моему дяде Ефиму.
В это время призывали не только
людей, но и лошадей. Они нужны были не только в кавалерию, но и в обозы. И даже пушки они возили. Районное начальство знало, что у председателя Фёдорова из колхоза «1 Мая» деревни Квака очень хороший конь Рыжик, на котором он несколько лет приезжал в Красногорское. В повестке для дяди Ефима была
приписка, чтобы он явился на сборный пункт вместе с конём Рыжиком. На проводы собралась вся деревня, кто не мог пробиться в дом – стояли во дворе. Под песню, по старинному обычаю, на верхнем деревянном брусе двери на кухню прибивали монеткой несколько новых кусочков разноцветной материи. Прибивал
сам отъезжающий молотком под песню, а в конце монетку загибал. Таких ритуальных отметин на этом брусе было четыре. Значит, до дяди Ефима из этого дома уходили на войну мой дедушка и его братья (а может быть и прадедушка Иван). Время какое было в начале 20-го века: 1905 год – война с Японией,
1914–1917 – Первая мировая война, 1917–1921 – Октябрьская революция и гражданская война. Прошло всего-то 20 лет мирной жизни, и вот новая война!
...
Ефим вышел во двор, где его ожидал верный Рыжик, который ещё не догадывался, что их обоих дальше ожидает. Дядя обнял за шею своего
коня, а когда повернулся к людям, по его щекам катились слёзы. Но он сумел сказать прощальные слова:
– Простите, люди, если было что не так. Прощайте.
Он сел на коня. Почти все провожающие плакали, а некоторые рыдали в голос. Поняли все, что потеряли в эти минуты и хорошего председателя,
и самого красивого и быстрого коня. Ефим выехал со двора, все ринулись за ним, но он помахал рукой и поскакал в страшную неизвестность.
Мой папа потом спросил меня:
– Знаешь, почему дядя Ефим обнял коня и заплакал?
– Нет, не знаю, скажи.
– Рыжик наш конь, его ещё жеребёнком
забрали в колхоз вместе с другими лошадьми и его матерью, во время коллективизации. Забрали и сбрую, и инвентарь – плуги и бороны. Когда Ефима выбрали председателем, а ему полагалась ездовая лошадь, он сразу выбрал Рыжика и всюду ездил на нём. Но дома держать не имел права, и приходилось каждый день
вечером его отводить в колхозную конюшню, а утром оттуда забирать.
1944 г. Через два месяца, в ноябре, отца после окончания курсов отправили на фронт. Попал он снова в Белоруссию, откуда прислал нам два письма. А однажды, уже в январе, вместо письма получили «похоронку»… В
извещении, которое я дословно запомнил, было написано: «Фёдоров Николай Климентьевич, 1910 г. р., младший сержант, командир отделения миномётчиков геройски погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками 22 декабря 1943 года. Похоронен: Витебская область, Яновичский район, 800 метров от деревни
Пуруза».
Мы были в шоке. Всё валилось из рук. Мама осталась одна с нами четырьмя. Она решила узнать, как «это» произошло, как он погиб. Попросила меня написать письмо в воинскую часть, где воевал отец. Она продиктовала, а я написал. Но ответа мы не получили.
...
Дедушка – мамин
отец, узнав, что наш отец погиб на фронте, решил нас, как мог, утешить и кое в чём помочь по хозяйству. Пришёл к нам в деревню. Жили они в Пермской области, оттуда он доехал поездом до станции Балезино, побывал в гостях у старшей дочери Анфисы и пешком отправился к нам. Я его не видел около шести
лет. Был он невысокого роста, с окладистой чёрной бородой, говорил глуховатым голосом.
Узнав, что у меня сломались лыжи, дедушка сразу дал мне на покупку новых 30 рублей. Без лыж в нашем снежном крае очень плохо, особенно мальчишкам. Даже в школу иногда ходили на лыжах, особенно при
снежных заносах.
...
Но лыж я не купил…
Был сбор средств на постройку танков. Каждый ученик должен был внести именно 30 рублей! В наш класс в конце уроков пришли директор школы (женщина) и военрук, который с пятого по седьмой вёл в школе военное дело и физкультуру. Они
потребовали, чтобы каждый ученик внёс в ближайшие дни эту сумму. Заносили учеников в список, указывали сумму и просили расписаться. Я довольно скоро согласился, поскольку деньги у меня были, и расписался своей фирменной подписью, придуманной мною ещё классе во втором – из заглавных букв своих
инициалов я вывел тогда единый знак. Кто записался, того отпускали домой. Кто не имел средств или упрямился, того задержали. Например, Сашка просидел два часа и согласился внести лишь пять рублей. Домой он пришёл, когда на улице уже стемнело. Так я остался без лыж.
Послевоенные
годы Этой осенью я стал учиться в седьмом классе. Он был выпускным и в конце учебного года выдавали «Свидетельство об окончании неполной средней школы». В классе снова появился учитель немецкого, и снова нужно было учить этот ненавистный язык. Нужно же было хоть как-то заканчивать
семилетку.
Поскольку летом была засуха, то осенью по итогам года на трудодень не выдали ни грамма зерна, и люди остались без хлеба. А денег в колхозе вообще не платили. Маме хлебные карточки перестали выдавать ещё в конце 1942-го, когда закончилась эпидемия тифа. Мы получали пособие за
погибшего на фронте отца – 125 рублей. Но на них практически невозможно было купить ни грамма хлеба, он выдавался только по карточкам. Карточки получали же работники промышленной сферы, горожане, чиновники всех мастей и их иждивенцы. В свободной продаже хлеба вообще не было. Интересно, что работники
совхозов за свою работу получали и деньги, и карточки, а колхозники – тоже работники сельского хозяйства – не имели ни того, ни другого. Но совхозов было очень мало; за всю мою жизнь мне встретился лишь один.
Питались мы в основном картошкой. Зимой наша тёлочка стала коровой и начала давать
молоко. Появился и телёночек, но его пришлось пустить на мясо. Так мы дожили до весны. Люди были в отчаянье, рубили, дробили кости овец и телят и мололи их на мельнице, благо она всё перемалывала. Мололи и солому, и молодые ветки липы, всё это превращали в муку. Из неё пекли лепёшки-обманки, и их
ели. Как следствие, у многих начались запоры. Мы тоже кости нашего телёночка перемололи и пекли лепёшки.
Мама, насмотревшись всяких страстей (она по-прежнему помогала всем односельчанам, чем могла), решила уехать из Кваки. Как-то она разговорилась с женщиной, которая ещё до
войны жила в деревне Перванова Талицкого района Свердловской области. Она описала местность, жителей и даже вспомнила некоторые фамилии местных жителей: Коневы, Комаровы, Черепановы. Причина к перемене места жительства была стара как мир – «поиск лучшей доли».
Появились и ещё две семьи,
желающие поехать в дальние края.
...
Мне пришлось бросить школу на самом финише учебного года, перед выпускными экзаменами. Ко мне приходили одноклассники, просили от имени классного руководителя вернуться в школу. Я отказался, мотивировав это большим пропуском уроков и плохими
знаниями. Перед самыми экзаменами приходил Серафим с запиской от директора школы, в которой она меня просила прийти на экзамены. Уверяла, что я мальчик способный и экзамены сдам. Но вместо этого я отправился на «смотрины» нового места жительства в Свердловскую область.
...
Документов у меня никаких не было. Одет я был в зипун, на голове фуражка, за плечами котомка. Ни дать ни взять – бездомный бродяжка. Мне никогда ещё самостоятельно не приходилось ездить на поезде, тем более «зайцем».
На станции остановился поезд дальнего следования. Вагоны были старого
образца. Подножки-ступеньки, служащие для подъёма в вагон и выхода из поезда, были выдвинуты наружу, а поручни выступали за габариты стенки вагона, что сулило безбилетникам относительно комфортную езду, если не брать в расчёт ветер, пыль при движении и дым из трубы паровоза. Но вначале нужно было
зацепиться за поручни и вступить на подножку, а для этого надо было дождаться, чтобы все пассажиры вошли в вагон и проводник закрыл дверь. Поезд уже трогается, когда вся безбилетная шантрапа кидается к подножкам вагонов, и мы с Виктором в их числе. Начинается борьба за место на подножке в то время
как поезд набирает ход. Самый мой первый опыт на ст. Балезино оказался одним из нескольких неудачных посадок. Виктор встал на подножку вагона, взявшись за поручень, но мне там места не осталось, его успели занять другие «зайцы». Я решил дождаться следующего вагона, а поезд-то разгонялся, был риск
отстать от поезда и от товарища. И я в отчаянье вцепился в поручень вагона, на бегу вскочив одной ногой на подножку. Там уже было три человека: двое уже сидели рядом на подножке, третий стоял, а тут ещё и я прицепился. Дядька, сидящий передо мной, был в фуражке, и моя рука задевала её. Перехватиться
же не позволяло моё полувисячее положение. А мужик тем временем пригрозил: «Если собьёшь фуражку, я тебя столкну!» Цена жизни человека тогда могла оказаться в одну поношенную фуражку.
Поезд прошёл без остановок до станции Верещагино. Эти 120 километров – полтора-два часа – я провисел на
подножке, боясь шевельнуться. По сути, это было моим первым испытанием на выживание. Но поезд остановился, все «зайцы» бросились врассыпную и принялись бродить по перрону. Я встретился с товарищем, и мы с ним поговорили на тему того, как ехать дальше. Решили этим же поездом и этим же способом.
Вторая посадка оказалась более удачной. Я ехал сидя на подножке, держась за поручень. Так мы добрались до Молотова (до 1940 и после 1957 года – Пермь). В тот же день снова на том же поезде и так же на подножках мы уехали в сторону Свердловска (до 1924 и после 1991 года – Екатеринбург).
Вечером «зайцев» стало меньше, но к ночи некоторые из них превратились в «волков». Они забирались на крыши вагонов, откуда проникали в тамбуры и даже вагоны, где могли свободно обокрасть пассажиров. Они имели при себе ключи от дверей вагонов – обыкновенные трёхгранники внутри трубки. В этот раз
мы с Виктором ехали вместе на одной подножке. Вдруг на ходу открылась дверь вагона, перед которой мы сидели. Мужчина лет 25–30 пригласил нас подняться в тамбур. Мы с радостью согласились. Думали, согреемся, хоть ветер не дует. На Урале в мае, да ещё ночью – холодно. Увы, нам недолго пришлось побыть
в тамбуре, из вагона вышла проводница и попросила нас «освободить помещение». Мы все вместе вышли из тамбура на небольшую площадку между двумя вагонами. Не успели мы познакомиться с нашим новым товарищем, как открылась дверь тамбура соседнего вагона и к нам на площадку шагнул какой-то тип, предложив
нам с Виктором зайти в тамбур. Мы согласились, не ожидая никакого подвоха. Дверь нашу он закрыл на ключ и мы оказались в ловушке. Наш же товарищ остался на площадке. Одет он был прилично: чёрное драповое пальто, хорошее кепи, выглядел он интеллигентно, не то что мы, казавшиеся бродягами. Виктор,
возможно, специально оделся в поношенную крестьянскую одежду, чтобы на него не обратили внимания «разбойники с большой дороги» – в прямом смысле.
Нам смутно, через грязное дверное стекло, были видны лишь силуэты людей, находящихся на площадке. Вначале их было двое: наш товарищ и «благодетель»,
закрывший нас в тамбуре. Но тут к ним с крыши вагона по лесенке спустился третий. Стало ясно – это грабители, решившие вдвоём ограбить нашего попутчика. Один из грабителей держал его за здоровую руку, отведя её назад; на другой руке у него не было кисти целиком. Второй бандит проверял его карманы,
расстегнув пальто жертвы. Ни разговора, ни угроз нам слышно не было. Оружия тоже никакого мы не заметили. Тем временем грабители поднялись на крышу вагона.
Но история на этом не закончилась. С крыши вагона спустился ещё один бандит и, угрожая ножом, потребовал от нашего попутчика снять и
отдать пальто. От такой наглости тот был в отчаянье, он понял, что от него просто так не отстанут. Когда же до грабителя дошло, что жертва не собирается снимать пальто, он приблизился к нему вплотную и тут же получил сильнейший удар сапогом в пах. Под ногами у налётчика не было устойчивой опоры,
лишь прыгающая на шарнирах площадка, и он упал между вагонами и, вероятно, погиб под колёсами. Когда поезд прибыл в Свердловск, проводники открыли двери вагонов и мы вышли на перрон, где сразу встретили нашего попутчика. Он был сильно взволнован и рассказал нам более подробно всё, что произошло.
Грабители прижали к его горлу нож и забрали 250 рублей, которые были у него в кармане, и продукты: хлеб и сало. Также рассказал о второй попытке его ограбления, о чём я рассказал выше. Мы наконец-то смогли познакомиться. Его звали Николаем, ему 25 лет, бывший фронтовик. Тут вдруг Николай снова
заволновался и сказал: «Это они, посмотрите назад!» Мы оглянулись и увидели двоих идущих недалеко от нас мужчин. Было ранее утро, только начало светать, на перроне было совсем мало людей. В поезде все пассажиры спали. Милиционеров видно не было, да Николай и не рискнул бы заявлять в милицию, потому
что его могли обвинить в гибели человека.
...
На одном из перегонов где-то за Свердловском еду я на площадке между вагонами. Напротив, на площадке соседнего вагона стоит худой, измождённый мужчина с желтоватым лицом. Меня одолевает голод, а в сумке остался маленький кусочек хлеба,
грамм эдак на 100-150; он греет душу, но не желудок. И я решаю воспользоваться относительно комфортным положением (хотя поезд движется, вагон качается, подпрыгивает): стою на металлической площадке, сзади дверь вагона, по бокам перила, руки свободны. Снимаю свою котомку, достаю НЗ и вгрызаюсь зубами
в свой последний кусочек. И вдруг стоящая передо мной «мумия» произносит:
– Отдай хлеб!..
– Не отдам! – Я пытаюсь его доесть, глотаю, почти не жуя. Мумия угрожает:
– Если не отдашь, то сброшу с поезда!
Я молчу и быстро глотаю последние крошки. А поезд тем временем замедляет
ход и останавливается на полустанке. Я спешно покидаю этот вагон и ищу другое место в поезде, подальше от этого опасного человека.
Описанное в книге охватывает период с 1932 по 1969 год.
ОТ АВТОРА
Мне было 77 лет, когда я вдруг решил описать некоторые
интересные факты из своей биографии. Тогда у меня даже не было мысли о том, что спонтанно изложенные на случайных клочках бумаги воспоминания через пять лет превратятся в столь солидную книгу. Показал рукописи близким. Они убедили меня, что пишу неплохо, а описываемые события будут интересны не
только ближайшим родственникам, но и совсем незнакомым людям.
Добрые слова воодушевили. Родные всячески меня поддерживали. В качестве критика и консультанта выступала моя спутница жизни – жена Рая. Она чаще хвалила, но иногда делала замечания, и я их учитывал в дальнейшем. Внук Константин
подарил орфографический словарь, тетради и бумагу. Сын Владимир редактировал мемуары и набирал текст. Кстати, название тоже придумал он. Я всем им благодарен, особенно Володе. Без его помощи книга так бы и осталась в единственном рукописном черновом варианте.
Я не знаю лично Ольгу Давыденко,
которая проделала огромную работу по корректуре текста, но тоже очень ей благодарен.
И спасибо всем моим читателям. Если вы прочли эту книгу, значит, мой труд не пропал даром, а история моей жизни, может, кого-то чему-то научит. Или хотя бы просто развлечёт.
Сейчас я работаю над вторым
томом мемуаров. Если позволит здоровье и отпущенное мне судьбой время, он тоже когда-нибудь увидит свет.
Ваши вопросы и пожелания можно направлять на e-mail моего сына (по совместительству редактора): .
Я списался с сыном автора - Володей. Он сообщил мне,что его отец в
больнице,перенес операцию ,но упорно работает над 2 книгой,передавая ему по 1-2 главы для редактирования.
Я думаю многим будет интересно узнать о жизни абсолютно рядового человека в советскую эпоху,без прикрас,вымысла и чернухи.
Лично мне было очень интересно.
Всем спасибо.
Я СССр застал, родителои там прожили, дедушки-бабушки. Все рядовые граждане.
говорят тогда трудно было
айфоны и айпады были под санкциями
народ на улице рандомно отлавливали и высылали в гулаг
а магазинах полки были
пустые, а колбаса была доступна только жителям москвы
Большая просьба к комментаторам,которым "много букв" : просто пройдите в тему про сиськи. там вас ждут картинки,соответствующие вашему IQ и ничего читать не надо,ведь это так трудно. Там и плюсики поставите.
Я думаю многим будет интересно узнать о жизни абсолютно рядового человека в советскую эпоху,без прикрас,вымысла и чернухи.
да любого своего пожилого родственника возьми и выслушай его :-D
зы: достале, вот у автора копни что там
за родственники, скорее он был у них последний раз в прошлом году и то не помнит когда, поди забыл когда был у родителей в гостях? :-(
молодеса, не попал я в точку, скоро же "родительский день", могилки прибрал....
Цитата: От пользователя: nag.val
но ты не стесняйся,давай дальше разоблачай.
если верить аватарке, то стареешь, читаешь "жизнь замечательных людей", скоро сканворды бушь ковырять :-D
К чему я всё это, открыл свою Америку - молодец, иди
дальше....
Выложил тут, поделился мыслями.....
я тоже высказал свою мысль..... разбежались, ту-тууу... :-)
Плюсанул. Иногда очень неплохо и душевно получается, когда берется писать непрофессиональный писатель.
Последнее, что доводилось читать из подобного: "Раздумья ездового пса" В.В. Ершова - мемуары пилота.
