Человеку современного биологического вида около 40 тыс. лет. Из них более семи тысяч лет человек живет в городе. Знаменитый Иерихон, древнейшие городские поселения на Кипре и в южной части Малой Азии ученые относят к шестому тысячелетий до Рождества Христова. Везде, от Центральной Африки до
доколумбовой Америки, от Двуречья до Южного Урала, независимо друг от друга неизбежно возникали города, как только общество перерастало родоплеменной уклад и появлялись зачатки государственности. Как только человек переступает границу первобытности, его жизнь связана с городом.
Конечно, до XX века в любом народе, в любой стране большая часть населения жила в деревне. Но всюду именно город был сосредоточения элиты, лучших людей. В городе формируется элита концептуальная и культурная - духовенство, интеллектуалы, художники; элита политическая и военная - аристократия и
высшая администрация, элита производительная - наиболее квалифицированные ремесленники и купечество. Исторически город был стержнем, вокруг которого формировалась общественная структура, хотя всегда и везде город был продолжением традиционной системы обитания своего народа, из которой он вырастал
как наивысшая форма развития.
У каждого народа свой город. Мы хорошо знаем западный город и мусульманский, весьма неплохо - античный город. По историческим источникам мы и Вавилон недурно себе представляем. А был ли русский город? Каким он был в домонгольский, допетровский периоды?
Как выглядел типичный русский город до начала XX века? Наконец, что произошло с русским городом, как и со всем русским этносом, в XX веке, и каковы пути возрождения, регенерации русского города, образующего сегодня сроду повседневной жизни большинства русских людей?
За
исключенном периодов крайнего упадка городов, когда они выживали лишь благодаря своим религиозным, культовым функциям, города всегда были не только "культурными центрами", не только основными потребителями культуры, но и ее основными производителями. И вовсе не только создателями произведений
искусства, центрами художественной жизни. Ведь культура - это все, что не природа. Нередко города определяли даже развитие сельского хозяйства. Иерихон был цветущим оазисом. Древнейшие арийские города III тысячелетия до р. х., теперь нам известные, - такие как Аркаим в нынешней Челябинской области,
были центрами не только бронзовой металлургии, но и коневодства. Древнегреческий полис, утопая в зелени виноградников, был еще и окружен оливковыми рощами.
Город, от Иерихона до Аркаима, возникал в первую очередь как культурный центр, центр духовной культуры, затем - центр
материальной культуры, высокопрофессионального ремесла и художества, который естественно становился административно-политическим центром. Религиозное святилище требовало поселения в городе священнослужителей и художников, создающих предметы религиозного культа. К ним присоединялись ремесленники,
производившие потребительские товары. Потребность в продуктах питания приводила к возникновению рынка, где происходил обмен продукцией ремесла и сельскою хозяйства. Для защиты святилища и связанного с ним поселения от "лихих людей" приглашали князя с дружиной, который обычно становился главой не
только вооруженных сил, но часто и главой исполнительной власти, а иногда - и главой судебной власти. Для усиления обороноспособности, обеспечения от внезапных набегов неприятеля появлялись укрепления. Само слово "город" на Руси означает укрепление, оборонительную ограду и то, что внутри нее,
"огороженное" место.
В пустынных и полупустынных местностях города возникали в оазисах, где благоприятные природные условия обеспечивали концентрацию населения, в первую очередь земледельческого. Оазисы соединялись караванными путями и превращались в комплексные центры - важные
торговые пункты, центры ремесла, материальной и духовной культуры. На Руси город возникал из укрепленного погоста - религиозного и административного центра волости, в котором располагался княжеский или боярский двор. Город был окружен предместьем - посадом, сначала неукрепленным, а затем получавшим
собственную линию укреплений. При погосте имелся центр церковного прихода, рядом с администрацией, располагался торг, ярмарка, при ярмарке - повышенная концентрация ремесленников, наиболее искусных. А при храме возникала школа - центр просвещения.
Напоминать, что города - основные
вместилища ремесла и торговли - банально. Важнее отметить, что это почти единственные центры профессионального ремесла. Почти всегда было и крестьянское ремесло, и крестьянское искусство. Но обычно профессиональное ремесло влияло на крестьянское, высокая поэзия - на фольклор, каменное зодчество - на
деревянное. Когда в XIX веке русские художники, ученые, аристократы обратятся к крестьянскому творчеству, это произойдет не потому, что у него выше художественный потенциал, а оттого, что крестьянин консервативен и сохранил русское профессиональное художество, не поврежденное западничеством.
Город много более сельской среды склонен к формированию корпораций, а значит, и к созданию настоящего крепкого общества. Античный полис закономерно пришел к созданию гражданского общества и демократии. Через полторы тысячи лет это повторят средневековые городские коммуны. И парламенты
будут созданы королями в содружестве с бюргерами. Впрочем, к городу, как правило, тяготела и власть, а значит, и политическая жизнь. Только представим себе ряд понятий, восходящих к греческому "полис": полития (государственное устройство), политика, полиция, метрополия, метрополитен, митрополит
(епископ главного города). А из других языков добавятся: буржуа, мещанин, гражданин... Ко всему еще и "цивилизация" (civitas - "город", civlis - "гражданский"). Есть много оснований полагать, что в культуре человек жил всегда, но в цивилизации - только с появлением городов.
Вера Христова была проповедана в полисном мире: примерно четверть населения Римской империи жила в городах. Став частью империи, греческие и италийские полисы сохраняли свой внутренний уклад, африканские и азиатские - перенимали его. Христианство проповедовали всем, но горожане
принимали его и быстрее, и охотнее. Собственно, уже апостолы были горожанами. А то, что они ловили рыбу объясняется тем, что берега Генисаретского озера были усеяны маленькими красивыми городками.
Что за поселения упомянуты в Евангелии? Почти сплошь города: Вифлеем, Назарет, Кана,
Капернаум... Где гремит, апостольская проповедь? В Эфесе, в Антиохии, в Афинах... Видимо, при Константине Великом большинство горожан были уже христианами, тогда как в хоре - сельском округе - еще преобладали язычники. Тогда-то латинское "paganus" - "деревенщина" - стало означать и язычника (откуда
наше "поганый"). "Церковь Божия, пребывающая в Риме, Церкви Божией, пребывающей в Коринфе", - начинается одно из древнейших христианских посланий.
Проповедь христианства на Руси пришла тоже через города. В городах возникали епархии, в городах князья, бояре, богатые купцы отроили
православные храмы, переписывались книги, писались иконы. А консервативная деревня консервировала язычество. Впрочем, при Совдепии, когда храмы были закрыты, а священнослужители репрессированы, консервативная деревня консервировала уже православие: по церковным праздникам крестьяне (само слово
"крестьяне" означает "христиане") ходили на кладбище: церковь была закрыта - а на кладбище стояла "полулегальная" часовня. Почти во всех деревенских домах, даже у местного начальства, в красном углу висели унаследованные от прадедов иконы. Ядром "деревенского православия" были женщины, выросшие в
православной культуре до коллективизации и закрытия церквей. Деревенские жители, в основном женщины, собирались у самой грамотной и по церковным праздникам читали богослужебные книги.
Теперь, когда с момента закрытия деревенской церкви прошло более полувека, консервативная деревня
консервирует уже "атеистическое воспитание": деревня ведь консервирует все - и хорошее, и дурное. Нынешний "деревенский атеизм" - это поколение женщин, выросших после Великой Отечественной войны. Зато в городах все больше православных храмов возвращается к жизни, они наполнены молящимися. А по селам
еще великое множество церквей стоит заброшенными, и уцелевшая деревенская молодежь не всегда спешит возродить веру предков... Все этого говорит о том, что в культуре деревня всегда шла за городом, отставая по фазе. Город - это динамичное мужское начало, это развитие, деревня - это консервативное
женское начало, это стабильность.
Церковь сложилась в античном, полисном мире и очень многое приняла в нем. Приняла и освятила. Например, епископальное устройство. Когда христиане были еще гонимы, они собирались за богослужением все вместе во главе с епископом своего города. Когда
христианами стали все, они построили вместительные храмы, и небольшой город с тремя-пятью тысячами сограждан так и продолжал собираться воедино. Ряд правил, действующих поныне как у нас, так и у римо-католиков и у англикан, воспрещает в одном граде быть двум епископам. Зато, в идеале, каждый град
должен иметь своего епископа. Сельская же местность по-прежнему канонически воспринимается как хора - сельский округ полиса.
С падением Рима, нашествием варваров, упадком античности города начинают быстро "усыхать". Классический пример - Арль на юге Франции, римский Арлеат. Город
быстро сократился до размеров римского амфитеатра, в котором несколько веков и умещался, но не исчез с лица земли, как не исчезло большинство римских городов. Ведь в городе оставался епископ. А раз есть епископ, есть и церковные дела, и суд. Раз в город продолжают ездить, то сохраняется
какая-никакая торговлишка. Христианская культура была настолько городской, что спасала города даже в совершенно варварском окружении. Она же и возвышала города.
После мученической гибели первого ростовского епископа св. Леонтия два его преемника вынуждены были перенести кафедру в
Суздаль. Этого оказалось достаточно, чтобы незначительное поселение выросло в первоклассный стольный град. Градов же обычных на Руси было немало. На Руси, где епархий всегда было гораздо меньше, чем требовалось, роль духовных центров часто переходила к монастырям. Русский монастырь, основанный в
провинции, вдали от крупных городов, нередко сам становился ядром города, выполняющим роль Кремля, соборного и административного центра города. Характерные примеры - Макарьев-Желтоводский монастырь на Волге, Борисоглебский монастырь под Ростовом и конечно "великие государевы крепости":
Троице-Сергиева лавра, Кирилло-Белоозерский монастырь, Соловки, где существует даже официальный термин "Соловецкий кремль". Пригородные монастыри, расположенные неподалеку от городов, становились ядрами подмонастырских слобод, тянувшихся вдоль дороги между городом и монастырем. Интересно, что
пригородный монастырь всегда был повернут своим главным фасадом, той стеной, где были Святые ворота с надвратной церковью, лицом к городу или к дороге, ведущей в город. Также и дальние монастыри были обращены лицом к транспортной коммуникации, ведущей в другие города: к большой дороге, большой реке,
озеру, морю.
Монастыри, как и епископские дворы, были на Руси не только чисто религиозными, но и общекультурными центрами, где велось летописание, писались иконы и переписывались книги. При монастырях были больницы, действовали школы, иногда даже высшие школы-протоуниверситеты.
Например, Григорьевский затвор в Ростове.
Так русская христианская культура создавала город - русское национальной достояние, складывающее и воспроизводящее русский характер, русскую традицию.
Гардарики
Именно так - "Страна городов" - называли
скандинавы еще языческую Русь. Изобилие, богатых градов русских отмечали и византийские, и арабские купцы. В начале XII столетия православная Русь насчитывала около 400 городов. Крупнейший русский домонгольский город - Киев - насчитывал в период расцвети не меньше 50 тысяч жителей. Были и
"30-тысячники": Новгород, Смоленск, Чернигов; многие города имели по 15-20 тысяч. Крупных городов на Руси было ненамного меньше, чем во всей католической Европе, на деревенском Западе. Если согласиться с мнением демографов, оценивающих население домонгольской Руси в 6,5-7,5 миллионов, нетрудно
видеть, что горожане составляли тогда 20-25% всех русичей. Примерно как в конце Римской империи и намного больше, чем в любой стране средневековой Западной Европы.
В типичном католическом городе все население умещалось в городском соборе, вместимостью от 1 до 5 тысяч человек. В
среднем западном городе часто имеется всего один собор, который строили веками, а достраивали уже в XIX веке, когда достраивались и соборы крупнейших западноевропейских городов - Праги, Кельна, Флоренции. А нередко собор так и остался недостроенным. В крупном западном городе, например Ревеле, Риге,
Кракове, Берлине, кроме собора стояла пара приходских церквей и пара монастырей - мужской и женский. А в равном по населению, но гораздо более просторном русском городе, приходские церкви были небольшие, но церквей были десятки. Даже в Париже в конце XII века, когда один из величайших королей
Франции, Филипп II Август, который является для Франции тем же, чем для нас, русских, был гениальный Иван Калита, одновременно со строительством новых стен Парижа заложил собор Парижской Богоматери, то планировали, что он вместит всех парижан, живших в городе до его расширения великим королем. Собор
действительно очень большой, он вмещает 10 тысяч человек.
Хотя население Парижа в новых стенах Филиппа II Августа стало в несколько раз больше, его укрепленная площадь была ненамного меньше Новгорода, а плотность заселения западных городов была по крайней мере вдвое выше, чем на Руси.
Так что население Парижа сравнимо с населением Киева, превысив 50 тысяч. И храмов, как приходских, так и монастырских, в Париже было немало.
В Западной Европе пространство внутри города противопоставлялось миру вне города, так же, как в древнегерманской, восходящей к древнеарийской
традиции, земной мир – Митгард - противопоставляется подземному миру темных сил - Унгарду. Даже термины употребляются одни и те же: пространство внутри города, как и земной мир, именуется Митгардом, а мир вне городских стен, как и подземный мир темных духов, - Унгардом. Но если на Западе город
воспринимался только как Митгард, земной мир, то на Руси город был образом Асгарда - райской обители праведников, небесного Горнего Иерусалима. И в то же время город на Руси не противостоял миру вне городских стен, а являлся его органическим продолжением, высшей точкой развития.
Западноевропейский средневековый город замкнут в скорлупе каменных стен, он обороняется не только и даже не столько от чужестранных врагов, сколько от собственного сеньора, запершегося в замке. В Риге или Ревеле замок противопоставлен городу, укрепления города и замка противостоят друг другу,
как стоящие по разные стороны линии фронта.
Земля внутри периметра городских стен баснословно дорога, а дороже всего - протяженность фасада вдоль улицы. Нередко бывал и такой фасад: дверь, рядом окно, а дальше уже следующее владение. В историческом центре Ревеля или Львова можно
видеть остатки такой застройки: фасады домов плотно примыкают друг к другу. Выше второй этаж, который чуть-чуть нависает над первым, а третий - над вторым. Пешеходные улицы появились в наше время именно на Западе, ибо там бывают переулки шириной в три метра, по которым невозможно проехать на
автомобиле, да и изначально можно было ездить или верхом, или на носилках. И вот картина европейского города: тесно, а посреди улицы сточная канава - и ходить надо с умом. Конечно, порядочный бюргер сначала выглядывает в окно, а уже затем выплескивает содержимое ночной посуды. Но ведь не все же
порядочны...
Сейчас старые западноевропейские города выглядят как у образцы чистоты и ухоженности, но такими они стали не так уж давно: до XVII века уровень благоустройства на Западе был заметно ниже, чем на Руси, а в средние века нормой западного города была непролазная грязь - после
дождей улицы превращались в болото, по которому было трудно передвигаться даже верхом на лошади. А пока Запад утопал в грязи, у нас на улицах издревле устраивали деревянные мостовые, многие ярусы которых найдены археологами и в Новгороде, и в Москве, и в других русских городах. А на обочине просто
росла трава, по которой можно было ходить.
Хотя на Западе гораздо теплее, чем у нас, историческая граница между германцами и славянами (она же граница между ФРГ и бывшей ГДР, или западная граница империи Карла Великого) проходит по отрицательной изотерме января, но у нас дети, а
нередко и взрослые, ходили босяком до морозов, и не только в деревне, но и в городе. А на Западе было настолько грязно, что босиком ходить не стоило - отличительным признаком "западного образа жизни" были тяжеленные деревянные башмаки.
Вообще, чистоплотность была распространена по
перифериям Европы, в отличие от Европы французской и немецкой. Даже в XVII веке великий итальянский архитектор Бернини называл французский двор "нечистоплотным и дурно пахнущим". Не случайно король был вынужден ввести моду на крепкие духи. А у нас было множество бань - и общественных, и частных. В
деревнях бани были почти у всех. Стояли они обычно в стороне от двора, у реки. Да и в Москве, кроме общественных, бани были во всех зажиточных домах.
В русском городе плотность застройки была гораздо ниже, чем в западноевропейском. Поэтому немалая часть населения, кроме ремесла и
торговли, занималась и огородничеством, и молочным скотоводством, и даже садоводством. Поутру скотину надо было выгонять на пастбище. Западноевропейские горожане держали свиней, нередко - гусей, но там невозможно было держать молочную скотину, трудно выгонять за ворота в путанице улиц.
Замечательная исследовательница Г. В. Алферова в своей книге "Русский город", которую мы искренне всем рекомендуем, отмечает, что планировка наших городов была рассчитана на возможно более быстрый выезд за его пределы. Даже Москва в XVIII веке была окружена обширными выгонами. На окраине Москвы
молочную скотину держали до середины XX века, по крайней мере до разорения, затеянного Хрущевым. А курей держали и в Центре, в Замоскворечье.
Для русского города, в отличие от затесненного западного, характерна полностью усадебная застройка с приусадебным садом-огородом. Дома - в
глубине участков, на улицах лишь храмы, лавки, мастерские. Во всех старых городах сохранились дома, стоящие не по краевым лишим улиц, потому что построены до полицейского требования начала XIX века строиться по ниточке красной линии.
Западный город отгораживался от сельской жизни и
отворачивался от пейзажа, русский город органически перерастал в пригородные слободы, он был теснейшим образом связан с сельским хозяйством и поистине развернут лицом к природе. Умение вписать поселение в пейзаж, поставить наиболее выдающиеся здания в наивыгоднейших точках - отличительная
особенность русской культуры. Подобны русским были и другие города нашей восточно-христианской культуры: византийские, южнославянские. Даже чуть ли не полумиллионный Константинополь имел сплошную застройку только по своей главной улице - Меси, окруженной портиками, как в Пальмире, а большая часть
города была застроена усадьбами, представляя собой настоящий город-сад. Не случайно наши древние предки перевели византийскую "Книгу эпарха" (градоначальника), назвав ее "Закон градский".
С Законом градским надолго приобрело силу "правило прозора" (от глагола "зри"). Оно юридически
реализовывало следующую норму: если вы имеете со своего участка прекрасный вид, а сосед застроил этот вид, то вы имеете право через суд добиться сноса его постройки. Это правило действовало веками и имело немалое градообразующее значение.
Русская страна городов, таким образом, была
одним из мощных факторов русского развития, сохранявшего гармонию благоустроения места обитания со сбережением природы и теплоты человеческих отношений.
На Руси город не противостоял деревне, но просто был качественно более высокой ступенью развития. И в деревне, и в
городе первичной ячейкой был односемейный двор-усадьба, часто очень похожий внешне. Разве что в деревне сад-огород был побольше.
Город не очень сильно отрывается от деревни, то есть от природы, потому что тип жилища и образ жизни определялись природно-климатическими условиями, единым
вмещающим ландшафтом, в котором сформировалась этническая популяция русского народа. Зато город, в отличие от деревни, имел гораздо более сложную многоступенчатую структуру. Впрочем, в любой стране город имеет сложную структуру, и топографическую - сити - таун, бург - штадт, шахристан - рабат,
кремль - посад, - и социально-политическую: систему корпораций, гильдий, цехов, слобод. В этом и состоит более высокий уровень организации по сравнению с деревней.
Типичная русская средневековая деревня - это фактически хутор, от 1 до 4 дворов. Если в деревне имелась усадьба
дворянина-помещика, то такая деревня именовалась "сельцом". Еще более высокая ступень развития - село, то есть деревенское поселение, имеющее церковь. Наличие церкви превращает село в центр прихода, объединяющего несколько окрестных деревень, и одновременно в центр волости - административной
единицы. Наконец, большое село, из нескольких десятков, а то и сотен дворов, расположенных в несколько порядков-улиц, было базарным: раз в неделю в базарном селе устраивался торг, куда съезжались продавцы и покупатели за много верст.
Городская структура вырастала из сельской - была ее
логическим продолжением и одновременно переходила в новое качество. В русском городе дворы-усадьбы также располагались вдоль улиц-порядков, объединяясь в церковные приходы, включавшие обычно несколько десятков дворов. Более высокие уровни организации были различными в разное время и в разных русских
землях. Наиболее известны слободы, населенные представителями одной профессии и включавшие от 1 до 5 приходов. Известно также деление на улицы, как низовые звенья самоуправления, объединенные в сотни или концы, а в послепетровское время - на участки, объединенные в части.
Пригородные
слободы, расположенные снаружи городских ворот и тянущиеся вдоль больших дорог, представляли собой промежуточный тип поселения между селом и одной из структур города. Они часто были населены ямщиками, обслуживающими государственную систему почтовых и пассажирских междугородних перевозок. Еще одной
промежуточной формой поселения между городом и селом были большие торгово-промышленные села, получившие особенное развитие в XVIII-XIX веках, а в советское время ставшие значительными городами. Такие села, жители которых занимались в большей степени ремеслом, чем сельским хозяйством, насчитывали
иногда многие сотни, а то и тысячи дворов, и не один десяток церковных приходов.
Вне зависимости от размеров, русский город - и домонгольский, и допетровский, и XVIII-XIX веков, имел два общегородских центра: церковно-государственный центр - согласно "Политике" Аристотеля, центр
монархической составляющей государственной властной вертикали - детинец, он же кремль, с соборным ансамблем, где располагался княжеский, а позднее воеводский двор. И тут же был архиерейский двор (в Ростове и Вологде сейчас "кремлями" именуют великолепные комплексы архиерейских дворов). Если город
возникал при монастыре, роль соборно-государственного центра играл монастырь, например, "Соловецкий кремль". Второй центр, центр посада - согласно "Политике" Аристотеля, центр демоса - торговая площадь, обычно с комплексом торговых рядов, гостиного двора и мытного двора, где собирали пошлину. Все
государственные учреждения тяготели к соборному центру, кремлю; все земское, относящееся к посадскому самоуправлению, - к торговой площади.
В Москве Земский приказ, а затем Городская дума - русский аналог ратуши - располагались на границе торговой Красной площади. Но и на торговой
площади всегда располагался храм, а в Москве - даже великий храм, Троицко-Покровско-Иерусалимский собор (храм Василия Блаженного). В дни больших церковных праздников Красная площадь из торговой площади превращалась в храм под открытым небом, собор Василия Блаженного играл роль алтаря торговой
площади, а лобное место - роль амвона.
В Новгороде западный берег Волхова, где находился Детинец, с собором, архиерейским Гладычным двором, центром боярского правления, именовался Софийской стороной, а восточный берег, где находился Торг и собиралось Вече - Торговой стороной.
Кроме двух общегородских центров, города имели и локальные центры, центры слобод или улиц: церковно-приходской центр (часто из двух церквей, зимней и летней), центр слободского самоуправления - съезжая изба или палата, локальный торг - слободской рынок.
Город должен быть
соразмерным, сомасштабным человеку. По Аристотелю весь город должен был обозреваться с вершины Акрополя. Всю старую Москву можно было обозреть с Кремлевского холма, с галереи Большого Кремлевского дворца в хорошую погоду было видно Коломенское, до которого около 10 км. Существуют фотографические
панорамы 2-й половины XIX века, отснятые с крыши Храма Христа Спасителя и с колокольни Ивана Великого, на которых запечатлена вся Москва с ближними окрестностями.
Существовал и противоположный взгляд, вид на город - с Поклонных гор. Поклонная гора - это пересечение большой дороги с
отметкой рельефа, от которой впервые открывается вид на город или село, с дистанции 5-7 км. Даже Москву можно было окинуть единым взглядом, так как Москва в пределах Садового кольца (Земляного города) вписывается в круг диаметром 5 км, в центре которого храм Василия Блаженного и его амвон - Лобное
место.
На Поклонной горе обычно стояла часовня о крестом, подобная той, что сохранилась на Поклонной горе при подъезде к Переяславлю-Залесскому из Москвы. Здесь путник останавливался и крестился на храмы города или села - здоровался или прощался с поселением.
У каждого
населенного пункта столько Поклонных гор, сколько подходит к нему больших дорог. Пушкин в "Евгении Онегине" описал вид на Москву с Поклонной горы на Петербургской (Тверской или Новгородской) дороге:
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы
Как жар,
крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Начиная с XVII века сохранились панорамы, изображающие
Москву с Воробьевых гор. Подобные виды открывались с каждой из Поклонных гор.
В Москве, как и в каждом русском городе, чем ближе к центру города - тем чаще стояли храмы, тем больше было вертикалей и тем выше они были. Самая высокая - соборная колокольня, в Москве - Иван Великий,
которого окружали кремлевские башни и Василий Блаженный. Зато на окраинах стояли монастыри и храмы подмонастырских слобод - локальные концентрации вертикалей, возглавляемые монастырской колокольней. Например, Новодевичий монастырь в Москве.
В старом русском городе все дороги вели к
храму, особенно при движении к центру города. Улицы шли не по прямой, а по слегка ломаной линии. В перспективе улицы вертикаль была всегда - храм или башня городских укреплений, та же Сухарева башня, оставались замыкающим взгляд объемом, воздействуя на людей, как городская доминанта, обращенная к
небесам. При изгибах улиц вертикали храмов менялись.
Кривые улицы русских городов, помимо того, что вписывались в рельеф и уменьшали скорость ветра, а это облегчало жизнь в холодную зиму и препятствовало распространению пожаров, имели еще и эстетическое значение. Вы постоянно
находились как бы в живой среде: двигаясь по улице, вы открывали следующий образ, следующую доминанту.
Многие улицы замыкались отдаленным храмом, особенно находящимся в более высокой части города. В Москве на Солянке, после игры вертикалей церквей Троицы в Серебряниках и Рождества на
Стрелке, на горизонте вырастает силуэт храма Николы на Болвановке, стоящей на далекой Таганской площади. В перспективе Сретенки чередуются Иван Великий и Богоявленский монастырь. Большая Дмитровка и Большая Ордынка ориентированы на Василия Блаженного. При движении из центра такую роль играли
пригородные монастыри. До тех пор, как Лужков застроил виды на Кремль с Пятницкой улицы, эта смена вертикалей продолжала работать и в Замоскворечье, где сохранилось 2/3 церквей.
Герцен писал, что в Москве на каждой версте прекрасный вид. Фактически прекрасный вид был на каждом
повороте, а нередко и в каждом дворе, из которого открывался вид на прекрасную колокольню, на Кремль или монастырь. Старинная Москва, особенно до 1812 года, - это Суздаль, увеличенный в 20 раз.
Таким образом, русский город был организован как социально, так и архитектурно, соединяя в
себе человеческую и природную гармонию.
И социальный состав городского населения, и организация городского общества на Руси сильно отличались от средневекового Запада. Западноевропейская городская коммуна сплотилась, жестко организовалась в цехи и гильдии в
борьбе с сеньором. У горожанина-русича сеньора не было.
На Западе сеньор - это хозяин, собственник города. На Руси князь скорее "исполнительный директор". Князь был городским воеводой, градоначальником - главой исполнительной власти и градским судьей. Законодательная власть, включая
бюджет и налогообложение, очень часто принадлежала Вечу, как позднее, в Русском царстве, - Земскому собору, органу сословного представительства, русскому аналогу парламента.
В книге А. П. Паршева "Почему Россия не Америка", замечено, что на Руси всегда было дешевое государство, то
есть доля чиновничества была самой низкой в мире. При нашем климате население физически не смогло бы содержать чиновничество, столь же многочисленное, как в гораздо более благоприятном для земледелия климате Западной Европы. Поэтому многие функции чиновничества, в том числе сбор налогов, нотариат,
рассмотрение мелких судебных дел, у нас и в городе, и в деревне, выполняло местное самоуправление.
Князя иногда приглашали, то есть выбирали из представителей разных княжеских домов, иногда князь получал город вместе с округой по лествичному праву наследования, в соответствии со
значением города и местом данного князя в родовой иерархии Рюриковичей. Позднее князь получал город по наследству от отца или старшего брата. Но зарвавшегося князя изгоняли, а случалось и убивали.
Еще В. О. Ключевский убедительно показал служилый характер княжеской власти по отношению
к городу. Князь и жил в городе вместе со своими поданными, его двор стоял рядом с городским собором. И бояре с челядью, и мелкие служилые люди, будущие дворяне - отроки, детские, кметы - тоже жили в городе.
Сравним поведение русского боярина и западного рыцаря в случае войны. Рыцарь в
случае опасности прежде всего запирался в загородном замке - потом разберемся! А боярин бросал свою вотчину и мчался оборонять город. В 1382 году Тохтамыш сжег Москву потому, что бояре и дворяне в конце лета убирали урожай в своих сельхозугодьях, разбросанных по всей Московской земле, и не успели в
город, окруженный Тохтамышем. А среди наиболее доблестных посадских слишком многие погибли в Куликовской битве, и город не смог защитить себя.
При таких обстоятельствах, когда князь зависел от городского веча, и организация градского общества у нас была много мягче. Купеческие
братства, подобные западным гильдиям, у нас известны, а цехов, с их жесткой монополией, не было. Русские горожане были объединены по улицам, собиравшим уличный сход и избиравшим своего старосту. Уровнем выше был "конец", созывавший кончанское вече, и, наконец, вершиной демократии Древней Руси
являлось вече городское.
Властная действенность нашей исконной демократии проявлялась, например, в том, что князь волен был воевать, когда ему заблагорассудится, но лишь во главе своей дружины и на деньги из своей княжеской казны. А ополчать город могло только вече. Интересно, что от
Новгорода в Куликовской битве участвовало 6 полков (хоругвей): 1 полк - общегородская дружина, и 5 полков - ополчение от каждого из 5 концов.
В национально-освободительных войнах, как на Руси, так и в других странах, ополчение чаще набиралось из горожан, а не из деревенских жителей,
от молотобойцев дю Геклена до ополчения Минина и Пожарского, а также из посадских и купечества (мещанства, бюргерства). Крестьяне - прекрасные новобранцы, стойкие, выносливые, неприхотливые, но в сравнении с горожанами они менее инициативны, менее способны на самостоятельные действия, и, что самое
главное, крестьяне менее последовательны, быстрее остывают, а горожане более склонны идти до конца. Во время войны крестьяне бегут в лес, а горожане защищают свои родные стены, и бежать им некуда. Укрепления - это отличительный признак города, само слово "город" по-русски означает ограду, стены и
то, что внутри нее, но укрепления имеют смысл только тогда, когда есть люди, способные их защищать.
В городском вече участвовали лишь домовладельцы, жители городских усадеб, по принципу: одно домовладение (семья) - один голос. Но Великий князь с начала XIII века, с Всеволода III
Большое Гнездо, мог собрать Земский собор - выборных от всей Земли.
С точки зрения трехчленной схемы Аристотеля-Полибия, когда наивыгоднейшей, наиболее устойчивой и эффективной формой правления является сочетание демократии, аристократии и монархии, демос (народ, который в русской
традиции именуется "обществом") - это Вече, аристократия - это Боярская дума (в Новгороде - это "300 золотых поясов"), монархия - это князь (в Новгороде - приглашенный князь и выборный архиепископ).
Статус полновесного города давало лишь наличие князя, то есть собственного
военачальника и верховного судьи. Пусть этот князь был лишь малолетним сыном Великого князя. Без князя город имел лишь статус "пригорода" и управлялся княжеским наместником. Так, Псков долго был лишь "пригородом" Новгорода.
Местное вече было и в "пригороде", как и в деревне был
сельский сход. Но из трехчленной схемы Аристотеля-Полибия в деревне было только звено демоса, общества, а звенья аристократии (боярство) и монархии (князь) - городские.
Город, в отличие от деревни, сложно структурирован: в деревне максимум два уровня (деревня - волость), а в городе
сложная организация, не только многоуровневая, но и многокоординатная. На корпоративную систему сословного самоуправления - дворянского, купеческого, слободского - накладывалась система территориальных корпораций - церковных приходов.
Особенно развитой многокоординатная структура была
в допетровское время. Система профессиональных корпораций - слобод и сотен (откуда название "черная сотня"), организация горожан, посадских, плативших подать, тягло Государю. Система приходов, объединявших по несколько десятков дворов на одной улице.
Устойчивое общество - это общество
структурированное, корпоративное, и в русских городах, где в городскую структуру входили не только посадские, но и дворяне, общество было более консолидировано, чем на Западе.
Если в крупных западных городах на площади в полсотни гектаров был один собор, пара приходских церквей и пара
монастырей, то в русском городе на такой же площади могли стоять более двух десятков церквей. Небольшие, но многочисленные приходы требовали многочисленного духовенства - людей книжных, способных обеспечить массовое обучение грамоте. Археологически доказано, что на Западе, где даже многие дворяне
были неграмотными, у нас существовала поголовная грамотность, в том числе и среди женщин.
Приходская жизнь поддерживала традиционную патриархальность даже в межсословных отношениях: богатый слобожанин, купец, даже дворянин - это прихожанин твоего же храма, это хоть и богатый, но
сосед, который часто крестит детей соседей, то есть кум - к нему можно обратиться за помощью. Слободской храм строили всем приходом, а совместная деятельность сплачивает. Горожанин участвовал в приходской жизни, а несколько раз в году участвовал в общегородских богослужениях под открытым небом на
главной площади, когда храмом становилась вся площадь, и в крестных ходах, когда храмом становился весь город - образ небесного Горнего Иерусалима.
"Черные сотни" - мещанство, городские домохозяева, ремесленники, лавочники, высококвалифицированные рабочие, которых либеральные
интеллигенты презрительно называли "рабочей аристократией", отдавая предпочтение люмпену-босяку, - эти крепкие городские слои всегда были опорой сильной власти, действующей в интересах страны. Мещанство вызывало ненависть либеральной интеллигенции, потому что оно всегда было носителем
национально-патриотической стабильности. Вспомним "нижегородского мещанина" Минина.
В романе Горького "Мать" высококвалифицированный рабочий пьет и бьет жену, но живет не в казарме-общежитии, и даже не в многокомнатном бараке, а в собственном домике, наверняка с садом-огородом, и
зарабатывает достаточно, чтобы его жена могла не работать - на производстве. Насчет пьянства квалифицированных рабочих - оставим это на совести писателя-босяка - в 1913 году потребление алкоголя на душу населения было в 2,5 раза меньше, чем при Брежневе и в 4 раза меньше, чем при Ельцине. А вот
насчет собственного домика с садом, часто двухэтажного - нижний этаж кирпичный, верхний деревянный, - и неработающей на производстве жены - это правда, такую же картину дают и "Сказы" Бажова. То есть, это было повседневной нормой. Заработок квалифицированного рабочего в начале XX века не уступал
окладу офицера, дети рабочих очень часто получали не только начальное, но и среднее образование: вспомним, что жена Сталина, дочь рабочего Алилуева, училась в гимназии. И в прошлую Гражданскую войну значительная часть квалифицированных рабочих, например Ижевские и Боткинские оружейники, дрались на
стороне белых.
Русский город, как мы видим, отражает и закрепляет демократическое устройство русской жизни и ее традиционный уклад, придающий демократии стабильность к историческую укорененность.
На особый характер близости нашей среды обитания с
богоданной природой влияло и дерево, излюбленный русский строительный материал. Не позднее, чем в XVI веке появляются каменные постройки с верхним деревянным этажом (они могли быть и раньше). Первоначально в полукаменных домах жили очень состоятельные люди, начиная с Государя, бояр и богатейших
купцов. В каменных помещениях первоначально размещались либо парадные помещения, либо защищенные от пожара кладовые, а жить даже самые богатые и знатные предпочитали в деревянных. Любопытно, что эта традиция пожила до нашего века в мещанских полукаменных домах. Причем в нижнем кирпичном этаже
устраивали лавку или сдавали этаж внаймы. Семья же хозяина жила наверху в деревянном.
В допетровской Руси разница между жилищем мужика и барина, посадского и Государя была лишь количественной, но все они основывались на общих принципах, и художественных, и функциональных. Свободолюбие
и уверенность в себе русского горожанина, домохозяина видны в устойчивости вкусов, незыблемости национальной эстетики. Для нашего открытого города с широкими улицами характерны связанные с природой композиции. Лестницы с площадками-рундуками, лоджии, галереи. Городской дом - в два-три этажа, а
зажиточный еще имеет "вышку" или "терем", с которого можно обозреть пейзаж. Старые палаты - каменные дома зажиточных горожан XVII века не сохранили верхних деревянных этажей, но и дома XIX века часто имеют мезонин, а это та же светелка, вышка, терем. Богатые дома, "полудворцы", нередко имели
бельведер, с которого открывался вид на много километров вокруг.
Сегодня в остатках московского Замоскворечья или Заяузья еще можно видеть старорусские дома: дом победнее - одноэтажный с мезонином, побогаче - двухэтажный с мезонином. Чем богаче усадьба, тем больше было возможностей
для выражения эстетического и бытового идеала русского человека.
В Кремле есть Теремной дворец московских царей 1630-х годов. Там наверху - палата с большими окнами, окруженная открытой галереей, чтобы в хорошую погоду Государь мог пригласить гостей прогуляться, а в дурную -
полюбоваться видом из этих окон. Это был первый в русской истории пятиэтажный сплошь каменный дворец. Из теремка, верхней палаты Теремного дворца, открывалась панорама Замоскворечья, южного полукольца монастырей и дворца в Коломенском.
Под стать царскому Теремному дворцу были палаты
Строгановых на Вшивой горке, над Котельнической набережной, рядом с позднейшим домом Тутолмина. Из их верхних деревянных этажей открывались виды на Замоскворечье, Кремль и Лефортово.
Живописность и связь с природой хорошо видны в сохранившихся в Москве богатых усадебных комплотах:
Аверкия Кириллова на Берсеньевской набережной, Крутицком подворье, палатах Юсуповых в Харитоньевском переулке. В конце XVII века таких усадеб, с палатами, окруженными несколькими дворами, парадными и хозяйственными, со множеством служебных построек, часто с церковью, связанной с домом
галереей-переходом, в Москве было несколько десятков.
Русская городская среда обитания сопротивлялась регулярности. Когда появилось требование строить дома по красной линии улицы, русский домовладелец начал отгораживаться крошечной полоской полурукотворной природы - между фасадом и
тротуаром завел палисадник. И давно забытое "правило прозора" продолжало действовать: мы почти не видим улиц, кроме Петербурга, где старая застройка образует непрерывный фасад.
Россия долго сопротивлялась классицизму. Его пропагандировала Екатерина II, однако классицизм оставался в
XVIII веке казенным стилем и стилем дворянской усадьбы. Классицизм был по-настоящему принят нашими соотечественниками лишь в начале XIX века, когда он обрусел, стал теплее, уютнее. Классическая архитектура выразила старинную национальную форму, которая звалась вышкой, затем теремом, потом светлицей,
в мезонине. Только в России колонный портик превратился в террасу для чаепития. Все то же неизбывное стремление к связи дома с пейзажем. И, разумеется, каждый дом имел надворные постройки, необходимые любой нормальной самостоятельной семье, и заросший травой двор. Было где и скотину поселить, и
добро хранить, и детям играть.
Еще в начале нашего века большинство русских горожан жили в своих домах. Как тут не вспомнить Пушкина: "В России нет человека, который не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь
корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности".
В нашем климате жить в деревянном доме было гигиеничнее, особенно зимой, да и дров на отопление требовалось меньше, чем в кирпичном. Сплошь деревянные русские города страдали от, пожаров, но
поразительно быстро отстраивались. Леса было много, и всегда можно было купить готовый срубовой дом, которые рубились плотниками на продажу и перевозились разобранными на бревна. После покупки, уже на постоянном месте, такой дом собирался за несколько дней.
На рубеже
XIX-XX веков в Англии возникла идея города-сада, как альтернативы традиционному стесненному западноевропейскому городу, к тому времени быстро перерождавшемуся в промышленный мегаполис. Согласно, идеям Говарда и Энвина, город должен быть застроен односемейными домами с приусадебными участками, с
общегородским общественным центром. Несколько небольших городов должны были окружать более крупный - с большим числом общественных учреждений, например, с высшей школой.
Если внимательно присмотреться к этим прожектам, то получается система поселений, очень близких к традиционному
русскому городу. Совпадает все: и многоступенчатая внутренняя структура города, и характер застройки, и числовые характеристики - плотность заселения, количество домовладений на единицу площади. Даже идея не прямых, а изломанных улиц повторяет древнерусский город, вписанный в ландшафт.
Русский город, в отличие от пыльного и грязного западного, утопал в зелени. На каждой усадьбе был сад-огород (мелкая усадьба была в 2-4 и больше соток, а богатая до гектара и больше), деревья росли на церковных участках, на улицах и площадях, в поймах рек и на берегах прудов.
Старинный русский город - это русское воплощение, точнее, русский прототип английской мечты о городе-саде, здоровой среде обитания. Этот тип поселения до сих пор сохранился у нас в провинциальных городах с односемейной усадебной застройкой, но его фрагменты уцелели даже в Москве. И сейчас, в
2001 году, усадьба, где умер Гоголь, на Никитском бульваре, рядом с Арбатской площадью, в самом центре мегаполиса, захлебывающегося от транспорта, смотрится как сельская усадьба. Особенно во дворе, где стоит памятник Гоголю. До начала XX века такие усадьбы были нормой. Московский дворик на картине
Поленова, совершенно деревенский, заросший травой, находился на Арбате, перед домом Второва (ныне Спасо-хаусом, резиденцией посла США в Москве).
По наблюдениям Е. И. Кириченко, одного из крупнейших специалистов по русской архитектуре и градостроительству середины XIX - начала XX века,
в предреволюционной России по системе города-сада развивались рабочие поселки. Для удешевления строительства в них появились секционные дома - на 4 семьи, с приусадебными участками, примыкающими к дому со всех сторон. Наиболее зрелым воплощением идеи города-сада были пристанционные поселки. При
станции возникал административный, церковный, культурный, торговый, школьный центр, окруженный односемейными усадьбами с садами-огородами.
До 1917 г. русский народ даже в городах продолжал жить в традиционной среде обитания, во вмещающем ландшафте, соответствующем укладу жизни
русского этноса. Поэтому мы были не только быстроразвивающейся страной, с темпами экономического роста выше, чем в Китае при Дэн Сяопине, но и страной с быстро растущим населением. В XIX - начале XX века русский народ плодился и размножался на уровне лучших мировых достижений - не хуже таких
"высокоэффективных" этносов, как чечены, афганцы или албанцы.
По подсчетам члена "Союза русского народа", великого русского химика Д. И. Менделеева, численность населения Российской Империи к 1985 г. должна была составить 560 млн. человек, а по новейшим оценкам П. С. Янычарова - более
600 млн., включая около 500 млн. русских (православных великороссов, малороссов и белорусов). К сожалению, на деле оказалось меньше половины ожидаемого.
В XX веке идея города-сада получила громадное распространение на Западе, так что современный американский город, а тем более
современный европейский, гораздо больше похож на традиционный русский город, чем город советский. Москвича, приехавшего в Лондон, больше всего поражает, что там почти нет многоквартирных многоэтажных жилых домов: почти все живут в односемейных домах с приусадебными участками. Соответственно, ни у
кого нет нужды в даче - втором загородном жилье.
Америка считает себя "первой в мире страной пригородного типа". Американская пропаганда как всегда лжет. Мы, русские, и другие народы восточнохристианского суперэтноса, "Византийского содружества наций", были странами "пригородного
типа", то есть с городами, застроенными односемейными домами с приусадебными участками, задолго до Америки.
Но американский опыт тоже заслуживает внимания. Один по-настоящему умный американец Бил Левит создал альтернативу тому, что у нас называют "хрущебами" - дешевым многоэтажным
многоквартирным домам. Вместо маленьких квартир было начато строительство дешевых односемейных домов с участками. Стандартный дом для американца из нижнего среднего класса: 74 кв. м, 4 яблони, холодильник и телевизор - стоил 8 тыс. $ с рассрочкой платежа (ипотекой) на 20-30 лет под 10% годовых.
Сейчас этим домам уже полвека. С 1947 по 1951 под Нью-Йорком был построен Левит-таун, городок в 17,5 тыс. домов. Строилось по 36 домов в день, по принципу конвейерной сборки (широкое разделение труда по операциям).
Разумеется, американский дом гораздо дешевле русского по
природно-климатическим причинам. Дом системы Левита строился без фундамента, с тонкими стенами - там тепло, грунт не промерзает и не раскисает. Но и у нас; в средневековой Руси, был Лубяной торг - массовое деревянное срубовое жилье, которое продавалось готовым к сборке и собиралось очень быстро. Из
готовых "полуфабрикатов" при Иване Грозном русский десант перебросил под Казань и возвел рядом с ней целый город Свияжск.
Бил Левит утверждал, что "если у человека есть свой дом и участок земли, то он никогда не станет коммунистом - ему и без того есть чем заняться". А Хрущев, строя
хрущебы, строил не столько жилье, сколько коммунизм. Хрущев уничтожал Россию как "страну пригородного типа". Он уничтожал односемейные дома с подсобным хозяйством даже в деревне, чтобы все стали коммунистами (разумеется, за исключением партгосноменклатуры, которая жила на спецдачах и готовилась
стать новыми рашенами). И именно при Хрущеве рождаемость среди русских упала ниже, чем у кавказцев и среднеазиатов, сохранивших традиционный уклад жизни.
Порядок, противостоящий хаосу Смуты, - это корпоративная организация домохозяев, точнее - домосемейств.
По-гречески это "демос", а по-русски - "общество". Полноценный гражданин во все времена у всех народов - женатый домохозяин, отслуживший в армии, "добрый отец семейства". Впрочем, на Руси, как и в античном Риме, это может быть и мать - "матерая вдова", возглавляющая домохозяйство после смерти мужа.
По-римски domus - "очаг" - это и дом (усадьба, двор), и фамилия (семья). Настоящее общество, обеспечивающее порядок, это организация крепких домохозяев. Смута наступает, когда общество оказывается ослабленным, а на поверхность всплывает прослойка людей, выпавших из общества.
Народы
дикие любят свободу и демократию, народы культурные любят порядок и процветание. Порядок, который обеспечивает процветание, - это структура. Разруха, которую маскируют лозунгами "свободы и демократии" - это хаос. Смута - это торжество охлократии, власть черни, пролетариата. А пролетарий - это не
тот, кто не имеет собственности. Это тот, кто не смеет отечества. Революция, победившая в 1917, точно так же, как и революция, победившая в 1991, была пролетарской в том смысле, что она была не рабоче-крестьянской, а босяцко-интеллигентской - бунтом прослойки, выпавшей из сословно-корпоративной
системы. И в 1917, и в 1991 мы видим один и тот же тип власти - власть люмпен-пролетариата, возглавляемого люмпен-интеллигенцией.
Интеллигенция потому и именуется "прослойкой", что она выпадает из этноса. Само слово "разночинец" означает то же, что и "гулящие люди", то есть выпавшие
из общественных структур. Это перекати-поле, недаром она сама называла себя "внутренней эмиграцией". По наблюдению социологов, во время предвыборной компании 1999 года, когда вставал вопрос о блоке Юрия Болдырева, типичной реакцией интеллигента было: "так он же с русскими спутался" (то есть, с
Конгрессом русских общин). Заметьте: не с "красно-коричневыми", а именно с русскими. То есть, для интеллигенции само слово "русский" - самое страшное ругательство, вроде "фашиста". Как тут не вспомнить Бердяева, который гордился тем, что он интеллигент и больше всего на свете ненавидит национально
мыслящих.
В начале XVII века русское общество было ослаблено опричным террором и порожденной им хозяйственной разрухой, и те же причины резко увеличили число "гулящих людей" - люмпен-пролетариев, переставших нести обязанности перед обществом, часто живущих грабежом и разбоем. Именно
"гулящие люди" послужили опорой Лжедмитриев, которых подсунул нам Запад - Ватикан и Речь Посполитая. Смута начала XVII века была бунтом "гулящих людей". Напротив, Минин и Пожарский, сумевшие прекратить Смуту, выражали интересы партии порядка - сословных корпораций, собравших для спасения страны и
народа все оставшиеся силы крепких хозяев.
К началу XX века в России происходили три процесса:. 1. Ослабели старые "удерживающие", деградировали аристократия и высшая бюрократия, низким был общественный авторитет духовенства; 2. Росли силы хаоса - босячество, выпавшее из традиционного
образа жизни, и либеральная интеллигенция, выпавшая из национального образа мышления; 3. Усиливалась организация демоса, общества, национально ориентированного среднего класса - крепких крестьян, городских домохозяев, квалифицированных рабочих, началась консолидация русской национальной крупной
буржуазии, возрождение духовенства, росло влияние национально мыслящих русских интеллектуалов, подобных Менделееву и авторам "Вех". В стране был здоровый, сильный народ, но ослабленная, выродившаяся элита, во многом вытесненная злокачественной иноэлитой.
Новая здоровая русская
национальная элита, способная противостоять иноэлите - прозападной "прогрессивной" интеллигенции, находилась в начале XX века в процессе становления, но не успела дорасти до власти. Мы оказались недостаточно организованными, недостаточно политически опытными, чтобы противостоять хаосу - босячеству,
возглавляемому интеллигенцией. По свидетельству крупнейшего политолога начала XX века В. И. Ульянова-Ленина, нам надо было продержаться до конца 1920-х годов, чтобы Менделеевы вытеснили Писаревых и Горьких, чтобы во главе нашего общества оказались читатели "Вех", опирающиеся на столыпинских хуторян
и организованных высококвалифицированных рабочих. Но иноэлита успела обрушить страну в Смуту.
А вот в Афганистане "прогрессивные силы" победить не смогли: там страна была очень бедной (гораздо беднее России), но общество осталось структурированным, и там просто не оказалось выпавших
из общества босяков, чтобы укомплектовать комбеды. И коммунисты, захватившие власть, но не принятые страной, повисли в воздухе...
Русский город начали разрушать революционеры в 1917 году, продолжают разрушать их потомки (очень часто это прямые биологические потомки) - ловкачи, посжигавшие или припрятавшие свои партбилеты на наших глазах.
Любая система ведет отбор на неформальное соответствие. Победившая
революция 1991 года стремилась воспроизвести свою питательную среду - "пролетариат" (напомним, что "пролетарий" на русский язык правильно переводится словом "босяк"). То есть, разрушить структурированное общество "до основанья, а затем", превратить народ в население, в хаотичную россыпь индивидов,
ликвидировать демос, заменив его покорным стадом.
Общеизвестен термин стратицид, означающий истребление лучших, последовательное истребление или изгнание из хозяйственной и общественной жизни всех сколь-нибудь выдающихся людей, ликвидировались соответствующих социальных групп - от
интеллектуалов и промышленников до крепких мужиков. Менее известно разрушение русской национальной традиции общественного самоуправления и кооперации, а также традиционного образа жизни, в том числе и уничтожение русского города как "цивилизации пригородного типа".
Революция 1917 года
разрушила земское и сословное самоуправление. В результате на смену самоорганизации горожан и крестьян пришла диктатура бюрократии, произвол властной вертикали, со временем выродившейся в многоначалие и многописание, служение букве инструкции, волокиту бесчисленных справок и согласовании. Падение
Советской власти привело лишь к смене вывесок чиновничьих кабинетов и чудовищному разгулу коррупции.
Интересно, что сейчас, при "демократах", в системе представительных органов нет низового - микрорайонного звена, ослаблено и полностью поставлено под контроль вышестоящей бюрократии
районное звено. Эти звенья начали было стихийно восстанавливаться в конце Советской власти, но Ельцин, Лужков и Чубайсы подавили тенденцию восстановления муниципального самоуправления (земскости).
Местные Советы были разрушены, зато сохранились более высокие инстанции, превратившиеся
в бюрократические сборища. А ведь и в средневековой Руси городское самоуправление начиналось с улицы или прихода, участвовавшего в самоуправлении конца или слободы, в свою очередь участвовавшего в общегородском вече. В XIX веке, при Александре II, земства создавались с низового уровня, с низшего
самоуправления, с волостного, а в городе - с улицы, с применением сословного принципа (курий). Во второй половине XIX - начале XX века система корпоративной самоорганизации пережила новый расцвет, особенно в связи с развитием земского самоуправления. Накануне революции стоял вопрос о придании
квалифицированным фабричным и транспортным рабочим статуса сословия с правами сословного самоуправления.
Когда Ленин говорил о "пролетарской" или о "рабоче-крестьянской" революции, он искажал правду. О пролетарской революции можно говорить лишь в том смысле, что босяцкий элемент,
люмпен, воспетый "великим пролетарским писателем" Горьким, действительно охотно принимал участие в массовых беспорядках, и из этого элемента рекрутировались "красные шапки" - активисты большевистской власти и в городе, и в деревне, привлеченные возможностью грабить крепких хозяев, прикрываясь
мандатом "рабоче-крестьянской власти". Но основной движущей силой революции 1905-1917 , так же как и в 1985-1991, был "малый народ" - прозападная либеральная интеллигенция, именующая себя "приличными людьми" - идеологическая секта, чьи задачи идейны, а идеи беспочвенны.
Первым
достижением "пролетарской" власти стали коммунальные квартиры. Откуда же взялась катастрофическая нехватка жилья? Первыми в крупные города хлынули представители "угнетенных народов" с окраин Российской Империи. Сами окраины - одни надолго, другие навсегда - стали иностранными государствами, но кого
это волновало! Некому было указать на дверь интернациональным оккупантам. За ними примчалось революционное босячье с установкой "все поделить поровну". Эти годились штыками выбивать из крестьян продразверстку, работать на земле они не собирались. Далее пошла волна неслыханной в истории
бюрократизации: конторы, советы, подкомитеты и подотделы росли как поганые грибы. Еще в 1928 году рижский журнал "Русский колокол" сообщал, что в губернских городах европейской России от 20 до 50% жилой площади занято партийными, советскими и непонятными организациями. При этом, заметьте, ничего не
строилось и не ремонтировалось. А амортизировали несчастные дома всякие коммуны и жилтоварищества - с усердием, описанным М. Булгаковым. Вскоре добавилось большое человеческое горе: в городах искали убежища жертвы коллективизации, раскулачивания, расказачивания. В 40-е годы в одних областях жилье
разрушала война, в других - эвакуация (особенно эвакуация предприятий). Правда, в эти время уже строили. Но сколько строили, столько и сносили.
Поистине страшный удар по русскому дому и русскому городу нанес Н. С. Хрущев. Архитектура закончила в России свою историю. Русский дом,
впрочем, тоже. Вместо дома миллионам соотечественников предоставили клетушки сначала в 5, затем в 9, а позже в 16 и 22-х этажных бараках. А барак, даже если клетушка снабжена "удобствами", так бараком и останется.
Сколько прекрасной старой мебели тогда погибло, осталось на помойках!
Сколько тонн антиквариата погибло или уплыло за границу: не могло пролезть через узкие двери и лестницы хрущеб и не осело в подсобных помещениях, которые не были предусмотрены. Так нас лишили семейного достояния, копившегося поколениями.
По своему мироощущению Хрущев, как истинный
представитель прослойки, был вне этноса и вне культуры, он был враждебен всему русскому, всему традиционному. В этом номенклатура не отличается от "прогрессивной" интеллигенции.
Кстати, интеллигенция, несмотря на все столкновения с Хрущевым, подсознательно воспринимала его как своего,
а теперь и вовсе боготворит вне зависимости от этнического происхождения - он такой же "разночинец", "гулящий человек", "перекати-поле". Не случайно его сын перешел в американское гражданство, да и коммунизм для Хрущева был воплощением его смутных, невежественных представлений об Америке.
Великий русский историк Лев Гумилев заметил: для того, чтобы стать интеллигентом, достаточно не окончить университет. Хрущев был архиинтеллигентом: он не окончил начальную школу. Другой кумир интеллигенции, Ельцин, отличался от Хрущева только наличием диплома о высшем образовании и умением
подбирать абсолютно лояльные кадры.
Чем более враждебна власть интересам русского народа, тем милее она интеллигенции, именующей себя приличными людьми.
У Салтыкова-Щедрина есть сказка про дурного барина, которому не нравился запах мужика, и про то, что из
этого вышло. Никита Хрущев и Татьяна Заславская воплотили щедринскую сказку в жизнь. Не стало ни скотины, ни огорода, умер русский дом - и русские, согнанные в бетонные бараки, перестали размножаться, зато стали покупать хлеб в Америке. Оказалось, что запах мужика - это запах процветания,
благосостояния.
Сейчас говорят о вымирании русских. А когда этот "процесс пошел"? Ответим точно: ежегодный прирост русского населения стал ниже, чем у мусульманских народов СССР, много меньше затронутых индустриальным жилищным строительством и сохранивших традиционный уклад жизни,
только в 1960-х годах. То есть, русский народ пережил революцию, коллективизацию, страшную войну, но не смог пережить хрущеб. Вот уж поистине "русские в неволе не размножаются"!
Сколько десятков миллионов НЕСЧАСТНЫХ русских женщин вынуждены были решиться на аборт не потому, что не на
что воспитывать детей, а потому, что негде. По наблюдению политолога С. П. Пыхтина, в Чечне у чечен рождаемость была почти втрое выше, чем у русских - но в одном и том же городе Грозном русские семьи жили в основном в многоэтажных коробках, а чеченские - в традиционных односемейных усадьбах.
Нормальную рождаемость обеспечивает не "исламская традиция многодетности" - тогда пришлось бы признать, что и старая русская деревня, и русская колхозная деревня, и традиционный русский город исповедовали ислам - ведь рождаемость там была не хуже, чем в Афгане, Чечне и Албании, но
традиционный образ жизни во вмещающем ландшафте, соответствующий этническому стереотипу поведения, да и просто особенностям человека как биологического вида. В "квартире со удобствами" невозможно вырастить не только дюжину, но даже троих детей. Впрочем, в провинциальных городах - в каком-нибудь
Темнптове - возводились даже хрущебы без удобств: двухэтажные коробки без водопровода, с печным отоплением и сортиром во дворе. И начиная с хрущевских времен русские, в отличие от таджиков, чечен и цыган, сохранивших национальный уклад жизни, перестали размножаться. А при Ельцине вымирание русских
ускорили хроническая неуверенность в завтрашнем дне, неустойчивость экономического положения, лавинообразный рост стоимости жизни при падении доходов подавляющего большинства семей, особенно рост стоимости удовлетворительного образования. В нищающем городе стало трудно вырастить даже одного ребенка.
Русских женщин на "планирование семьи", то есть на аборты, вынуждает антирусская политика власти - сначала коммунистической, а после 1991 года - "демократической".
Суррогатом традиционного русского дома - усадьбы с подсобными постройками, погребом, огородом - стали дача, лоджия,
гараж, "ракушка". История советской урбанизации -это история уничтожения подсобных надворных построек. В крупнейших городах их нередко превращали в коммуналки, где люди жили "как селедки в бочке", позднее - ломали.
В Вологде, как и в Москве, генпланом были установлены новые красные
линии. По ним за надворными постройками строились новые 9-12-этажные дома, а надворные постройки выламывались как "мусор".
Уничтожая надворные достройки, в русском мужике убивали семьянина, домохозяина - чтобы не было подсобных помещений для семейной традиции и хранения семейного
достояния - если бабушкино кресло сохранится в сарае, правнук сможет его реставрировать, будет раритет, антикварная вещь. Сейчас роль сарая и одновременно роль приусадебного огорода играет дача - курятник на 6 сотках. Но до дачи надо еще доехать, в лучшем случае 2 часа в один конец, даже на
автомобиле не меньше часа. Горожанин разрывается между квартирой и дачей, теряет время и нервы на дорогу. А зимой там не живут. Значит трудно держать скотину и урожай на зиму приходится привозить в квартиру, да и для воров дача, где хозяева бывают только, по воскресеньям, гораздо доступнее. Функции
сарая часто выполняет гараж, иногда имеющий погреб - и овощи хранятся вместе с бензином, а все свободные пространства между многоэтажными коробками поглощаются "ракушками" - ни детям поиграть, ни собаку вывести.
В современном многоэтажном многоквартирном бараке с удобствами усадьба
(двор, домовладение) сжалась до размеров балкона или лоджии. Городское начальство долго вело борьбу с остеклением лоджий. Но по наблюдению А. П. Паршева, автора превосходной книги "Почему Россия не Америка", - это народная реакция на строительство домов, неудобных для жизни. "Зодчий был педант и
требовал симметрии, хозяин - удобства".
Уничтожая нормальные семейные жилища "прогрессивные силы" босяцкой революции разрушали и весь город как единый организм, превращая его в безликое и однообразное скопление оштукатуренных коробок. Уничтожали русскую национальную культуру,
выламывали оба городских центра - и соборный, и торговый. Это был не только разгул атеизма. Стремились уничтожить любые проявления русской традиции. В 1931-1934-х годах скосятся не только множество соборных ансамблей - в Ярославле, Костроме, Твери, Муроме - но и множество комплексов торговых рядов.
Уничтожена половика гостиного двора в Ярославле, в Галиче Костромском уродуется собор, сносится половина торга, в Муроме вместе с собором исчезает торг, в Твери сносят гостиный двор - творение Росой, в Старице собор уцелел, но торговый ансамбль Росой уничтожается, разрушен практически весь Гостиный
двор в Новгороде. Стремились уничтожить, по возможности, оба центра, но в любом случае хотя бы один. И в Москке Китай-город и центральные площади от Манежной до Балчуга превратились из торгового центра в конторский. При "демократах" торговля вроде бы возвращается в центр Москвы, но это торговля не
для простого народа: в иноэлитных торговых центрах покупателей гораздо меньше, чем продавцов.
Наряду с общегородскими центрами уничтожаются локальные, на смену приходу-общине пришел двор-коммуналка, затем - продувной двор, где никто никого не знает (теперь пространства между домами
оккупировали "ракушки"). Сносятся церкви, организовавшие застройку слобод - архитектурные доминанты, разрушается визуальная организация города, с "прекрасными видами". В Москве уничтожено больше половины церквей, в том числе выломаны все церкви по красным линиям улиц, по которым ездило начальство из
Кремля в Кунцево и к "трем вокзалам". Разрушается образ прекрасного старинного русского города - отражения образа рая, Небесного Иерусалима, с выразительным силуэтом на фоне неба, с застройкой, соразмерной человеку, с прекрасным видом на каждом повороте, где вое дороги ведут к Храму.
Ю. М. Лотман предупреждал, что новые, послехрущевские, ставшие нерусскими города создают у детей от рождения информационный голод. Сельский мальчик набирает необходимую информацию, глядя на речку, рощу, лужайку; городской должен насыщаться, бегая по кривому переулку, с непохожими друг на друга
домами, над которыми господствует богатый силуэт колокольни, а особенно во дворе или на чердаке. И так у нас рождается все меньше детей, но и родившимся детям опаснее всего наши микрорайоны массовой застройки. Дворов у нас давно уже нет, а в новых районах и улиц нет. А есть проезжая часть. Еще 12
лет назад В. Л. Глазычев опубликовал две подборки детских рисунков. Одна группа ребят жила и училась в домах старой застройки, другая - в новом районе. Страшненькое сопоставление. У детей второй группы не было неба: фасад многоэтажной коробки доходил до края листа. Вот откуда нервные заболевания у
детей - от сенсорного голода.
Говоря о проблемах и пороках советского и постсоветского, "демроссийского" города - города, который перестал быть русским, так что теперь мы и наши дети живем в нерусском городе - чаще всего приходится обращаться к примеру Москвы. В ней все
проблемы сконцентрированы, так как именно в ней собраны наибольшие материальные возможности для удовлетворения всех прихотей начальства. В других городах начальство стремилось подражать Москве, но в разные десятилетия XX века условия для этого были разные, наибольшие - в хрущевское и брежневское
правление.
В 20-е годы почти ничего не строилось, да и ломать начали лишь в конце десятилетия, только уплотнялись - квартиры превращались в коммуналки, а гостиницы в конторы. Но в это время проходила "дискуссия о социалистическом расселении": каким должен быть будущий город?
Обсуждалось несколько моделей. Русские национально мыслящие интеллектуалы предлагали дезурбанистическую модель, близкую к идеям теоретика кооперации Чаянова: отказ от роста крупных городов, создание небольших поселков из односемейных домов с приусадебными участками. Они объединяли русскую
национальную традицию и западные идеи города-сада. Им противостояли урбанисты, сторонники крупных сверхгородов-мегаполисов, близкие к идеям Ле Корбюзье: дом - это машина для жилья. Широкое распространение имела радикальная коммунистическая модель, восходящая к идеям Платона, Кампанеллы,
Чернышевского, Энгельса: полное вычленение бытового обслуживания, включая воспитание детей, в общественный сектор, с перспективой полного отмирания семьи.
Конечно, платонические идеи были неосуществимы даже по экономическим соображениям, тем более, что перед разоренной страной стояла
задача индустриализации. Но и идеи сторонников Чаянова оказались не ко двору. Хотя односемейные домохозяйства, когда каждая семья сама строит себе дом, были не дороже многоэтажных многоквартирных муравейников, но дезурбанисты и кооператоры оказались "социально чуждыми", Чаянов погиб. На практике
победила полумера: в перспективе был взят курс на урбанистическую модель с максимальным развитием обобществленного бытового обслуживания, и квартирами в многоэтажных домах, а в качестве временной меры, до полного построения социализма применялась модель общежития и квартир в коммуналках. Однако
точно так же, как в колхозной деревне, крестьянам сохранили приусадебные участки и скотину для собственного прокормления - вплоть до хрущевских времен продолжали существовать и пригородные деревни, население которых работало на городских предприятиях, и сложившиеся еще до революции рабочие слободы и
поселки с традиционной усадебной застройкой.
В 20-е годы разрабатывались планы перспективного развития Москвы. Проектный план Щусева стремился к максимально возможному сохранению историко-культурного наследия, хотя и содержал порочные идеи продолжения Бульварного кольца в
Замоскворечье и значительных сносов застройки исторической части города для устройства обширных парков. Проект Большой Москвы Шестакова предлагал сохранить старый город как историческую ценность, вокруг него создать пояс лесопарков, а за ними - несколько районов, равных Старой Москве, соединенных
кольцевыми магистралями.
К сожалению, восторжествовало враждебное отношение к русской национальной культуре, и в основу реконструкции Москвы были положены идеи Ле Корбюзье, породившие Генплан 1935 года: шесть больших проспектов, соединяющихся на Красной площади. Предусматривалось
расширение и выпрямление улиц - намечались новые красные линии, а великое множество превосходных домов - от дворцов XVIII-XIX веков до многоквартирных домов начала XX века - подлежали сносу, хотя полезная площадь в уничтожаемых домах часто была больше, чем в новых, возводимых на их месте. В центре
Москвы намечалось строительство крупных конторских зданий для непрерывно растущего бюрократического аппарата. Для их строительства также сносилась существующая застройка, а концентрация конторских зданий и транспортных потоков в центре города создавала предпосылки для транспортной перегрузки Центра,
которая проявилась к 1980-м годам.
В 1922 году в Москве сносится первая часовня, в 1924 - первая церковь, а с 1928 года уничтожение памятников архитектуры, в первую очередь церквей, становится массовым. Глава "Союза воинствующих безбожников" Емельян Израильевич Губельман-Ярославский
провозгласил безбожную пятилетку. В Москве его идеи воплощали Каганович и Хрущев. Среди многих других выдающихся памятников русской архитектуры были разрушены Чудов, Вознесенский, Никитский, Златоустовский, Симонов монастыри, церкви Успения на Покровке, Николы Большой крест, Пятницы на Пятницкой,
Сергия на Дмитровке, Красные ворота, Сухарева башня, стена Китай-город, снесено множество старых кладбищ с великолепными надгробиями. Если на улице было много церквей - уничтожали самые лучшие.
"Светлое будущее" сначала воспринимались в образах стиля конструктивизм. По первоначальной
идее он должен был стать наиболее функциональным, но на деле конструктивистские здания были дорогие в постройке и неудобные в эксплуатации - из-за подчинения композиции здания идеологизированной схеме, холодные - из-за злоупотребления сплошным остеклением, нуждающиеся в частых ремонтах. С
художественной точки зрения это первый в истории искусства античеловечный стиль. Его постройки больше всего напоминают лагерные бараки с вышками для вертухаев.
Реакцией на конструктивизм стал сталинский академизм, позднее заклейменный как "стиль украшательства и излишеств". Но сразу
после конструктивизма он всем понравился - как воспоминание об архитектуре начала XX века. Да и архитекторы были то же. Но и в этом стиле проявился дух эпохи, образ возвышенный, но тяжеловесный, здания громоздкие, с представительными фасадами и затрапезными задними дворами. Нормы этажности
сталинских домов - 8, максимум 12 этажей - это предел для массовой городской застройки по нормам видеоэкологии, законам зрительного восприятия. Но в этих домах многокомнатные квартиры с комнатой для прислуги либо предназначались для начальства, либо заселялись покомнатно, превращаясь в
коммуналки.
С конца 1930-х годов сталинская власть, в поисках новой идеологической опоры, пытается обратиться к ценностям русской национальной культуры. Возникает идея "сталинских небоскребов", осуществленных уже после войны. Это попытка возрождения традиционного силуэта Москвы как
русского города. "Сталинские небоскребы" немассивны, остроконечны, часто с красивыми силуэтами. Чем ближе к центру города - тем выше сталинские высотки. Самыми высокими должны были стать так и не выстроенные 300-метровый "карандаш" здания ведомства Лаврентия Берии на месте Зарядья и более чем
400-метровый Дворец Советов на месте Храма Христа Спасителя.
Хрущев, придя к власти, вспомнил молодость: началась новая волна закрытия и сноса церквей. За время его правления были закрыты больше половины церквей, действовавших в конце правления Сталина. Например, в Шацке взорвали
собор к ожидавшемуся приезду Хрущева. Разорение церквей было настолько массовым, что в нормах расценок появилась графа: 500 хрущевских рублей (по покупательной способности 2000-го года - около 1000 долларов) за "вырубку иконостаса". При Хрущеве продолжается реализация идей Генплана 1935 года: через
историческую застройку прорубается Новый Арбат - "вставная челюсть старой Москвы", на месте Зарядья строится гостиница "Россия", изуродовавшая Красную площадь, в Кремле строится Дворец съездов - "стиляга среди бояр". Осуждаются "архитектурные излишества", разгоняется Академия архитектуры,
возвращается стиль конструктивизма. Архитектура окончилась - осталось индустриальное домостроение. Но особенный вред принесло строительство хрущеб - панельных пятиэтажек. Города начали расползаться, как кляксы, поглощая пригородные деревни и сельхозугодья. Страна к этому времени стала уже достаточно
богатой, поэтому пороки Москвы тиражировались по всей провинции.
Падение Хрущева остановило массовый снос церквей. В частности, были спасены церкви на Варварке (ул. Разина), в Зарядье. В Москве, подняла было голову общественность, создано Общество охраны памятников истории и
культуры.
Правление Брежнева - эпоха постепенного окостенения и загнивания Москвы. Город развивался на основе идей, заложенных при Хрущеве: расползались по окраинам многоэтажные новостройки, отличавшиеся от "хрущеб" лишь возрастающей этажностью, сносились пригородные деревни. В
исторической части Москвы, преодолевая сопротивление общественности, выламывалась застройка слобод - особенно пострадала территория между Садовым кольцом и Камер-Колежским валом. На улицах появлялись "выбитые зубы" - сносы отдельных домов, были разрушены почти все ансамбли площадей. Генплан Москвы
1971-го года, созданный под руководством Посохина-отца - соратника Хрущева, создателя Дворца съездов и Нового Арбата, - переводил Генплан 1935-го года с языка сталинского академизма снова на язык конструктивизма.
Ломать церкви стало уже неприлично, хотя в 1969-1971 годах к приезду в
Москву Президента США Никсона были уничтожены церкви на Якиманке. Но историческая застройка подлежала полному уничтожению, за исключением памятников, стоящих на Госохране. Продолжалась концентрация в центре Москвы конторских здании, усиливалась транспортная перегрузка Центра, предусматривались новые
пробивки магистралей и расширение красных линий улиц.
К достоинствам Генплана 1971 года относятся запланированные центры периферийных планировочных зон и превращение долин московских рек в пояс парков - легких города. Но именно эти части Генплана выполнены не были, долины рек
продолжали застраивать. В то же время общественности нередко удавалось сохранить от сноса немалую часть исторической застройки в пределах Садового кольца. Были созданы Заповедные зоны, хотя и не имевшие утвержденного статуса.
Имя Лужкова стоит в истории Москвы в одном ряду с
Тохтамышем, Наполеоном, Кагановичем и Посохиным-отцом. Лужковская Москва унаследовала наихудшие традиции сталинской, хрущевской и брежневской. Подобно тому, как Горбачевская "перестройка" и ельнинские "демократические реформы" сохранили и приумножили все плохое, что было при Советской власти,
уничтожив все, что было хорошего, заимствовали с Запада не то, что там было хорошего, но лишь то, что там было плохого.
Пришествию Лужкова в Москву предшествовал короткий всплеск активности общественности в 1986-1989 годах, когда начальство впервые стало бояться нажима "снизу". Это
был "золотой век" эколого-культурного движения - замыслы чиновников стали подвергаться общественной экспертизе, возникли реальные перспективы сохранения остатков исторической Москвы, появился шанс на подчинение бюрократии власти демоса. К сожалению, номенклатура оказалась хитрее. Общественность была
отвлечена на умело раскрученное противостояние Лигачев-Горбачев-Ельцин, а нарастающий хаос - новая смута - привел к тому, что общественность, зарождающийся демос, быстро утратил рычаги власти.
После августа 1991 года - "Великой криминальной революции" - мнение низов уже никого не
интересовало. Общественные организации - Общество охраны памятников, Общество охраны природы, Экспертно-консультационный общественный сонет при Главмосархитектуре, зарождающееся микрорайонное самоуправление утратили возможность хоть как-то влиять на принятии решений начальства. Низовые - районные -
Советы были разогнаны, Мосгордума и районные "советники" превратились в послушный придаток исполнительной вертикали. Зато как тараканы плодятся чиновники - и московские, и "федеральные". После очередной революции вновь возникла нехватка конторских помещений, переименованных в "офисы". Хотя
население, управляемое из Москвы, сократилось в 2 раза, производство на душу населения - тоже в 2 раза, число конторских служащих в Москве выросло более чем вдвое. То есть, число чиновников в государственных и коммерческих структурах на 1000 жителей выросло более чем в четыре раза, а на единицу
продукции - в восемь раз.
Стиль - это не столько набор формальных приемов, сколько доминирующий эмоциональный настрой, дух времени и дух места. После октября 1993 года в Москве господствует стиль лужок, лужковская Москва стала городом новых рашенов, чье сознание и бытие принадлежат
не русскому народу, а золотому миллиарду. Это те 2% жителей бывшей РСФСР (1 миллион семей), которые получают больше половины всех доходов "этой страны". Половина из этого "золотого миллиона" проживает в Москве и ближнем Подмосковье.
Стиль "лужок", выражающий дух иноэлиты. Ведь новые
рашены не русские, а именно "рашены". Их стиль - агрессивный, подавляющий, как рок-музыка, по своему действию подобная наркотику. Если "хрущебы" безлики - они угнетают монотонностью, то "лужок" бьет по мозгам, опустошает душу.
По определению директора Института Искусствознания АН РФ
А. И. Комеча, то, что делается с Москвой при Лужкове - это торжествующее надругательство.
Сейчас в Москве за год уничтожается и уродуется даже больше памятников истории и культуры, стоящих на Госохране (не говоря уже о рядовой исторической застройке), чем при Брежневе за 10 лет. Стало
нормой, когда памятник архитектуры уничтожается, на его месте строится фасадная стена с сохранением числа оконных осей - часто с искажением пропорций - а за ней пристраивается многоэтажный дом - конторский или жилой для "новых рашенов". Даже Храм Христа Спасителя лишь приблизительно похож на то, чем
он был до 1931 года. Изуродован Гостиный двор Кваренги, уничтожена Манежная площадь, зато повсюду торчат уродцы, изваянные Зурабом Церетели. Именно при Лужкове о Москве как об историческом городе стало возможным говорить лишь в прошедшем времени.
Стиль "лужок" полностью игнорирует
требования видеоэкологии. Уничтожается здоровая зрительная среда: везде, где возможно и невозможно, повышается этажность, нарушаются даже санитарные нормы расстояний между домами. Переулки превращаются в ущелья, а дворы - в колодцы. Выламываются соразмерные человеку двухэтажные дома, их заменяют
многоэтажки "агрессивного" стиля. Бедствием стала "мансандризация": реконструируемые старые дома надстраиваются мансардами, чуждыми традиции московской архитектуры, их высота нередко увеличивается в полтора-два раза, закрывая остаток неба. В ключевых точках, где до 1917 года стояли церкви, строятся
наиболее претенциозные, наиболее античеловечные торговые и конторские сооружения. Даже на тех холмах, где сохранились и еще недавно господствовали над местностью древние храмы и другие прекрасные старинные здания, теперь торчат мансарды новых или надстроенных домов - на Ваганьковском холме, на
Таганской площади. Закрыт вид на Красную площадь из Замоскворечья.
Взамен усердно уничтожаемых Лужковым остатков прекрасного старого города строится элитные жилые (точнее иноэлитные, ибо оно предназначено для новых рашеиов) и конторские небоскребы. Гораздо быстрее, чем при Советской
власти, уничтожается традиционная городская структура. Застройка Москвы, включая исторический центр, становится все более хаотичной. В центре города, особенно в пределах Садового кольца, концентрируется жилье и рабочие места для состоятельных людей, передвигающихся на собственных автомобилях.
Число легковых автомобилей в Москве за 10 лет выросло в пять раз. Никогда еще транспортная перегрузка Центра не была столь острой. Все дворы забиты гаражами-ракушками, скверы занимаются под автостоянки, уничтожается зелень. Подземных и многоэтажных гаражей строится мало, особенно там,
где больше всего автомобилей. По улицам невозможно ни пройти, из-за стоящих на тротуарах автомашин, ни проехать. Дело идет к тому, что вся Москва в пределах Садового кольца станет единой транспортной пробкой. Пробивка новых магистралей в обход Центра не спасает положения - ведь пункты назначения
находятся в Центре.
Уничтожаются не только внутридворовые и внутриквартальные, но и общегородские зеленые насаждения. Уничтожаются "легкие города": иноэлитными коттеджами и многоэтажками перекрываются речные долины, многоэтажные микрорайоны перерезали "зеленый клин" на юго-западе -
основной коридор свежего воздуха. Под застройку, несмотря на попытки сопротивления со стороны житчлий, отгрызаются куски от лесопарков.
Из-за пренебрежения гидрогеологией повседневными стали просадки и обвалы, вызванные земляными работами, например, раскололся грот Ионе в
Александровском саду, развалилось Кокоревское подворье в Замоскворечье, треснул фундамент Исторического музея.
Качество строительных и отделочных работ даже на престижных объектах настолько неудовлетворительно, что это заметно невооруженным глазом: краска слезает, а штукатурка
растрескивается уже на следующий год. Профессионалы обратили внимание на трещины во вновь выстроенных Казанском соборе и Храме Христа Спасителя.
Еще один лозунг "демократов" - "центр Москвы не для бедных". То есть не для русских. Ибо чем выше уровень благосостояния, тем меньше доля
русских в данной социальной группе. Русские вытесняются "новыми районами" - уже сейчас в Москве больше двух миллионов кавказцев и более миллиона "лиц, имеющих право на иностранное гражданство". А русских изгоняют за Кольцевую автодорогу и на канализационные поля орошения. Там для нас, для русских, и
жилье строится соответствующее: в результате победы "демократических реформ" на смену хрущебам приходят лужковки. В квартире нет кухни - только плита в нише в жилой комнате, в совмещенном туалете - душ вместо ванны. Теснее бывает только в гробу. Не случайно мировое сообщество хочет сократить
численность русского народа до 50 миллионов человек, а Маргарет Тетчер говорит даже о 15 миллионах - о сокращении русских в десять раз!
Лужковская Москва становится "городом контрастов" - иноэлитный Центр и Запад противостоят "Бруклинам" и "Гарлемам" на Востоке и Юго-Востоке и за
Кольцевой дорогой, куда выдавливается простой народ. "Третий Рим" превращается в Вавилон блудницы.
Военно-промышленный комплекс был нашей национальной гордостью. Строительный комплекс был и остается нашим национальным позором. Не случайно именно из последнего
происходят и Ельцин, и подавляющее большинство приближенных Лужкова. Образ жизни строительной номенклатуры - это глобальные проекты и пропагандистская ложь вокруг них. Даже когда профессиональные строители-урбанисты ("прогрессивная" интеллигенция, обслуживающая интересы строительного комплекса)
возражают дезурбанистам (национально мыслящим интеллектуалам, сторонникам традиционного образа жизни), то эти возражения, как правило, лживы.
Ложь первая, высокая производительность труда, высокая скорость строительства и дешевизна многоэтажных многоквартирных домов, возводимых
индустриальными методами. Якобы только индустриальные методы дают возможность быстро, небольшим количеством рук создать столь необходимое жилье.
Семиэтажные кирпичные дома в предреволюционной России возводились вручную за два строительных сезона, а железобетонный дом длиной в квартал
напротив Данилова монастыря в Москве строили лет пятнадцать. То есть, скорость строительства не возросла. Просто рабочих мало стало на площадке, но много на заводе ЖБИ. Потеряли работу каменщики и плотники высокой квалификации, зато образовалось множество мест для разнорабочих и конторских
служащих.
Кстати, демократия всегда была властью людей квалифицированных и зажиточных. Мастер, живущий в своем доме, - вполне естественный гражданин, патриот своей страны, защитник традиционного образа жизни. А чернорабочий-алкоголик из 16-этажного барака - лишь элемент массы,
голосующей по приказу начальства.
Когда говорят о решении "жилищного вопроса", надо вспомнить как быстро - всего за год - отстраивались старые русские города и села после больших пожаров. Правда, дома там были не из бетона, штукатурки и краски, а из дерева. Три мужика всегда могли
срубить большую избу за один сезон. Леса в России всегда хватало, так что весь "жилищный вопрос" в масштабах страны мог быть решен за пару лет. Надо также вспомнить, что здоровее всего жить в деревянных постройках, а вреднее всего - в железобетоне и пластмассе.
У нас могло бы вообще
не быть коммуналок. Ведь собственные дома с участками не дороже бараков даже с некомнатным заселением - тем более что при увеличении семьи дом можно расширять и благоустраивать постепенно, по мере надобности. Собственный дом воспитывает самостоятельность, готовность улучшать свою жизнь собственными
руками, а казенное жилье - от койки в общежитии до квартиры в многоэтажке - распространяет иждивенчество: встань на очередь и жди, когда "дадут". Ведь до сих пор покупка квартиры доступна лишь малочисленному "верхнему среднему классу".
Ложь вторая: дороговизна городской земли. Якобы
чем выше дома, тем выше плотность заселения, меньше расходы и затраты времени на транспорт. Но чем выше дома - тем больше расстояния между домами по санитарным нормам (нормы инсоляции - освещения квартир - перестал соблюдать только Лужков), в кварталах 16- и 22-этажной застройки расстояния между
корпусами должны быть гигантскими. Все это - выброшенная земля. Именно в силу ее бесхозности наши города такие пыльные. В нормальном русском городе земля имеет право существовать либо под строением, либо под зеленью, либо под дорогой с покрытием. Не должно быть выбитой, вытоптанной земли, грязи и
луж, заброшенной земли, земли под свалкой.
Начиная с Хрущева, с каждым десятилетием все выше многоэтажные коробки с удобствами. Но при росте этажности от 5 до 9, а затем до 16-22 этажей, количество полезной площади на гектар почти не растет. Зато строительство все дороже. Самая
плотная застройка достигается, когда этажность варьируется в одном квартале от 4 до 12 этажей, в условиях самой дорогой земли - "ковровая" застройка. Малоэтажная высокоплотная застройка от 2 до 4 этажей сопоставима по полезной площади на гектар с современной многоэтажной. К тому же, чем плотнее
заселение - тем больше транспортная нагрузка, тем больше пробок, тем шире должно быть полотно дорог, тем больше от них шуму и вредных выхлопов.
Критикуя расползание современных сверхгородов-мегаполисов, один видный архитектор заявил, что разумный градостроитель всю Москву с
промышленностью и парками уместил бы в пределах Садового кольца. В действительности на эту площадь девятимиллионный мегаполис втиснуть невозможно, но вопрос в том, какова наивыгоднейшая численность и плотность населения города?
До начала промышленного развития в середине XIX века в
Москве внутри Садового кольца проживало не более 200 тысяч, а в пределах Камер-Колежского вала - до 400 тысяч жителей. Перед революцией в Москве, вышедшей за Камер-Коллежский вал, проживало 2 миллиона. Константинополь, чья укрепленная площадь меньше, чем Москва внутри Садового кольца, имел до 300,
возможно до 500 тысяч жителей - застройка была плотнее, чем в Москве, но соблюдались "правило прозора" - сохранения "прекрасного вида", по сути - норма инсоляции и видеоэкологии. Позднеантичный Рим на той же площади в стенах Аврелиана насчитывал более 1 миллиона, может быть - до 2 миллионов, но в
нем было много многоэтажных доходных домов-иноул, а множество рабов жило и вовсе в "общежитиях". Но это был город периода упадка, в котором проявились черты мегаполиса, а богатые римляне предпочитали жить в загородных виллах.
Квартира в многоэтажном доме имеет оборотную сторону - дачу
с огородом, то есть "удвоение жилища". И удвоение расходов - на землю, на строительство, на транспорт, даже на мебель и посуду. Традиционная односемейная усадьба заведомо экономичнее двух жилищ (квартира и дача), особенно с расходами и затратами времени на поездки "туда и обратно".
Поразительно, что при Советской власти многоквартирные дома старались строить даже в небольших городах. В несчастном Нефтегорске, погибшем от землетрясения, городок в 3 тысячи жителей был застроен пятиэтажками - и очень многие имели за городом дачи с огородами. При Хрущеве даже в деревнях
пытались строить хрущебы - пятиэтажки с постоянно выходящими из строя "удобствами", взамен усадеб со скотиной. В зоне БАМа, вместо односемейных домов с участками-огородами, людей годами заставляли жить в вагончиках и бараках, обещая в перспективе построить многоэтажные многоквартирные дома, хотя это
и дорого, и неудобно жить. В Переяславле-Залесском - очень небольшом городе - и сейчас стараются строить многоквартирные дома.
Ложь третья. Экономия на коммуникациях, социально-бытовой инфраструктуре и эксплуатационных расходах. Якобы не только строительство, но и обслуживание,
поддержание в работоспособном состоянии "урбанистического" города значительно дешевле, чем поселения пригородного типа. Но бетонные, а затем и стеклянные стены, насаждаемые у нас сначала Ле Корбюзье, а затем Хрущевым, в нашем климате требуют гораздо больших расходов на отопление, чем деревянные. Не
случайно в старой Руси даже князья пировали в каменных палатах, а жили в деревянных хоромах. Чем выше дом, тем больше расходы на лифты, на подачу воды в верхние этажи. Город с усадебной застройкой экономит даже на утилизации отходов: все, что может гореть - в печь, органика и все, что может гнить, -
в компост. Отходы канализации не заражают "поля орошения", а используются на своем огороде для повышения плодородия. Погреб - решение проблемы сохранения овощей на зиму - вместо городских овощехранилищ каждая семья может обеспечить сохранение урожая.
Самое главное достоинство
"дезурбанистического" поселения - живучесть. В Нефтегорске при землетрясении в пятиэтажках погибли 2 из 3 тысяч жителей - если бы они жили в односемейных усадьбах, погибло бы в 100 раз меньше. От террористических актов в Москве в одном доме погибли сотни жителей. Если сравнить военные действия в
Чечне и в Югославии, то Югославия капитулировала потому, что Белград - город урбанизированный - не мог жить без электричества - без водоснабжения и холодильников, а чечены, живя в традиционном жилище, обходились колодцем и погребом. Во время Блокады Ленинграда в городе сотни тысяч погибали от голода
и холода, а пригороды выживали за счет припасов - в односемейной усадьбе есть что хранить и есть где хранить.
Ложь четвертая. Индивидуальное жилье, тем более с удобствами, - дорогое, только для богатых. Якобы если ты не "новый рашен" (в прошлом - секретарь райкома хотя бы комсомола),
то собственный дом можешь иметь только с удобствами во дворе. Однако весь мир живет не так. Для людей бедных, которые не могут владеть приличными земельными участками, придуманы секционированные постройки. Это когда выход из своей квартиры в 2-3 этажа не на лестничную клетку, а в собственный садик,
а за стенами справа и слева - такие же секции для других семей. Кроме того, существуют автономные системы водоснабжения и канализации, по стоимости не превышающие недорогой автомобиль и способные работать при наличии электричества, а при необходимости - и без него. Да и электричество, если
необходимо, можно получать от собственного "движка", а еще лучше - от ветряка или малой ГЭС.
В Финляндии примерно 30% населения живет в собственных домах, 20% - в городских квартирах, а около половины финнов - в домах секционных, среди сосен. Заметим, что Финляндия - довольно бедная
ресурсами страна. Просто это часть Российской империи, не пережившая революции и избежавшая Советской власти - что-то вроде "Острова Крым". Разница между Финляндией и бывшим СССР - примерно такая же, как между Северной и Южной Кореей. Можно категорически и со всей ответственностью настаивать на том,
что если бы в марте 1917 "прогрессивная" интеллигенция и примкнувший к ней генералитет не устроили государственный переворот, именуемый "февральской революцией", то мы, русские, жили бы сейчас как в сегодняшней Финляндии и в Древней Руси - в собственных домах среди сосен.
Для
современной географической науки мегаполис - особый тип поселения, так же отличный от города, как город от деревни. Жаль, что социологи, психологи, политики пока еще не уяснили, что мегаполис - не город. Это злокачественное перерождение города, это город, утративший соразмерность, раздувшийся
настолько, что он уже физически не может функционировать как единый организм. Даже территориальная доступность, когда ежедневно можно ездить "туда и обратно", не должна превышать 1 часа в один конец, в мегаполисе становится недостижимой ни на автомобиле (из-за пробок), ни на метро (доезжать до места
приходится на троллейбусе).
В мегаполисах люди быстро теряют совесть, по крайней мере профессиональную: стоит ли водопроводчику заботиться о своей репутации, если его вызывают по телефонной книге? В мегаполисе разрушаются нити неформальных связей, пронизывающих город и составляющих
скелет любой демократии.
В урбанистическом городе, а тем более в мегаполисе, исчезло социально-психологическое множество "соседи": люди, как правило, не знают по имени даже соседей по лестничной площадке. Отсюда отношение к "местам общего пользования" - от лестничной клетки и лифта до
улицы вокруг дома - как к ничейной территории, к пустырю, стихийно превращающемуся в свалку.
Из-за чрезмерных затрат времени на дорогу ослабевают родственные и дружеские связи - людям становится трудно встречаться, общаются лишь по телефону, а видятся лишь на свадьбах и похоронах. В
мегаполисах разрушаются корпорации, общество теряет структуру, превращается в толпу. Мегаполис притягивает мигрантов, босяков, бомжей, преступников, инородцев. Он порождает переуплотненную среду обитания, как бы оправдывая массовое многоэтажное строительство.
Предел этажности для
жилого дома - 8-9 этажей. 12 этажей - это уже за гранью нормального. Выше жить вообще вредно из-за вибраций, ведь дом раскачивается. Вредно и вследствие чрезмерного расстояния до земли. Мы не осознаем, что нам неуютно смотреть в окно, что на высоких этажах мы живем в состоянии непрерывного стресса.
Малышам это просто уродует нервную систему. Тем более, когда из окон виден не прекрасный пейзаж, как в горах, а лишь бесконечные многоэтажные коробки монотонного или агрессивного облика. Из окна человек должен видеть небо, а под небом - деревья, а не бездушные коробки. Особенно отвратительны виды в
современных "дворах" - замкнутое пространство высотой в 16-22 этажа, больше всего напоминающее гигантский общественный туалет. В квартирах, выходящих в такой "двор", человек подсознательно старается отворачиваться от окна, ему неприятно проходить к дому через такой двор.
Подражание
Западу у нас выражается в приверженности к небоскребам. Но на Западе люди не живут в небоскребах. Все высотные здания - это конторы (офисы) или гостиницы, в которых вы проведете неделю-другую. Там человек не успевает вымотаться. Даже Нью-Йорк - это не Манхэттен, а уж вся Америка - далеко не
Нью-Йорк. Стыдно признать, но современный небольшой американский город куда больше советского похож на город русский.
Кроме несчастной России существует только одна страна в мире, ведущая массовую многоэтажную застройку, - Япония. По японцев можно понять - их 130 миллионов. А для
жизни - маленькие острова и скалы. У нас места куда больше, чем у голландцев, датчан, немцев, но "демократическая Россия" предпочитает мучиться в многоэтажных норах.
Около 20 лет назад английские биологи провели эксперимент на довольно миролюбивых черных крысах. Их поместили в
необычайно плотную среду, разделенную на клетушки, подобные современным квартирам - хрущебам и лужковкам. Пищи, воды, света, воздуха вполне хватало, но крысы посходили с ума. У них началась эпидемия небывалой агрессии: убийства и даже изнасилования, чего вообще не бывает в животном мире.
У людей хронический стресс, нервное истощение - одна из главных причин сердечно-сосудистых, онкологических, гастроэнтерологических заболеваний, роста преступности и самоубийств, не говоря уже о неурядицах в личной жизни. Мы, конечно, не крысы, но это означает лишь то, что мы вынуждены напрягать
волю и разум, дабы не обижать соседей, соотечественников, живущих рядом с нами.
Новое никогда не борется со старым. Борются разные формы нового, а старое уходит само. И любая реставрация - это не возвращение к старому, а еще одна форма нового.
Когда наша
бывшая страна вновь станет нашей страной, перед воссозданным русским национальным государством встанут три исторические задачи, без решения которых невозможно долговременное противостояние как Западу (точнее Северо-западу, или Океании), так и Востоку (точнее Юго-Востоку, или Ост-Ахии):
1. Воспитание незыблемого национального духа, имперской консолидации.
2. Восстановление нормальной рождаемости, когда численность русской этнической популяции сможет удваиваться каждые 30 лет, как это делают чечены, албанцы и афганцы.
3. Обеспечение наивысшей
производительности труда, эффективности производства и качества продукции.
Когда идея овладевает массами, она становится материальной силой. Наша страна - Север (точнее Северо-Восток, или Русская империя) должна иметь наилучшую структуру власти и управления, наилучшую систему
воспитания и образования, наилучшую организацию экономики, включающую понятие имперского качества - имперское не должно быть плохим. Это касается и жилища, и городской среды, в которой должна жить в современном обществе основная масса населения. Каким же должен стать русский город - город победившей
Русской империи - чтобы в наибольшей степени соответствовать интересам нашего народа? Наша цель - восстановление русского образа жизни как цивилизации пригородного типа, с городским набором рабочих мест и учреждений культуры и традиционным укладом быта.
Эталоном русского традиционного
образа жизни, при котором у русских нормальная рождаемость, веками перекрывавшая все бедствия и потери, - старообрядческие общины в Латинской Америке. Там ни в одном доме нет телеящика - ибо "Блажен муж, иже не чтит демроссийскую прессу и не зрит идиотский ящик по реклу Тель-Авизор", зато по 5 и
больше детей, в каждом доме - трактор, у каждого мужика - автомат (от лихих людей). Вспомним "Лад" Василия Белова...
Регенерация русского города - это воссоздание таких условий для жизни, чтобы наш народ снова смог стать демосом - организованным, структурированным обществом, а не
разрозненным перекати-полем и снова начал плодиться и размножаться. К началу XXII века население Русской империи в границах СССР 1984 года должно превысить 1 миллиард человек, в том числе около 800 миллионов русских (православных великороссов, малороссов, белорусов и казаков).
Односемейное домохозяйство, или домосемейство обеспечивает здоровый образ жизни, когда свободное время и взрослых, и детей тратится не на безделье, именуемое сейчас "балдежом", и не на просмотр телеящика, а на работу на огороде, физическую нагрузку, продовольственное самообеспечение, экономию на
втором жилище (даче), включая время и силы на дорогу на эту дачу. " Семейная усадьба - это "школа №1", в которой дети не бездельничают, а врастают во взрослую жизнь в совместном труде со старшими. Здесь многое делается своими руками - развивается мастеровитость взрослых, и детей. А это не только
физическое, но и умственное развитие. Даже для физкультуры усадьба с надворными постройками и чердаками не уступит спорткомплексам Никитиных и Скрипалева.
Для восстановления нормальной рождаемости необходимо, чтобы как можно больше женщин получили возможность надомной работы. Русская
женщина - великая труженица: и пряха, и ткачиха, и в своем огороде, и на барском поле, и на колхозном. Но работая на фабрике или в конторе, надо тащить детей в детсад, а при надомной работе дети весь день при матери. Компьютер с Интернетом создают возможность для надомного труда в большей части
непроизводственной сферы, а хорошие дороги с всепогодным твердым покрытием - для значительной части производственной сферы. Недостаток надомничества - понижение коэффициента сменности в использовании оборудования, достоинства - не надо производственных помещений, само собой происходит воспитание
внутренней дисциплины, возникает возможность участия детей в работе матери.
Интересно, что до революции были Иваново-Вознесенские ткачи, то есть женщины ткали и пряли дома, в деревне, а на ткацкой фабрике работали мужчины. Когда Иванове перестало быть Иваново-Воэнесенском, появились
ткачихи (ведь Иванове - город невест, часто так и не выходивших замуж). Советская власть всеми мерами, от экономических до пропагандистских, стремилась повлечь женщин в производство за пределами домашнего хозяйства. Это называлось "раскрепощением". Но в народе говорят: баба - это хорошая русская
женщина, которая выполняет тяжелую грязную работу. Вместо раскрепощения русскую женщину погрузили в эту грязь, сделали советской бабой.
Женщина может родить до 20 раз, реально в русской семье в конце XIX века рождалось в среднем 10 детей (от 5 до 15). Если муж из деревни регулярно
уходил на заработки (отходничество), среднее число детей падало вдвое - с 10 до 5. В семьях православных священников, где не признают насаждаемого антирусской "демократической" властью "планирования семьи", и сейчас детей не меньше, чем в старину. Отсюда - задача восстановление традиционного
семейного уклада, формированию которого должен служить русский город и русский труд.
Во все времена у всех народов в здоровом обществе наипервейший гражданский долг полноценного мужчины - защищать отечество с оружием в руках; наипервейший гражданский долг полноценной женщины,
способной произвести на свет здоровое потомство, - родить и воспитать как можно больше себе подобных, принявших наследие отцов и традиции предков.
Чтобы успешно функционировать, город должен иметь наивыгоднейшую структуру организации - основу общественного самоуправления,
корпоративной жизни и систем жизнеобеспечения. Ступени городской структуры, соответствующие радиусу доступности и числу жителей (или односемейных домовладений), - это разные уровни обеспечения социально-бытовыми и культурно-просветительными учреждениями. Естественно, чтобы они соответствовали
уровням муниципального самоуправления.
Если взять за основу средневековый Новгород, то город в 35 тысяч жителей включает 5000 дворов и состоит из 100 приходов по 50 дворов. Город разделен на 5 концов по 1000 дворов, включающих по 20 приходов. Москва в начале XIX века также делилась на
части приблизительно по 1000 дворов, включающих приходы по несколько десятков дворов. Видимо, дезурбанистический город должен делиться на районы в 30-50 тысяч жителей, а районы - на микрорайоны, включающие около 1000 дворов. Необходим и более низкий, первичный уровень муниципальной организации и
самоуправления - "уличанский", соответствующий сельскому сходу, в несколько десятков дворов. Наряду со сферой обслуживания, школами, поликлиниками, отделениями полиции и церковными приходами, необходимы "дома культурного досуга" с клубами по интересам, кружками, физкультурными залами. Для охраны
порядка необходимо возродить "бригады содействия полиции" - они могут формироваться на основе военно-физкультурных клубов.
Естественно, чтобы все эти учреждения и действовали согласованно, и располагались комплексно, образуя градостроительный центр микрорайона, напоминающий центры
старинных слобод, организованных вокруг церковного ансамбля, центра самоуправления - съезжей избы или палаты и слободского рынка - "Торжка", что будет способствовать укреплению корпоративной жизни демоса.
Общество должно быть организовано по нескольким "координатным осям" -
многоступенчатое территориальное (муниципальное) самоуправление, отраслевые клубы и общественные организации (например, федерация военно-физкультурных клубов, общество защиты прав потребителей, эколого-культурное движение), производственные и профессиональные организации. Представительные органы
власти Русской империи также должны формироваться по нескольким "координатным осям" - территориальным и отраслевым, по многоступенчатой схеме: например, микрорайонные или волостные "земские собрания" Выбирают районное, районные выбирают городское или уездное, те - губернское, а губернские -
территориальную курию Земского собора.
Наряду с организацией социальной структуры город должен быть наилучшим образом организован градостроительно - иметь наивыгоднейшую планировку и размещение общегородских объектов. Вершиной отечественного градостроительного искусства на сегодняшний
день является проект Генплана Москвы А. Б. Тренина, разработанный вмести с В. А. Виноградовым, Г. Я. Мокеевым и М. П. Кудрявцевым. Его основная идея - разгрузка Центра за счет развития треугольной планировочной схемы: три периферийных центра, соединены тремя хордовыми магистралями. Треугольник -
единственная фигура, где кратчайшее расстояние между углами проходит не внутри фигуры, а по внешнему периметру. В отличие от принятой Ле Корбюзье, Посохиным-отцом и Лужковым радиально-кольцевой схемы с концентрацией притягивающих транспорт конторских и торговых объектов в центре Москвы, треугольная
схема Тренина обеспечивает наилучшее решение проблемы размещения общегородских объектов, преодоление транспортной перегрузки Центра, а также сохранение историко-культурных памятников старого города.
Мы должны стремиться, чтобы наши города вновь стали соразмерными. Город может
функционировать как единый организм, если транспортная доступность между любыми его точками не превышает 1 часа. Предельные размеры города должны быть такими, чтобы по нему можно было бы передвигаться если не шпиком, то хотя бы на роликовых коньках или на велосипеде. Необходимо ограничить рост
каждого города, особенно крупных - население должно быть равномерно распределено по всей пригодной для жизни территории нашей страны.
При решении градостроительных, архитектурных и видеоэкологических задач необходим эталон - образец для подражания. Достаточный материал но облику наших
городов имеется, как правило, начиная с XVI-XVII веков, а с середины XIX века все прекрасно отснято на фотографиях. Эталоном образа русского города в 50-100 тысяч жителей должны служить дореволюционные Вятка, Кострома, Калуга, Ярославль, а для городов в 500 тысяч - Москва середины XIX века. Это
город с выразительно организованными и соподчиненными главными и периферийными общественными центрами, со зрительными связями, с "кустами" вертикалей и "прекрасными видами".
В Российской империи - 120-миллионной стране в конце XIX века только 19 городов имели более 100 тысяч жителей,
в том числе только 2 города, Москва и Петербург, - более 1 миллиона - размер, предельный для города, не перерастающего в мегаполис. Типичные губернские города имели десятки тысяч жителей, типичные уездные - меньше 10 тысяч. Это ориентир для нас: губернские города не больше 500 тысяч жителей, прочие
- не больше 100 тысяч. В городах с населением меньше 100 тысяч, при односемейных участках с огородом в 25 соток, площадь города будет сопоставима с Москвой внутри Камер-Коллежского вала, в городе с населением в 500 тысяч при участках с огородом в 12,5 соток, город будет значительно меньше
дохрущевской Москвы внутри Малой окружной железной дороги.
В благоустроенном, разумно управляемом городе должен быть перспективный план развития городского ландшафта с указанием для каждого домовладения как желательных, так и предельно возможных высот, этажности, назначения, с
указанием необходимых "Прозоров" - сохранения или восстановления "прекрасных видов". На все проекты - планировки, градостроительных чертежей, силуэтов - обязательно должны наноситься предельные габариты того, что допустимо для возведения, и наоборот, того, что не должно сохраняться, но лишь терпимо
до истечения срока исчерпания балансовой стоимости. А все исторически, художественно и градостроительно ценные здания, погибшие, но подлежащие воссозданию, должны отмечаться на Генплане и иных проектах, и учитываться при строительстве соседних зданий, как существующие. Это в идеале. А пока мы не
восстановим способность создавать достойную человека среду обитания, мы не должны ломать ничего, принадлежавшего традиционному русскому - настоящему русскому - городу. Ни одного сарая дореволюционных времен!
В Москве в конце 1980-х годов была сделана попытка полностью воссоздать облик
дореволюционной улицы. Это улица Школьная (1-я Рогожская) вблизи Андроникова монастыря - опыт, достойный подражания. Сделано было много и хорошо, но из-за победы "курса реформ" улица не была окончена и пришла в упадок. Русская власть, безусловно, вернется к этому эксперименту и превратит его в
обыденное дело.
Недавно в огромном промышленным Манчестере разобрали многоэтажные дома 1960-х годов, а на их месте возникла традиционная английская застройка. Может показаться, что это негодный пример - разве мы, нищие, можем сносить жилье? Но, во-первых, мы сносим жилье все время. А
во-вторых, в определенный момент каждая постройка вырабатывает свою балансовую стоимость. И дополнительную балансовую стоимость может перенести на нее только капитальный ремонт.
По мнению архитекторов, закрепленному в нормативных актах, типичный дом вырабатывает 96% (практически всю)
балансовую стоимость приблизительно за 50 лет, после чего нуждается в капремонте. Хотя доходные дома начала XX века успешно стоят без капремонта уже около 100 лет, а хрущебы пришли в крайнюю ветхость за 30 лет. После выработки балансовой стоимости дом, не являющийся памятникам архитектуры и не
принадлежащий к исторической застройке, образующей художественно ценную среду обитания, вполне можно снести как исчерпавший расчетный срок службы. Мы действительно можем и должны добиться, чтобы людоедские дома капитально не ремонтировались. Чтобы на все проектные листы уродующая русский город
застройка наносилась штриховой линией и каждый архитектор знал бы: эти дома во внимание принимать не нужно, они подлежат сносу.
Для каждого исторического русского города необходимо создать Генеральный план регенерации, воссоздания, а для любого населенного пункта - Генеральный план
санации, очищения. Если реставрация - это приведение в божеский вид, то регенерация - это воссоздание того, что полностью или большей частью утрачено, уничтожено.
Для Москвы в качестве основы для регенерации должны быть использованы идеи Генпланов Шестакова, 1920-х годов, и Тренина,
1980-х. Конечно, чтобы осуществить полную регенерацию Москвы, необходимо снести почти все, что построил Лужков, и многое из того, что построено при Советской власти. К счастью, качество работ на лужковских постройках не лучше хрущевского: вспомним метромост на Воробьевых горах - нечто подобное видно
невооруженным глазом хотя бы на Храме Христа Спасителя.
Необходимо принять жесткие меры по прекращению роста крупных и крупнейших городов. Так как главная причина роста городов - создание новых рабочих мест в градообразующих отраслях (и каждом городе эти отрасли свои: где-то это
промышленность, а где-то, например к современной Москве - чиновничьи конторы), то чем крупнее город, том жестче должны быть экономические санкции за создании н этих отраслях каждого нового рабочего места, чтобы против роста городов работал фактор себестоимости и конкурентоспособности продукции. Ведь
именно градообразующие отрасли влекут за собой шлейф роста рабочих мест в отраслях социально-бытового и культурно-просветительного обслуживания.
Мы должны добиваться расчленения мегаполисов: для начала - административного, а затем - градостроительного. Мегаполисы поглотили много
населенных пунктов. Их вполне можно восстановить, а потом - отделить друг от друга парковыми посадками.
Нам следует осознать, что строительный комплекс, превративший в рабов и самих архитекторов, и обитателей наших городов, - одна из самых опасных антинациональных структур.
Строительный комплекс, вместе с ориентированными на него чиновниками, приобрел черты антисистемы - злокачественного образования, сеющего хаос, делающего среду обитания непригодной для жизни. Пора добиваться изгнания строительного начальства из городской администрации и, уж конечно, с выборных
должностей. Строители, как и мелиораторы (вспомним поворот северных рек!), могут быть только исполнителями, но не должны допускаться к принятию решений.
Необходим общественный контроль над проектированием и принятием решений в градостроительной, архитектурной и строительной сфере.
Причем независимые общественные организации должны не только участвовать в обсуждении, но и иметь право "вето". Конечно, общественность - это не только и не столько "бабушки на лавочке", хотя и они незаменимы в деле контроля за выполнением принятых решений, в недопущении произвола властей. Это в
первую очередь независимые профессионалы и любители высокого класса, не состоящие в подчинении у тех, кого они должны контролировать.
Нужно прекрасно представлять, как выглядел раньше ваш собственный город. Это дело семьи и муниципальных властей - альбомы, открытки, календарики
родного города в его первозданном, традиционном виде. Это дело учителей истории, обществоведения, географии, художественной культуры - русский город был исчерпывающе представлен на школьных уроках. Уже в детском саду русские дети должны представлять себе настоящий русский город. Не мы, а они будут в
нем жить - граждане XXI века.
водопровод должен быть, анбар, транвай, вотка должна раздаваться бесплатно. и эта, самое главное, закусь доступнее сделайте. а то бузю я не закусимши.
кое кто достижением цивилизации, особенно городской, обоснованно считает
ватерклозет, носовой платок и зубную щетку...
пить можно и из горла и закусывать мануфактурой...
да как вам сказать, комкон...
ватерклозет нужен закусившему человеку. насчет носового платка: спорить не буду, штука полезная, особенно, если сопли распускаешь. в нашем климате, опять выпить лучше, чтоб не сопливить.
да как вам сказать,добрый-добрый devil, носовой платок только называют носовым, на самом деле он является одним из основных элементов городской культуры...
Внимание! сейчас Вы не авторизованы и не можете подавать сообщения как зарегистрированный пользователь.
Чтобы авторизоваться, нажмите на эту ссылку (после авторизации вы вернетесь на
эту же страницу)
