Новый год явился свежими надеждами и хвойным ароматом. Аромат шёл от машин, перевозящих трупы: перед отправкой их звенящий груз поливали сосновым экстрактом.
Легковых автомобилей на улицах уже почти не встречалось. С конца декабря встали трамваи.
Путь с работы до дома, от дома о
булочной, вечера без керосина и свечей, ночи без сна, время меж завтраком и обедом, меж невесомым хлебцем и отложенной в тайном углу конфеточкой – всё стало долгим, медленным, тягучим. Словно в детстве. «Как нескоро!» даже от стариков звучало чаще, чем «Как давно!».
Каждый день приносил что-то
новое. Первого января выдали горький хлеб. В нём была горчичная дуранда. Второго с самого утра у булочных выстроились бесконечные очереди. Переступая чёрными валенками по снегу, люди ждали своего горького куска жизни. Говорили, что его пока что нет, и когда подвезут – непонятно. Кто помнил, что со
дня прибавки прошла всего только неделя? Быть может, тех, кто обнимался тогда у прилавка, успели уже увезти грузовики с сосновым запахом… Каждый день приносил что-то новое.
С наступлением сорок второго года столбик термометра стал опускаться ежедневно. Стоя в очередях, люди раскачивались,
неуклюже переваливались с боку на бок, тёрли лица, размахивали руками в толстых пальто, кофтах, шубах и телогрейках, словно припоминая комплексы утренней зарядки, прежде лившиеся из радиоточек вместо информации о боевых действиях.
- Так им, фашистам! – крякнул кто-то, не поймёшь, мужчина или
женщина: из-под тёплого платка выглядывали лишь глаза да лоб с морщинами.
И все молча согласились. Из-за мороза фрицы который день уж не решались вылетать бомбить город.
Вера похлопала свои бока, сжала левую руку в кулак внутри варежки. Совсем холодная. Потом так же сжала правую.
Дома её ждали мемуары. Верней, она, Вера Осиповна с нетерпением ожидала того времени, когда дадут хлеб: кажется, не столько ради самого хлеба, сколько ради того, чтоб поскорее придти домой и взяться за свою рукопись. Воспоминания, идеи, образы переполняли её. Готовые предложения рвались из головы
на бумагу. Было так жалко потерять их! Казалось, дай только неделю-две… да что там, и одной хватит!.. тепло, покой, паёк, чтобы поддержать жизнь – и всё! Воспоминания будут закончены. Только бы дописать их, а там – будь, что будет!
В очереди тихо переговаривались о том, как бить немцев.
«Если бы у меня было звукозаписывающее устройство!» - думала Вера Осиповна.
- А вы разве не знаете? Мы Мгу взяли! – услышала она возле себя.
Люди оживились.
- Да неужто?
- По радио передали?
- Вы, товарищ, скажите нам точно! А то, знаете, который раз уже такие
сведения!
Товарищ отвечал, что сведения от соседки, она не врёт. «Господи, Господи, только бы правда!» - думала Вера. У соседки сын служит в этих местах, зачем ей врать? Ну, в самом деле, зачем? Пускай так оно и будет! Мы взяли Мгу!
Возле булочной остановился грузовик.
На тех
лицах, что не были закрыты шарфами и платками, обрисовались улыбки.
Мга теперь наша! Соседка знает, что говорит! Очередь двигается, скоро будет хлеб.
Скоро всё будет!..
- Взята Мга! Знаете, товарищ продавец? Нам осталось потерпеть немного! – радовался у прилавка некий беззубый
гражданин.
Продавщица с ножом, нарезающая на брусочки большой чёрный кирпич хлеба удивлённо и радостно подняла брови.
- Да брехня всё! – внезапно заявил другой человек.
Вера Осиповна была точно между ними.
- Взята… Как же… Закрепились немцы… Утром нынче передавали…
-
Как закрепились? – изумился первый и повернулся к нему.
Тот не успел ответить. Неведомое существо – потом, после, трезво размыслив, можно было придти к выводу, что это мальчик лет десяти-двенадцати – словно комета пронеслось мимо прилавка и скрылось, унося с собой паёк недавно радовавшегося
гражданина.
Стараясь не смотреть в его сторону, Вера сделала шаг к продавцу, подала карточки. Потом спрятала в сумку хлеб и быстро, как могла, пошла к дому.
- Проклятые фашисты, - ныл ей вслед беззубый, бессильно севший в снег там же, у магазина. – Проиграем мы все эту войну к чёрту!
Подохнем здесь все! Недели не пройдёт – подохнем…
Возле подъезда, где висело объявление об обмене фотоаппарата на продукты, Вера увидала на скамейке парня с девушкой. На вид обоим не было и восемнадцати. Он – высокий, с очень явными на осунувшемся лице восточными чертами, в модных
зимних ботинках, ватных штанах, старой шинели – по всему, до войны был красавцем. Она – маленькая, курносая, в берете поверх цигейковой шапки, прежде как будто знакомая Вере. Они сидели и просто так обнимали друг друга, не обращая внимания на прохожих.
«Жизнь продолжается», - думала Вера
Осиповна, заходя в подъезд. От этой чудной встречи ей будто бы стало не так грустно после эпизода в очереди.
Во время отдыха между вторым и третьим, третьим и четвёртым лестничными пролётами Вера предвкушала встречу с рукописью. Эту неделю-две она, чувствуя, как убывают силы, и видя, как
близится – медленно, правда, - конец сочинения, стала отдавать ему всё время, всю энергию, сколько имела. Повторяла мысленно моменты, которые пока не дождались того, чтоб вылиться на бумагу. Шептала удачные фразы – на улице, в магазине, перед сном – только бы не забыть их. Втыкая ключ в замок,
думала, какой ей выбрать вариант названия для седьмой главы.
«Обед – не раньше, чем через три страницы», - решила она, войдя в комнату. Это двойной стимул. Две страницы сейчас, потом, может, ещё одна, затем, если будут силы – до конца главы. Желанная награда – хлеб с обойным киселём из бывшей
спальни – и опять, дальше.
Зайдя, в один присест она сделала восемь строчек. Потом перечла всю главу с начала, много правила и поняла, что эти восемь строчек плохо сочетаются с остальным текстом. Вычеркнула почти всё. Написала абзац заново. Дальше не могла – замёрзли руки.
В жизни Веры
Осиповны не было ничего хуже, обидней, чем сидеть в варежках, сунув руки под мышки, и ждать, что они отогреются. Сидеть за столом, имея чернила, бумагу, перо, уйму мыслей – и не быть в состоянии писать. Двести граммов хлеба тоже были целые и звали к себе. Но смотреть на них пока не следовало.
Постепенно мысли о еде врывались в поток творческих идей. Во время кратких перебежек – от абзаца к абзацу, от начала до середины страницы – Вера пробовала отвлечься тем, что сосала пуговицу от пальто, грызла концы карандашей и деревянных кисточек. Помогало это, прямо скажем, слабо.
Но хоть как-то.
Чтобы регулировать потерю времени, Вера ставила перед собой будильник. Теперь это были единственные часы в доме: наручные ушли тридцатого декабря за сто грамм сахара. Кое-как ей удавалось держаться правила: десять минут письма, пять - обогрева. Потом – сломать пером корочку
льда в чернильнице – и дальше.
Когда было совсем невмоготу, Вера топила печку. Теперь она старалась делать это реже, насколько можно: книг осталось мало, а где взять дрова – она понятия не имела. У огня руки грелись быстрей и не так быстро мёрзли. Жаль, что за время сожжения одной книги в
среднем написать успеть можно было не более двадцати строк. Чтоб тепло не пропадало даром, надо было ставить на печку кастрюльку с едой. Так не выполнялось правило «обед – после стольки-то страниц».
Ближе к вечеру, когда этот обед уже делался смутными воспоминаниями, и никакие пуговицы не
могли помочь выстроить предложение, Вера не выдерживала и начинала пить кипяток. Говорили, от этого пухнут. Она и сама замечала уже у себя признаки болезни. Но умереть, не кончив мемуаров, было бы страшнее.
В восьмом часу из-за двери – ибо комнаты теперь не закрывали, чтоб не осложнять
работу вероятному спасителю или могильщику – высунулась голова Клавдии Петровны.
- Нет ли у Вас воды, Верочка? В долг. Рудик пить очень просит, а идти поздно, - прошептала она.
А потом, уже держа в руках полную кружку, добавили с благодарностью:
- Верочка, Вы слыхали? К нам идёт
подкрепление! Части Мерецкова и Федюнинского. Ещё три-пять дней…
Через час и в квартире, и на улице уже царило полное оцепенение. Вера зарылась в гнездо, в то, что принято было называть постелью и что состояло из всех носильных вещей, в данный момент не надетых. Пытаясь отогреться, она
думала: «Если бы у меня было звукозаписывающее устройство!». В такие часы было жутко, зверски обидно из-за невозможности писать. Она пробовала это делать в темноте, вслепую, с помощью карандаша, но строчки искривлялись, набегали друг на друга, местами были совершенно не читаемы. Учитывая дефицит
бумаги, такой способ пришлось признать полностью неприемлемым. Оставалось только вглядываться в темноту и повторять вслух будущие строчки и утешаться тем, что подкрепление близко, скоро, очень скоро Ленинград освободится.
А потом дремать, бредить, отсутствовать в полнейшей темноте, тиши и
пустоте, раз пять за ночь выныривая из норы по зову выпитой воды и каких-то страшных бессистемных мыслей о бумаге, перьях, рукописях и сосисках.
Утром Вера Осиповна обнаружила себя живой и в душе обрадовалась этому.
Переставляя свои ноги в направлении к хлебному магазину, она
снова увидела возле подъезда парня с девушкой. Они сидели в той же позе, белые, засыпанные снегом почти полностью.
Как-то всё неестественно, не воспринимается действительностью отчего-то... даже не знаю, почему.
А пара в конце - явно будет всем навеивать пресловутый Титаник с Ди-Каприо :-)
Как всегда - сложно читать текст без смысловых разбивок на письме... ну и мелочи - например, пишете о
дуранде, и тут же пишете о большом черном кирпиче хлеба, нарезаемого продавщицей... Если дуранда - то развес не так происходил, да и цвет не черный, в общем-то... Хотя - дуранду первого давали... :-) на сей раз мог быть и хлеб как бы.
Но - вот не тянет на правду отчего-то...
Иэххх
Что ж делать-то? :-(
Буду писать иронические детективы
или фентези
или лучше ироничнеское фентези - вдвойне попсово и вдвойне глупо
или эти самые какие-нибудь....
эротические боевики
А попробуйте иронический детектив. Для тренировки. Будет полезный опыт. :-)
Многоэтажная самоирония вытягивает многие произведения имхо. А сурьезное отношение - губит
Внимание! сейчас Вы не авторизованы и не можете подавать сообщения как зарегистрированный пользователь.
Чтобы авторизоваться, нажмите на эту ссылку (после авторизации вы вернетесь на
эту же страницу)
