Прочитал у Фаулза "Башню из чёрного дерева" и "Волхва". Меня поразило удивительнейшее совпадение в наборе главных героев. Интересно, у Фаулза во всех романах :-) присутствует богатый старик, живущий на вилле с двумя девушками или это только мне так повезло? :-d
А ведь в этом что-то
есть!
Не надо каждый раз заново выписывать характер героя, придумывать ему оригинальную внешность. Хотя какая внешность может быть в романе? Это же не фильм. Внешность героя это плод соавторства читателя и писателя. Описание героя читатель натягивает на некий усреднённый образ знакомых ему
людей. А когда полученный таким образом мутант начинает совершать поступки, которых читатель не может помыслить, мутант получает право на индивидуальность в сознании читателя, становится полноправным созданием, живущем где-то далеко, поэтому вероятность встречи с ним чрезвычайно мала.
С
другой стороны и читателю удобно - с первой страницы чувствуешь себя как дома :-)
Несмотря на относительно большой размер "Волхва", автору удаётся держать читателя (меня) в напряжении вследствие того что очень хорошо выписаны эмоциональные диалоги между персонажами.
Нет бесконечных
внутренних монологов о несправедливости мира и тому подобной чепухи, хотя характер сюжета давал повод ожидать длиннющих описаний внутренних переживаний героя, учитывая заявленную вначале романа любовь главного героя к Сартру и прочему экзистенциализму.
Внтуреннее напряжение, злость, любовь
главного героя нарастают вплоть до последней страницы и поскольку направлены они не на какие-то мифические абстракции, а на конкретных персонажей романа, то в результате достигается сопереживание и роман захватывает.
В "Башне из чёрного дерева" отсутствует эмоциональность Волхва,
отсутствует злой гений Кончиса, здесь остаётся только путешествие в волшебную страну, по возвращении из которой героя охватывает тоска о несбывшемся.
Должно быть пресно по сравнению с Волхвом, однако в Башне душевная атмосфера, приятно думать что где-то там посреди волшебного леса живёт
художник у которого всё хорошо :-)
P.S. В этой теме приветствуются отзывы и на другие романы Фаулза.
Помню, что очень впечатлил "Волхв" - психологическим мастерством автора, умением проводить повествование между постоянными сциллами и харибдами самых разнообразных тривиальностей, в которые легко скатиться и написать банальный детектив, триллер или
скушнодраматический любовный роман. Помню вот это двойственное самоощущение себя как читателя, захваченного сюжетом и сопереживающего герою, над либидо которого постоянно надругиваются самыми жестокими способами :-) - и одновременно себя как наблюдателя, который частенько восклицает восхищённо "Ай
да Фаулз, ай да сукин сын!". :-)
Вот что-то примерно такое. "Башня" слегка не понравилась манерностью текста, "Червь" показался занудным.
"Мифологизация политики, сведение ее к этической сфере, подмена политической конкретики абстракциями – результат огромного влияния художественной литературы на формирование политической традиции страны.... "
Нашёл мнение автора :-)
Cам Фаулз по поводу Мага писал следующее:
" Роман, даже доходчивее и увлекательнее написанный, не кроссворд с единственно возможным набором правильных ответов - образ, который я тщетно пытаюсь вытравить из голов нынешних интерпретаторов. "Смысла" в "Волхве" не
больше, чем в кляксах Роршаха, какими пользуются психологи. Его идея - это отклик, который он будит в читателе, а заданных заранее "верных" реакций, насколько я знаю, не бывает.
Добавлю, что, работая над вторым вариантом, я не стремился учесть
справедливые замечания об излишествах,
переусложненности, надуманности и т.п., высказанные маститыми обозревателями по поводу варианта первого. Теперь я знаю, читателей какого возраста привлекает роман в первую очередь, и пусть он остается чем был - романом о юности, написанным рукою великовозрастного юнца. Оправданием мне служит тот
факт, что художник должен свободно выражать собственный опыт во всей его полноте. Остальные вольны пересматривать и хоронить свое личное прошлое. Мы - нет, какая-то часть нашей души пребудет юной до смертного часа... зрелость наследует простодушие молодости."
Помню, что очень впечатлил "Волхв" - психологическим мастерством автора, умением проводить повествование между постоянными сциллами и харибдами самых разнообразных тривиальностей, в которые легко скатиться и написать банальный детектив, триллер или
скушнодраматический любовный роман.
Да, было перво наперво такое ощущение :-)
Я с первых же страниц хотел классифицировать роман - или это романтическая история, или мистический триллер или сборник философских рассуждений.
Не смог :-)
Фаулз меня сильно удивил
построением своего романа.
Цинизм в сочетании с непониманием себя и определенной извращенной нравственностью - весьма распространенное так-то явление. Николаса ("героем" называть его как-то не тянет) там "цепляет" сама структура его подростковой личности. Кончис просто
примерно знает, где находятся у николасов "кнопки", и нажимал на них время от времени, получая результаты опытов, которые бы можно было интерпретировать в рамках имевшихся психологических теорий.
Дело в том что Николас был только одним из многих, а Кончис тем не менее всегда знал (по
сюжету) где и куда нажимать, а главное зачем.
Кончис для меня значительно интереснее Николаса, вопрос - какую Он преследовал цель?
Цитата: От пользователя: Так
Попутным эффектом при этом была в целом позитивная трансформация личности Николаса.
Сомневаюсь.
Конечно, новый жизненный опыт добавился, но стал ли Николас лучше? Как измерить?
Цитата: От пользователя: Так
Мне не понравился именно иезуитский принцип Кончиса "цель оправдывает средства", в котором он как-то сумел убедить и своих добровольных
помощников, вроде Лилии, и даже Алисон, видимо, сманипулировав ее явно незрелыми чувствами. То есть негативное ощущение у меня было даже не столько от личности Николаса, хотя и он - "фрукт того еще пошиба", сколько от сознательно манипулятивных методов воздействия с использованием "запрещенных
приемов" типа откровенной лжи и полного заморачивания...
Согласен, неприятно.
Только пожалуй именно идея несправедливости притягивает читателя(меня) к роману и заставляет читать эту огромную писанину. Сцена Суда является кульминацией романа и, как мне кажется, могла быть его
финалом, ан нет роман тянется и тянется дальше сквозь скучную Италию и дождливый Лондон.
До конца хочется верить, что Николас окажется победителем и покажет всем манипуляторам насколько они не правы :-) , но Фаулз и тут обманул.
Кончис для меня значительно интереснее Николаса, вопрос - какую Он преследовал цель?
Как минимум, несколько:
1. Углубление психологических знаний о личности.
2. Тренинг - себя, своих помощников и Николаса.
3.
Ориентация развития личности Николаса на взросление, а не на ее закостеневание в подростковых играх.
Цитата: От пользователя: Курт
Конечно, новый жизненный опыт добавился, но стал ли Николас лучше? Как измерить?
Он стал:
- свободнее (менее зависим от
возможных манипуляций извне и от "собственных" метаний);
- ответственнее (за свои поступки и близкого человека);
- уважительнее (к мыслям, словам и действиям себя и других);
- осознаннее (в рефлексивном плане).
Следовательно, он стал взрослее. Для меня это (при том, что его
нравственность не ухудшилась) означает, что он стал лучше. Конечно, измерить это трудно, но для меня это явно. Кстати, если возможно будет "измерять личность" и давать некую адекватную интегральную оценку ее взрослости, то это будет существенный шаг в развитии практической психологии...
Цитата: От пользователя: Курт
Сцена Суда является кульминацией романа
Не уверен... Скорее, это просто типа "записи в истории болезни" (точнее, в истории выздоровления) - фиксация некоторых изменений, происшедших с начала "эксперимента". Сами изменения происходят
раньше, но осознаются медленно, и, видимо, чтобы подтолкнуть, ускорить это осознание, и был сделан этот "суд"...
Цитата: От пользователя: Курт
До конца хочется верить, что Николас окажется победителем и покажет всем манипуляторам насколько они не правы
Противопоставление "победитель-побежденный" для меня как раз не являлось здесь каким-то существенным элементом впечатления. "Только та победа имеет смысл, которая является победой над собой" (c) (можно добавить, себя обновленного над собой прежним - эгоцентричным, зависимым, замороченным,
заблуждающимся и т.п.). Стремиться кому-то что-то обязательно доказать, с целью получения убежденности в своём некоем превосходстве, подтвеждаемом "победой" - это сам по себе признак незрелости личности, наличия в ее структуре существенных подростковых элементов (см. спортсмены, многие политики,
актеры, ученые и вообще масса людей)...
Я закончил "Волхва" в 1965 году, уже будучи автором двух книг {Роман
"Коллекционер" (1963) и цикл афоризмов в духе Паскаля "Аристос" (1964), но, если
отвлечься от даты публикации, это мой первый роман. Предварительные наброски
относятся к началу 50-х; с тех пор сюжет и поэтика не раз видоизменялись.
Сначала в них преобладал мистический элемент - в подражание шедевру Генри
Джеймса "Поворот винта". Но четких ориентиров у меня тогда не было, ни в
жизни, ни в литературе. Здравый смысл
подсказывал, что на публикацию моих
писаний рассчитывать нечего; фантазия же не могла отречься от любимого
детища, неуклюже и старательно тщилась донести его до ушей человеческих;
хорошо помню, что мне приходилось отвергать один фрагмент за другим, ибо
текст
не достигал нужной изобразительной точности. Несовершенство техники и
причуды воображения (в них видится скорее неспособность воссоздать уже
существующее, чем создать не существовавшее доселе, хотя ближе к истине
второе) сковывали меня по рукам и ногам. И когда в
1963 году успех
"Коллекционера" придал мне некоторую уверенность в своих силах, именно
истерзанный, многажды перелицованный "Волхв" потеснил другие замыслы,
выношенные в пятидесятых... а ведь по меньшей мере два из них, на мой вкус,
были куда масштабнее и
принесли бы мне большее уважение - во всяком случае,
в Англии.
В 1964-м я взялся за работу: скомпоновал и переделал ранее написанные
куски. Но сквозь сюжетную ткань "Волхва" все же проглядывало ученичество,
путевые записки исследователя неведомой страны,
полные ошибок и
предрассудков. Даже в той версии, которая увидела свет, куда больше
стихийного и недодуманного, чем полагает искушенный читатель; критика
усерднее всего клевала меня за то, что книга-де - холодно-расчетливая проба
фантазии,
интеллектуальная игра. А на самом деле один из коренных ее пороков
- попытка скрыть текучее состояние ума, в котором она писалась.
Помимо сильного влияния Юнга, чьи теории в то время глубоко меня
интересовали, "Волхв" обязан своим существованием трем романам.
Усерднее
всего я придерживался схемы "Большого Мольна" Алена-Фурнье - настолько
усердно, что в новой редакции пришлось убрать ряд чрезмерно откровенных
заимствований. На прямолинейного литературоведа параллели особого
впечатления не произведут, но без
своего французского прообраза "Волхв" был
бы кардинально иным. "Большой Мольн" имеет свойство воздействовать на нас
(по крайней мере, на некоторых из нас) чем-то, что лежит за пределами
собственно словесности; именно это свойство я пытался сообщить и своему
роману. Другой недостаток "Волхва", против которого я также не смог найти
лекарства, тот, что я не понимал: описанные в нем переживания - неотъемлемая
черта юности. Герой Анри Фурнье, не в пример моему персонажу, явственно и
безобманно молод.
Второй образец, как
ни покажется странным, - это, бесспорно, "Бевис"
Ричарда Джеффриса {Роман "Бевис. История одного мальчика" (1882) - самое
популярное произведение писателя и натуралиста Ричарда Джеффриса. В этой
пространной книге скрупулезно описывается пребывание малолетнего героя
на
родительской ферме. Большую часть времени мальчик предоставлен самому себе;
фермерский надел для него превращается в замкнутую, таинственную страну,
населенную растениями, животными и даже демонами.}, книга, покорившая мое
детское воображение. Писатель, по-моему,
формируется довольно рано, сознает
он это или нет; а "Бевис" похож на "Большого Мольна" тем, что сплетает из
повседневной реальности (реальности ребенка предместий, рожденного в
зажиточной семье, каким и я был внешне) новую, незнакомую. Говорю это, чтобы
подчеркнуть: глубинный смысл и стилистика таких книг остаются с человеком и
после того, как он их "перерастает".
Третью книгу, на которую опирается "Волхв", я в то время не распознал,
а ныне выражаю благодарность внимательной студентке Ридингского
университета, написавшей мне через много лет после выхода романа и указавшей
на ряд параллелей с "Большими ожиданиями". Она и не подозревала, что это
единственный роман Диккенса, к которому я всегда относился с восхищением и
любовью (и за который прощаю ему
бесчисленные погрешности остальных
произведений); что, работая над набросками к собственному роману, я с
наслаждением разбирал эту книгу в классе; что всерьез подумывал, не сделать
ли Кончиса женщиной (мисс Хэвишем) - замысел, отчасти воплощенный в образе
г-жи де
Сейтас. В новую редакцию я включил небольшой отрывок, дань уважения
этому неявному образцу.
Коротко о паре более заметных отличий. В двух эпизодах усилен элемент
эротики. Я просто наверстал то, на что ранее у меня не хватало духу. Второе
изменение - в концовке.
Хотя ее идея никогда не казалась мне столь
зашифрованной, как, похоже, решили некоторые читатели (возможно, потому, что
не придали должного значения двустишию из "Всенощной Венере" {Анонимная
римская поэма второй половины II - первой половины III вв.},
которым
завершается книга), я подумал, что на желаемую развязку можно намекнуть и
яснее... и сделал это.
Редкий автор любит распространяться об автобиографической основе своих
произведений - а она, как правило, не исчерпывается временем и местом
написания книги, - и я не исключение. И все же: мой Фраксос ("остров
заборов") - на самом деле греческий остров Спеце, где в 1951-1952 годах я
преподавал в частной школе, тогда не слишком похожей на ту, какая описана в
книге. Пожелай я вывести ее как есть, мне
пришлось бы написать сатирический
роман {Существует и еще один, весьма любопытный, роман об этой школе: Кеннет
Мэтыоз, "Алеко" ("Питер Дэвис", 1934). Француз Мишель Деон также выпустил
автобиографическую книгу "Балкон на Спеце" ("Галлимар", 1961). (Прим.
автора).}.
Знаменитый миллионер, купивший участок острова, не имеет никакого
отношения к моему, вымышленному; г-н Ниархос появился на Спеце гораздо
позже. А прежний владелец виллы Бурани, чьими внешностью и роскошными
апартаментами я воспользовался
в романе, ни в коей мере не прототип моего
персонажа, хотя, насколько мне известно, это становится чем-то вроде
местного предания. С тем джентльменом, другом старика Венизелоса, мы
виделись лишь дважды, оба раза мельком. Запомнился мне его дом, а не он сам.
По слухам, - мне бывать там больше не доводилось, - сейчас Спеце совсем
не тот, каким я изобразил его сразу после войны. Общаться там было почти не
с кем, хотя в школе работали сразу два преподавателя-англичанина, а не один,
как в книге. Счастливый случай познакомил меня
с чудесным коллегой, ныне
старым другом, Денисом Шароксом. Энциклопедически образованный, он отлично
понимал греческий национальный характер. Это Денис отвел меня на виллу. Он
вовремя отказался от литературных притязаний. Поморщившись, заявил, что,
гостя в Бурани
прошлый раз, сочинил последнее в своей жизни стихотворение.
Почему-то это подстегнуло мою фантазию: уединенная вилла, великолепный
ландшафт, прозрение моего приятеля; очутившись на мысу и приближаясь к
вилле, мы услышали музыку, неожиданную среди античного
пейзажа... не
благородные плейелевские клавикорды {Игнац Плейель (1757-1831) - композитор,
основатель фабрики клавишных инструментов в Париже.}, как в романе, а нечто,
весьма некстати приводящее на ум валлийскую часовню. Надеюсь, эта
фисгармония сохранилась. Она
тоже многое мне подсказала.
В те дни чужаки - даже греки - были на острове большой редкостью.
Помню, к нам с Денисом примчался мальчуган, спеша сообщить, что с афинского
парохода сошел какой-то англичанин, - и мы, как два Ливингстона, отправились
приветствовать
соотечественника, посетившего наш пустынный остров. В другой
раз приехал Кацимбалис, "марусский колосс" Генри Миллера {"Марусский колосс"
(1941) - очерковая книга Генри Миллера о поездке в Грецию. Кацимбалис -
поэт, представитель афинской богемы, сопровождавший Миллера в
странствиях по
Элладе и, в частности, в плавании на остров Спеце. Здешний пейзаж, видимо,
не произвел на автора "Тропика Рака" особого впечатления. "У деревни был
бледный вид, будто дома страдали морской болезнью и их только что вывернуло
наизнанку", - вскользь бросает
Миллер.}, и мы поспешили засвидетельствовать
ему почтение. Тогдашняя Греция трогательно напоминала одну большую деревню.
Необитаемую часть Спеце воистину населяли призраки, правда, бесплотнее
(и прекраснее) тех, что я выдумал. Молчание сосновых лесов было, как нигде,
бесхитростно; будто вечный чистый лист, ожидающий ноты ли, слова. Там вы
переставали ощущать течение времени, присутствовали при зарожденьи легенд.
Казалось, уж тут-то никогда ничего не происходит; но все же нарушь некое
равновесие - и что-то произойдет. Местный
дух-покровитель состоял в родстве
с тем, какой описан в лучших стихах Малларме - о незримом полете, о словах,
бессильных пред невыразимым. Трудно передать все значение тех впечатлений
для меня как писателя. Они напитали мою душу, отпечатались в ней глубже,
нежели
иные воспоминания о людях и природе Эллады. Я уже сознавал, что вход
во многие сферы английского общества мне заказан. Но самые суровые запреты у
всякого романиста - впереди.
На первый взгляд то были безотрадные впечатления; с ними сталкивается
большинство начинающих
писателей и художников, ищущих вдохновения в Греции.
Мы прозвали это чувство неприкаянности, переходящее в апатию, эгейской
хандрой. Нужно быть истинным творцом, чтобы создать что-то стоящее среди
чистейших и гармоничнейших на Земле пейзажей, к тому ж понимая, что
люди,
которые были им под стать, перевелись в незапамятные времена. Островная
Греция остается Цирцеей; скитальцу художнику не след медлить здесь, если он
хочет уберечь свою душу.
Никаких событий, напоминающих сюжет "Волхва", кроме упомянутых, на
Спеце не
происходило. Реальную основу сюжета я позаимствовал из своего
английского житья-бытья. Я сбежал от Цирцеи, но выздоровление оказалось
мучительным. Позже мне стало ясно, что романист нуждается в утратах, что они
полезны книгам, хоть и болезненны для "я". Смутное
ощущенье потери,
упущенного шанса заставило меня привить личные трудности, с которыми я
столкнулся по возвращении в Англию, к воспоминаниям об острове, о его
безлюдных просторах, постепенно превращавшихся для меня в утраченный рай, в
запретное поместье
Алена-Фурнье, а может, и в ферму Бевиса. Вырисовывался
герой, Николас, тип если не современника вообще, то человека моего
происхождения и среды. В фамилии, которую я ему придумал, есть скрытый
каламбур. Ребенком я выговаривал буквы th как "ф", и Эрфе на самом
деле
означает Earth, Земля - словечко, возникшее задолго до напрашивающейся
ассоциации с Оноре д'Юрфе и его "Астреей".
Сказанное, надеюсь, снимает с меня обязанность толковать "смысл" книги.
Роман, даже доходчивее и увлекательнее написанный, не кроссворд
с
единственно возможным набором правильных ответов - образ, который я тщетно
пытаюсь ("Уважаемый мистер Фаулз! Объясните, пожалуйста, что означает...")
вытравить из голов нынешних интерпретаторов. "Смысла" в "Волхве" не больше,
чем в кляксах Роршаха, какими пользуются
психологи. Его идея - это отклик,
который он будит в читателе, а заданных заранее "верных" реакций, насколько
я знаю, не бывает.
Добавлю, что, работая над вторым вариантом, я не стремился учесть
справедливые замечания об излишествах, переусложненности,
надуманности и
т.п., высказанные маститыми обозревателями по поводу варианта первого.
Теперь я знаю, читателей какого возраста привлекает роман в первую очередь,
и пусть он остается чем был - романом о юности, написанным рукою
великовозрастного юнца.
Оправданием мне служит тот факт, что художник должен
свободно выражать собственный опыт во всей его полноте. Остальные вольны
пересматривать и хоронить свое личное прошлое. Мы - нет, какая-то часть
нашей души пребудет юной до смертного часа... зрелость наследует
простодушие
молодости. В самом откровенном из новейших романов о романистах, в
последнем, горячечном творении Томаса Харди "Возлюбленная", немолчно звучит
жалоба на то, что молодое "я" повелевает вроде бы "зрелым", пожилым
художником. Можно скинуть с
себя это иго, как сделал сам Харди; но
поплатишься способностью писать романы. И "Волхв" есть поспешное, хоть и не
вполне осознанное, празднество возложения ярма.
Если и искать связную философию в этом - скорее ирландском, нежели
греческом - рагу из гипотез
о сути человеческого существования, то искать в
отвергнутом заглавии, о котором я иногда жалею: "Игра в бога". Я хотел,
чтобы мой Кончис продемонстрировал набор личин, воплощающих представления о
боге - от мистического до научно-популярного; набор ложных понятий о том,
чего на самом деле нет, - об абсолютном знании и абсолютном могуществе.
Разрушение подобных миражей я до сих пор считаю первой задачей гуманиста;
хотел бы я, чтобы некий сверх-Кончис пропустил арабов и израильтян,
ольстерских католиков и протестантов через
эвристическую мясорубку, в какой
побывал Николас.
Я не оправдываю поведение Кончиса во время казни, но признаю важность
вставшей перед ним дилеммы. Бог и свобода - понятия полярно противоположные;
люди верят в вымышленных богов, как правило, потому, что
страшатся
довериться дьяволу. Я прожил достаточно, чтобы понять, что руководствуются
они при этом добрыми побуждениями. Я же следую основному принципу, который
пытался заложить и в эту книгу: истинная свобода - между тем и другим, а не
в том или в другом только, а
значит, она не может быть абсолютной. Свобода,
даже самая относительная - возможно, химера; но я и по сей день
придерживаюсь иного мнения.
Вытащу ещё одну старую тему.
Сегодня дочитала "Волхв"
Первые 100 стр. было интересно. Потом 400 стр. было скучно. Последние 200 стр. снова интересно, очень.
Было очень грустно, жалко главного героя.
До этого ещё читала "Любовница франузского лейтенанта".
Вообще, вещи определённо хорошие, и по форме, и по построению. Короче, мне так не сочинить. Но вот категорически не нравится идейность - может, не всегда выраженная, но ощутимая - шестидесятническая приверженность абсолютной свободе, индивидуализму, отвержению условностей и пр., словом всему
антитрадиционному.
Он не прав.
Ткнуть пальцем в сексуальные запреты викторианского времени и выставить тогдашних лбдей зашоренными дураками - в 1960х это много ума не требует. А вот попробовал бы он сам стать на их место и изнутри понять, а не корчить из себя психоаналитика.
Первые 100 стр. было интересно. Потом 400 стр. было скучно. Последние 200 стр. снова интересно, очень.
Алейда, ну и в чём интерес после сцены Суда?
Там ведь сюжет заканчивается, я всё ждал когда Фаулз совсем забудет с чего начал,
и начнётся рассказ ради рассказа что-нибудь в стиле "Тропика рака" Генри Миллера.
"Волхв" нравился ровно до последней страницы. Развязка, точнее, то, как она была подана, показалась мне банальной и пошлой. Впрочем, сейчас уже даже плохо помню, о чем там все это было...
Наоборот там только интерес и начинается :-) Старпер, наконец, прекращает рассказывать занудные истории из своей жизни. Интересно, как Николас всё расследует. И вообще...
Только ощущение такое, что к концу автору стало лень придумывать или он сам запутался в том, что правда, а что нет, и чего хотела эта банда. Короче, после суда и по рассказам матери герои потеряли все остатки достоверности и какую бы то ни было мотивацию своих поступков.
Цитата: От пользователя: Курт
Я вообще не уверен что психоанализ можно научным методом считать
Не тянет психология на науку
Но вот категорически не нравится идейность - может, не всегда выраженная, но ощутимая - шестидесятническая приверженность абсолютной свободе, индивидуализму, отвержению условностей и пр., словом всему антитрадиционному.
Он не прав.
Ткнуть
пальцем в сексуальные запреты викторианского времени и выставить тогдашних лбдей зашоренными дураками - в 1960х это много ума не требует. А вот попробовал бы он сам стать на их место и изнутри понять, а не корчить из себя психоаналитика.
Цитата: От пользователя: Курт
Теперь я знаю, читателей какого возраста привлекает роман в первую очередь, и пусть он остается чем был - романом о юности, написанным рукою великовозрастного юнца. Оправданием мне служит тот факт, что художник должен свободно выражать собственный
опыт во всей его полноте.
"Музыкант никому ничего не должен
Музыкант даже может не быть музыкантом" (с)
Фаулз был интересен ("Башня...", "Коллекционер", "Женщина") в подростковом возрасте... счас - намного меньше, сюжет "Башни.." еще могу вспомнить,
остльное - вряд ли...
"Коллекционер", "Червь" и "Женщина французского лейтенанта" понравились мне больше других произведений... Впрочем, суждения мои несправедливы: ниасилила ни "Башню" ни "Волхва". Хотя, подруга читавшая "Волхва" сказала: первые двести страниц скучно зато потом... Я лично, "The Magus" бросила читать
на эпизоде о слепом старике живущем на острове (?). М.б. испугалась? Еще у Фаулза есть книга "Мантисса", вроде похожа на "Коллекционера"... По крайней мере так говорят. По "Женщине", кстати снят фильм. Режиссера не помню, но почти понравилось. И , кста, мне кажется он никого не корчит, это ИМХО у
него такое... Вот так он видит мир: и свой 60-х и времен королевы Виктории. Параллель у него временная такая...
PS: ерунда на ерунде, а чего еще ждать в пять утра....:-)
Внимание! сейчас Вы не авторизованы и не можете подавать сообщения как зарегистрированный пользователь.
Чтобы авторизоваться, нажмите на эту ссылку (после авторизации вы вернетесь на
эту же страницу)
