Расскажите пожалуйста, что было в России в 37-м году... А то весь инет пролазил, но так ничего толкового и не нашёл. Всё что ни пишут об этом периоде как-то смазано и расплывчато...
Любой вариант политарного классообразования предполагает репрессии. Без них невозможно уничтожить контроль над деятельностью госаппарата со стороны масс. Политаризм во всех его разновидностях предполагает верховную собственность политаристов на
личности всех остальных членов общества. А это означает существование права класса политаристов на жизнь и смерть всех своих подданных. Право это могло проявляться в разных формах, но оно всегда существовало. Поэтому правовое государство при политаризме исключено. Особенно зверское обличье
политарная собственность на личности подданных приобретает на стадии становления этого строя.
Но, хотя к началу 30-х годов формирование политарного строя в основном завершилось, для того, чтобы он окончательно утвердился и приобрел наиболее адекватную форму, нужны были новые репрессии.
Следующий их цикл охватывает период с 1934 г. по 1939 г., а их пик приходится на 1937 г.. Репрессии этого цикла сейчас иногда рассматривают как менее значительные, чем репрессии предшествующих лет. Складывается мнение, что в это время в основном были репрессированы лишь интеллигенты и
партийно-государственные работники. Но это совсем не так. Репрессии этого цикла по своему размаху намного превосходили репрессии предшествующих лет.
В письме на имя Н.С. Хрущева, датированном 1 февраля 1954 г. и подписанным генеральным прокурором СССР Р.А. Руденко, министром внутренних
дел СССР С.Н. Кругловым и министром юстиции СССР К.П. Горшениным, сообщалось, что в период с 1921 г. по настоящее время (т.е. до начала 1954 г.) за контрреволюционные преступления всего было осуждено 3 777 380 человек. 765 180 человек были приговорены к ссылке и высылке, 2 369 229 — к содержанию в
тюрьмах и лагерях, 642 980 — к высшей мере наказания[11]. В другой справке, составленной в МВД СССР в 1953 г., к 3 777 318 осужденным за контрреволюционные преступления были добавлены 282 926 человек, осужденных за особо опасные государственные преступления (военный шпионаж и особо опасный
бандитизм), что дало цифру в 4 060 306 человек. Эта справка содержала разбивку осужденных за контрреволюционные и особо опасные государственные преступления по годам. Из нее следовало, что из общего числа осужденных за 33 года (1921–1953) на 1937–1938 гг. (т.е. на 2 года) приходится 1 344 923
человека (33,12%), а из общего числа приговоренных к смертной казни (799 455 человек) — 681 692 человека (85,27%)[12].
Недаром 1937 год надолго вошел в память народа как пора страшного бедствия.
Важная особенность репрессий 1934–1939 годов состояла в том, что их жертвами
впервые стали не только рядовые члены общества, но и партийно-государственные работники, т.е. представители класса политаристов. И это требует объяснения.
Ни один господствующий класс, по крайней мере, до тех пор, пока не приходит время его заката, не был слоем чистых паразитов. Его
представители были не менее необходимыми агентами производства, чем непосредственные созидатели материальных благ.
Не представляет собой исключения и класс политаристов. При индустрополитаризме он должен был организовывать производство в масштабе всей страны. И важнейшим является вопрос
о стимулах, которые побуждают представителей господствующего класса способствовать развитию производства. Когда речь идет о персональной или даже групповой частной собственности, то ответ ясен: стремление извлечь для себя максимальный доход. Но ни один политарист, взятый в отдельности, не был
частным собственником. Собственником был лишь класс в целом. В результате, хотя весь класс в целом был объективно заинтересован в прогрессе производства, все его члены, взятые по отдельности, прямой заинтересованности в этом не имели.
Размеры «корыта», которыми располагали те или иные
политаристы, были фиксированы. Они непосредственно зависели не от его личного вклада в производство, а от места в иерархии. Пока политарист занимал данную должность, он получал один и тот же доход, независимо от итогов его деятельности на этом посту. Он был непосредственно заинтересован лишь в
делании карьеры, т.е. в продвижении по служебной лестнице. Чем более высокой была занимаемая им должность, тем большим было «корыто». Но в этом была заложена возможность появления опосредованной заинтересованности политариста в успехе экономической деятельности.
Объективная
заинтересованность класса политаристов в целом в развитии производства, выражалась в планах, которые составляли руководящие органы. Планы на каждую новую пятилетку, на каждый новый год были большими, чем планы на предшествующие такие же отрезки времени. Нужны были стимулы, которые побуждали бы
политаристов выполнять хозяйственные директивы центра. Один из них состоял в том, что люди, которые скрупулезно им следовали, переводились на более высокие должности. Стремление занять более высокое место в политосистеме толкало человека к тому, чтобы делать возможно больший вклад в развитие
производства.
Однако возможность такого позитивного стимулирования была ограниченной. Наряду с данным способом делания карьеры существовали и другие: наличие мощных покровителей, умение втирать очки и т.п.. Но главное: с подъемом по иерархической лестнице число мест непрерывно
сокращалось. Большую карьеру могло сделать лишь ограниченное число лиц. Поэтому наряду с позитивным стимулированием должно было возникнуть и негативное: лишение должности.
Но во всех политарных обществах, как древних, так и новых, существовало негласное правило: политарист не мог быть
низведен до положения рядового члена общества. Пока он был на свободе, он был обречен вращаться в кругу политаристов. Чаще всего его братья по классу подыскивали ему должность не меньше той, что он занимал раньше. Лишь в редких случаях ему доставалась должность с меньшим «корытом».
В
этих условиях единственным реальным негативным стимулом могла быть только угроза лишения свободы и жизни. Чтобы политарный аппарат более или менее надежно работал, его глава — политарх должен был получить право распоряжаться судьбами всех членов класса политаристов: не только перемещать их по одной
своей воле с должности на должность, но — главное — лишать их свободы и жизни. Во главе политосистемы может стоять и олигархия, но идеальной формой политарного режима является деспотия. Политарный аппарат не может хорошо работать, если его время от времени не смазывать кровью его членов.
Таким образом, и второй цикл репрессий, не говоря уже о первом, диктовался потребностями развития политарной системы. Об этом говорит хотя бы тот факт, что те же самые два цикла мы наблюдаем в истории КНР. Один из них имел место в 50-х — начале 60-х годов, второй («пролетарская культурная
революция») в 1966–1969 годах. Однако второй цикл не является столь же необходимым, как и первый. В принципе политаризм может существовать и без деспотизма. Здесь многое зависит от человека, который возглавляет политосистему, т.е. политарха. Чтобы реальная возможность такого рода изменений в
политосистеме превратилась в действительность, нужно действие не только объективных, но и субъективных факторов. Не рассматривая Китая, остановимся лишь на СССР.
К началу 30-х годов И.В. Сталин стал признанным единственным вождем партии и страны. Но он все еще был стеснен в своих
действиях. Он представлял собой не деспота, а главу олигархии. Ограниченным было его право назначать на руководящие должности. Существовало множество людей — членов старой партийной гвардии, которые занимали свои посты не в силу благоволения И.В. Сталина, а своих былых заслуг.
И.В.
Сталина с его беспримерным властолюбием это не могло не раздражать. Он жаждал неограниченной власти. И.В. Сталин стремился предстать в глазах народа как второй после В.И. Ленина основатель партии и советского государства, как величайший мыслитель и политик, как истинное божество. Но это было
невозможно, пока жили и находились на свободе люди, которые знали подлинную историю. Из сложившегося положения для него был только один выход: истребление части членов правящего класса, особенно его верхушки. Окончательно И.В. Сталин решился на это после XVII съезда ВКП(б), на котором обнаружилось
существование среди партийной элиты оппозиции, направленной лично против него. Организованное И.В. Сталиным убийство С.М. Кирова дало желанный повод для начала нового цикла репрессий[18].
В ходе их были уничтожены или оказались в заключении большинство членов всех законно сформированных
органов партийной и государственной власти. Достаточно сказать, что из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде, было погублено 98 человек. Помимо всего прочего, И.В. Сталин в эти годы совершил государственный переворот, в результате которого вся полнота власти в стране
перешла в его руки.
Уничтожена или брошена в лагеря была значительная часть класса политаристов, но сам класс, разумеется, не только сохранился, но и окреп. Изменения произошли в его личном составе: он был во многом обновлен. В него извне хлынуло много людей, которые давно уже
завидовали правящей элите и с готовностью приложили руки к ее истреблению. Изменилась структура политосистемы. Во главе ее и государства в целом встал деспот. В его власти оказалась жизнь и смерть не только рядовых членов общества, но и политаристов, что, конечно, радости последним не доставляло.
Они, как и все подданные, теперь начали жить под постоянным страхом репрессий.
Поэтому и политаристы с нескрываемым облегчением встретили XX съезд КПСС. С этих времен репрессии, правда, в значительной степени смягченные, продолжали осуществляться лишь против рядовых граждан. Глава
политосистемы потерял право на жизнь и смерть ее членов. На смену деспотии пришла олигархия. Контроля снизу политаристы давно уже не знали. Теперь во многом был ликвидирован и контроль сверху. Политаристы среднего звена приобрели огромную долю самостоятельности. В этих условиях политосистема стала
разлагаться. Обычным явлением стали поборы, взятки, злоупотребление властью, сращивание с уголовным миром и т.п..
А что такого именно в России происходило в 37?
Так же как голод был во всем СССР, а не только на Украине, так и репрессии были во всем СССР. Коректнее говорить о событиях в СССР в 1937 году.
Не в России. Не было такой страны.
Но помните, Семёнов — "оракул" (термин Поппера). Четвёртый том его Философии истории даёт неплохое представление о ходе мировой истории: http://scepsis.ru/library/id_1327.html
Россия. Тридцать седьмой.
В моем горле живет кит.
Чарли Чаплин стреляет в упор,
Сплевывает в пол и молчит.
Иван Бунин ходит в кино,
На бедрах подруги пишет рассказы,
А на экране жесткое порно,
Но детям об этом не
скажут. Не скажут.
Припев:
Вдохновение.
Юбки веером вверх.
Сожаление
О том, что не встало.
Без сомнения,
Это было и это будет.
И ты опять предашь меня
И хоть на секунду,
Но все же забудешь.
Россия.
Тридцать седьмой.
Преддверие новой войны.
Олег Кошевой кашляет кровью,
И дни его сочтены.
Эмиль Золя строит галеры,
Но его не читает никто,
И все ждут кого-то,
Но кто этот, кто этот "кто"?
Припев
Россия. Тридцать седьмой.
Булгаков ныряет в пруду.
Выстрел уложит нас рядом
На красном прозрачном льду.
Москва ничему не верит,
Москва никому не простит.
Белоснежный, уже не нужный китель
На грязной стене висит.
Припев
Теперь такой вопрос, причём здесь все
упомянутые в песне и кто такие Олег Кошевой и Эмиль Золя?
Текст от Семенова - полная вата. "Организрванное Сталиным убийство Кирова" это 5. Остальное по тексту из той же кухонно-интеллигентской оперы. Фраерские байки.
Об Октябрьской контрреволюции и строе Советского Союза ("азиатский" способ, индустрополитаризм, промышленный феодализм).
Мы говорили в начале книги, что Октябрьская революция не была пролетарской. Добавим теперь: в ней содержался элемент продолжения антифеодальной революции.
Однако этот элемент — передача земли крестьянам — оказался временным; он был ликвидирован 15 лет спустя сталинской коллективизацией сельского хозяйства. Октябрьская же ре-
598
волюция, нанеся столь неэффективный третий удар по феодальным структурам, открыла
вместе с тем эру старательного уничтожения всех капиталистических, то есть антифеодальных элементов в России. Она оказалась, таким образом, объективно не продолжением антифеодальной революции. А чем же?
Давайте решимся высказать правду: ленинский переворот 1917 года — это не «Великая
Октябрьская социалистическая революция», а Октябрьская контрреволюция. Именно она явилась поворотным пунктом в истории русской антифеодальной революции. Именно после нее было сведено на нет все достигнутое в борьбе против застарелых феодальных структур в России. Как иначе, если не как
контрреволюцию, можно рассматривать октябрьский переворот 1917 года, заменивший в России рождавшуюся демократию — диктатурой? Разве не показали последовавшие десятилетия, что победила реакция, а не прогресс?
Через пару дней после переворота, в конце 1917 года, русская поэтесса Зинаида
Гиппиус откликнулась на это событие пророческим стихотворением:
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кромешным обуянный сном
Народ, безумствуя, убил свою свободу
И даже не убил — засек кнутом!
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты,
И скоро в прежний хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь.
Так и произошло.
Советские историки заунывно твердят, будто в
октябре 1917 года было свергнуто некое «правительство помещиков и капиталистов». А ведь это ложь, в действительности ленинцы свергли революционное правительство двух социалистических партий: социалистов-революционеров (эсеров) и социал-демократов (меньшевиков); никакая иная партия в правительство не
входила. Избранное населением страны — Учредительное собрание, в котором абсолютное большинство составляли представители этих же социалистических партий, было разогнано ленинцами. Была создана тайная политическая полиция ЦК, и установлен режим государ-
599
ственного террора. Была ликвидирована свобода печати. Согласившиеся вначале войти в ленинское правительство левые эсеры, уже через 4 месяца покинули его, а еще через три месяца демонстративно подняли восстание в Москве — как безнадежный крик протеста против наступившей реакции. Затем началась
гражданская война.
Советская пропаганда представляет гражданскую войну как продолжение революции. Перекидывается мостик от ленинского лозунга «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую» — к гражданской войне в России. А ведь мостика нет. Придя к власти, Ильич трепетал
перед перспективой гражданской войны. «Мы не хотим гражданской войны... Мы против гражданской войны», — твердил он61.
Гражданская война все-таки пришла: не как продолжение Октября, а как первое движение сопротивления против установившейся диктатуры номенклатуры. Это движение было не
однородным. В нем участвовали и монархисты: могло ли быть иначе в феодальной стране? Но, судя по документам Белого движения, в нем преобладало стремление вернуть то, что было достигнуто к 1913 году. Многие в движении сопротивления, хотели не реставрации абсолютизма, а дальнейшей либерализации в
стране. Заметную роль играли социалисты: эсеры и меньшевики. Когда советская пропаганда изображает гражданскую войну как столкновение «сил революции» — большевиков и «сил реакции» — их противников, она лжет. Противники большевиков выступали за восстановление того, чего добилась антифеодальная
революция в России, за новый созыв разогнанного Учредительного собрания, то есть за продолжение этой революции; большевики под лозунгом «диктатуры пролетариата» и «военного коммунизма» боролись за ликвидацию достигнутого антифеодальной революцией, то есть за феодальную реакцию.
Феодальная реакция
Мы произнесли слово «реакция». В самом деле, что общего с прогрессом имеет диктатура номенклатуры? Не надо давать сбить себя с толку, якобы «марксистскими» рассуждениями, будто все, направленное против капитализма, про-
600
грессивно. Именно Маркс и Энгельс так не рассуждали. Уже в «Манифесте Коммунистической партии» основоположники марксизма подчеркивали прогрессивность капитализма по сравнению с феодализмом и с едкой насмешкой отмежевывались от «феодального социализма».
Но написали
они в этой связи следующее:
«Чтобы возбудить сочувствие, аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса... Аристократия размахивала
нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собою народ. Но всякий раз, когда он следовал за нею, он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом»62.
Точно таким же методом действовали и марксисты-ленинцы, только в случае
победы они, как уже сказано, вешают замок на границу — чтобы народ не разбегался.
Капитализм в России был еще слаб: и об этом писали Маркс и Энгельс, нехотя вынужден был признать это Ленин. Однако быстрое экономическое и культурное развитие России в годы, предшествовавшие первой мировой
войне, размывало феодальные структуры. Этому способствовала неумная политика царского правительства: неудачная война с Японией, отказ от столыпинской реформы, бессмысленная смена министров, распутинщина; наконец, вступление в непосильную для страны мировую войну. Не в результате деятельности
«профессиональных революционеров», а в ходе ослабления феодальных структур в России были нанесены удары двух антифеодальных революций. Феодальная монархия была свергнута, к власти пришла коалиция социалистических партий, предстоял созыв Учредительного собрания для определения будущего политического
строя России. В этот момент свергнуть созданное революционное левое правительство, установить диктатуру, задушить только что завоеванные свободы, ввести режим государственного террора, возродить полицейщину и цензуру и начать старательно затаптывать все элементы свободного рынка — силы, взрывающей
феодализм, — какой же это прогресс? Это реакция. А затем последует сталинщина с систематическим массовым истреблением и монопольной властью
601
консервативного класса новой аристократии — номенклатуры. Это подтверждение того факта, что в стране победила
реакция. Буржуазная? Нет, буржуазия была раздавлена. Значит, феодальная реакция.
Но ведь не было в среде ленинских «профессиональных революционеров» сознательного стремления поддержать шатавшиеся феодальные структуры? Конечно, не было. Однако в политике, и тем самым в истории, важны не
личные мнения, а объективные результаты действий. Американская революционерка Эмма Голдман, вожделенно бросившаяся в Россию, чтобы участвовать в революции, уныло написала в своей книге «My disillusionement in Russia» («Мое разочарование в России»): «Ленин садится на место Романовых, императорский
кабинет скрещивают Советом народных комиссаров, Троцкого назначают военным министром, и рабочий становится военным генерал-губернатором Москвы. Такова, по сути, большевистская концепция революции, как ее переводят в реальную практику... В своем безумном властолюбии коммунистическое государство
постаралось даже усилить и углубить те идеи и взгляды, для сокрушения которых пришла революция»63.
Вероятно, что-то от этой объективной тяги к реставрации отражалось в подсознании ленинцев. Недаром к ним с такой легкостью стали примыкать люди из феодального лагеря. Маршал Советского
Союза Тухачевский был князем, придворный сталинский писатель Алексей Толстой — графом, царский полковник Шапошников был до глубокой старости начальником советского генштаба. Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, бывший российский военный атташе во Франции, вернулся в Москву и опубликовал затем свои
мемуары «50 лет в строю». Он действительно на протяжении полустолетия делал военную карьеру так, словно никакой революции и не бывало: при царе он был полковником, при Керенском — генерал-майором, а в Советской Армии стал генерал-лейтенантом. В конце сороковых годов я бывал у него дома, в маленьком
кабинете с огромной, расчерченной зигзагами фронтов военной картой на стене и выцветшей фотографией Жоффра с дарственной надписью. Граф — высокий, седоусый и веселый — гордился тем, что дом, в котором его поселили, был расположен напротив зданий UK партии, но большевиком он не сделался, а
продолжал
602
нести военную службу в государстве, мало отличавшемся, с его точки зрения, от царской империи.
Все эти и многие другие детали — лишь отдельные зримые проявления закономерного хода исторического процесса: от революции к реакции, и
затем к реставрации в несколько измененной форме. Так было с английской революцией, с Великой французской революцией, с рядом других менее драматичных революций. Так произошло и с русской революцией.
Да почему она стала бы исключением? Недоумевать надо было бы, если бы так не произошло
в России. И в России действовали — не могли не действовать! — общие для разных стран закономерности развития антифеодальной революции с ее приливами и отливами, с порой весьма длительными интервалами между волнами революции, крушащими и разрушающими феодальные структуры.
Феодальная
реакция после октября 1917 года была неосознанной. Однако Ленин близко подходил к ее осознанию, ибо отчетливо видел реальное положение в стране.
В соответствии с этой реальностью он оценивал характер общественных структур в России после октября 1917 года. Вот данная Лениным весной 1918
года классификация «элементов различных общественно-экономических укладов, имеющихся налицо в России»:
«1) патриархальное, т.е. в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство;
2) мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, кто
продает хлеб);
3) частнохозяйственный капитализм;
4) государственный капитализм;
5) социализм»64.
Первый элемент относится к сохранившимся еще остаткам дофеодального уклада; второй — к феодальному укладу; третий и четвертый — к капиталистическому;
пятый Ленин именует «социалистическим».
Ленин не оставляет никаких сомнений относительно того, какой элемент преобладает: «Ясное дело, что в мелкокрестьянской стране преобладает и не может не преобладать мелкобуржуазная стихия; большинство, и громадное большинство земледельцев — мелкие
товарные производители»65. Это верно: после октябрьского переворота в Советской Рос-
603
сии преобладало феодальное мелкокрестьянское хозяйство, которое так и не начало сколько-нибудь заметно развиваться по намеченному Столыпиным пути развития
капиталистических фермерских хозяйств.
Совершенно логично Ленин считал предстоящим историческим этапом не социализм, а капитализм. Только стремился он не к частновладельческому капитализму, а к государственному, то есть к применению метода огосударствления. В этом вопросе Ленин
категоричен. «Государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша теперешняя экономика»66, — пишет он. «Государственный капитализм был бы гигантским шагом вперед»67. И даже: «Государственный капитализм для нас спасение»68.
Под «государственным капитализмом» Ленин
подразумевал следующее: «В настоящее время осуществлять государственный капитализм — значит проводить в жизнь тот учет и контроль, который капиталистические классы проводили в жизнь. Мы имеем образец государственного капитализма в Германии. Мы знаем, что она оказалась выше нас»69.
Итак,
выше Советской России и образцом для подражания была для Ленина в 1918 году кайзеровская Германия, страна с феодальной монархией, но с более развитыми, чем в России, капиталистическими отношениями. А «гигантским шагом вперед» был бы для Советской страны государственный капитализм. Так Ленин сам
признает, что и после Октябрьской революции Россия по своей социально-экономической структуре — страна феодальная.
Казалось бы, стратегическая линия в такой обстановке ясна: поддержать освобождающееся от феодальной зависимости крестьянство и вместе с ним бороться против главного врага —
феодальных структур.
Однако Ленин неожиданно провозглашает другой лозунг: главным врагом он объявляет «мелкобуржуазную стихию», то есть крестьянство, а о феодальных структурах помалкивает. Ленин поучает: «...наш главный враг — это мелкая буржуазия, ее навыки, ее привычки, ее
экономическое положение»70. Но ведь эта «мелкая буржуазия» —- подавляющее большинство населения страны. Вдобавок Ленин причисляет к врагам и собственно буржуазию, и «пресловутую «интеллигенцию»71, и даже «самых крайних революционеров»72. Да кто же его дру-
604
зья? Это некие «сознательные пролетарии»73. А в 1918 году всех пролетариев — «сознательных» и несознательных — в России было меньше 2% населения.
Впрочем, Ленин имел в виду даже не это ничтожное меньшинство, а совсем уж малую величину — своих «профессиональных революционеров». Эти
«сознательные пролетарии» имели в своих руках лишь один инструмент — государство и соответственно лишь одно средство — принуждение. Правда, в том же 1918 году вышла в свет написанная Лениным накануне Октября книга «Государство и революция», повторяющая Марксовы тезисы об отмирании государства. Но,
органически присущая номенклатуре жажда монопольной власти, толкала ленинцев, вопреки идеологии, к твердому решению использовать свой единственный инструмент — государство, чтобы и в изоляции обеспечить свою диктатуру.
Мы видим: пусть не под влиянием социалистических утопий и уж тем
более не из осознанного желания возродить «азиатский способ производства», а из чисто практических соображений, но ленинцы встали на путь тотального огосударствления. Их политические расчеты опирались, на ясно для них видимые, феодальные структуры русского общества. Стремление же полагаться во всем
на государство, то есть на характерное для феодализма внеэкономическое принуждение, и уничтожать ростки капиталистических отношений, с неизбежностью привели к феодальной реакции.
Надо еще раз подчеркнуть: Ленин не хотел феодальной реакции, он серьезно задумывался над возможностью строго
контролируемого развития капитализма в России — будь то в форме государственной или, позже, нэповской. Но главным оставались для него именно контроль и управление, осуществляемые политбюрократией через государство, то есть диктатура номенклатуры. По сравнению с либерализировавшимся царским режимом с
конституцией, думой, многопартийной системой это была реакция — шаг назад, в глубь феодализма.
Ничего в этом не изменяет и то, что ленинцы не сознательно, а объективно поддерживали и сохраняли феодальные структуры. Правильно писал Маркс: «Как об отдельном человеке нельзя судить на
основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе
605
переворота по ее сознанию»74. Никакая общественно-экономическая формация не была создана сознательно — все они сложились стихийно. Это только в советском анекдоте
археологи находят в пещере первобытного человека его надпись: «Да здравствует рабовладельческое общество — светлое будущее всего человечества!», в действительности люди не проявляют такой прозорливости, и общество складывается стихийно.
Сформулируем вывод.
Диктатура
номенклатуры — это по социальной сущности — феодальная реакция, а по методу — «азиатский способ производства». Если идентифицировать этот метод как социализм, то диктатура номенклатуры — феодальный социализм. Еще точнее, это государственно-монополистический феодализм. Но реальный социализм — не
высшая ступень феодализма, а, наоборот, реакция феодальных структур общества перед лицом смертельной для них угрозы капиталистического развития, ибо повсюду в мире именно это развитие разрушает основы феодальных обществ.
Мы уже упоминали термин Джиласа: «промышленный феодализм». Вряд ли
стоит так именовать диктатуру номенклатуры. Она устанавливается обычно в индустриально слаборазвитых странах. Тот факт, что эти страны участвуют затем в общем для всего нашего мира процессе индустриализации, не специфичен для реально-социалистического строя.
Однако термин,
сформулированный Джиласом, может быть с пользой применен для характеристики той разновидности реального социализма, которая возникла в про-мышленно развитых странах. К ней и перейдем.
Во всяком случае, эта реальность не осталась незамеченной. О существовании
регламентирования, деспотически управляемых обществ, писали Монтескье, Адам Смит, Джеймс Милль.
Вслед за ними обратился к этому факту и Маркс. В своей схеме развития классового общества, путем следования через ряд социально-экономических формаций, Маркс должен был найти место и для этих
деспотий. Он нашел его в начале исторического пути человечества после возникновения классов. В «Критике политической экономии» (1859 год) Маркс четко сформулировал свою схему: «В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный способы производства можно обозначить как
прогрессивные эпохи экономической общественной формации»46. Причину возникновения «азиатского способа производства» Маркс видел в том, что сохраняется общинная, то есть коллективная собственность на землю. Эта собственность, так и не превратившись в частную, переходит к возникшему тем временем
объединению общин и, таким образом, к государству. Государство же олицетворяется деспотом, правящим при помощи своих ставленников, как мы теперь сказали бы — при помощи аппарата. Жители обращены в полную зависимость от государства, так как «государство непосредственно противостоит непосредственным
производителям... в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена»47.
Итак, по Марксу, классовое общество знает четыре последовательно сменяющие друг друга формации — четыре способа производства: 1) азиатский, 2) античный, 3) фео-
586
дальный, 4) капиталистический. Им предшествует доклассовое общество — «первобытный коммунизм», за ними следует бесклассовое общество — коммунизм, «светлое будущее всего человечества».
Хотя сказанное было представлено Марксом как итог многолетних работ, его затем обуяли сомнения.
Марксистское учение построено на классовом анализе развития общества. Естественно, что Маркс должен был прежде всего указать господствующий класс в каждой формации. Он называет четко: в античности — рабовладельцы, при феодализме — феодалы, при капитализме — капиталисты, при диктатуре
пролетариата — пролетариат. И вдруг, говоря об азиатской формации, классик сбивчивой скороговоркой объявляет, что правящим классом были... деспоты или государство.
Но ведь это же бессмыслица. Деспот — не класс, государство, именно с марксистской точки зрения, — аппарат господствующего
класса. Какой класс господствует при «азиатском способе производства»?
Класс этот очевиден: правящая бюрократия деспотического государства. Даже если на тонкого аналитика Маркса, нашло в этом вопросе затмение, читал же он в работах своих предшественников о роли бюрократии в восточных
деспотиях48.
Дело не в затмении. Маркс не может произнести слова «бюрократия» и предпочитает даже в «Капитале» писать бессмыслицу о «суверене» и «государстве» явно потому, что не хочет говорить о политбюрократии, как господствующем классе общества49.
В литературе
высказывается предположение, что это было следствием критики марксизма анархистами50. Верно, Бакунин прямо заявлял, что предусмотренная Марксом «диктатура пролетариата» на деле «порождает деспотизм, с одной стороны, и рабство — с другой» и что вообще все Марксово учение — это «фальшь, за которой
прячется деспотизм правящего меньшинства». Конечно, эти дальновидные слова могли укрепить основоположников в мысли, что о классе господствующей бюрократии говорить не стоит; но дело в том, что высказаны они были уже после выхода в свет первого тома «Капитала». Нет, такой умный человек, как Маркс, не
нуждался в подсказках своих критиков, чтобы догадать-
587
ся: нельзя признавать, что господствующим может быть класс «управляющих», а не собственников, иначе «социализм» предстанет всего лишь как общество нового классового господства.
Добавим,
что Маркс, очевидно, подметил некую загадочную связь между «азиатским способом производства» и социализмом. Иначе трудно объяснить высказанную им к концу жизни мысль о возможности прихода к социализму Индии и России на основе сохранившейся в обеих странах сельской общины, то есть на той же основе,
на которой, по его мнению, сложился «азиатский способ производства».
Если такие соображения побудили теоретика Маркса к фальсификации собственной теории, то популяризатора Энгельса они повели к более радикальным выводам. В «Анти-Дюринге» и в «Происхождении семьи, частной собственности и
государства» Энгельс открыто отошел от Марксовой четырехчленной схемы, объявив первым господствующим классом рабовладельцев и соответственно первой классовой формацией — рабовладельческую.
Такую же эволюцию проделал Ленин. Он отлично знал Марксову схему и цитировал четырехчленную
формулу Маркса в статье для «Энциклопедии Гранат»51. Эта статья была затем выпущена отдельной брошюрой с предисловием Ленина в 1918 году53. Но в своей лекции «О государстве», прочитанной всего через год, в июле 1919 года, Ленин вдруг дает другую схему. Вот она: «...вначале мы имеем общество без
классов... затем — общество, основанное на рабстве, общество рабовладельческое. Через это прошла вся современная цивилизованная Европа... Через это прошло громадное большинство народов остальных частей света... За этой формой последовала в истории другая форма — крепостное право... Этот основной
факт — переход общества от первобытных форм рабства к крепостничеству и, наконец, к капитализму — вы всегда должны иметь в виду...» Ленин называет в качестве «крупных периодов человеческой истории — рабовладельческий, крепостнический и капиталистический»53.
Почему Ленин, объявивший
учение Маркса догмой, ему противоречит? Потому что за год своего пребывания у власти он понял; опасно признать, что уже в далеком прошлом существовала система, в которой все было «национализировано», а господствующим классом была бюрократия.
588
Сталин пошел
дальше: он не просто замалчивал Марксову схему, а открыто расправился с ней. В 1931 году в Москве была организована дискуссия об «азиатском способе производства». Нехитрый ее смысл состоял в выводе: хотя Маркс о таком способе производства действительно писал, но на деле это рабовладельческий строй,
как и в античности. В 1938 году в упоминавшейся нами работе Сталина «О диалектическом и историческом материализме» была безоговорочно воспроизведена трехчленная схема: рабовладельческое общество, феодализм, капитализм. А чтобы забить кол в могилу Марксовой идеи о четырех формациях, в 1939 году ИМЭЛ
при ЦК ВКП(б) опубликовал рукопись Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству». Рукопись сумбурная, черновой набросок 1857—1858 годов, а не цитированная выше чеканная формула 1859 года. Но в этом наброске не давался перечень формаций. Это и решили использовать, чтобы показать:
видите. Маркс пишет о формах, предшествовавших капиталистическому производству, а азиатского и античного способов производства не называет. Доказывало это что-нибудь? Ровно ничего, так как он и рабовладельческого способа производства не называл. Больше того, Маркс и здесь как само собой разумеющееся
упоминал «специфическую восточную форму»54, «азиатскую форму» в противоположность античной55. Он писал, что «азиатская форма» держится особенно цепко и долго56 . Маркс и здесь подчеркивал, что в большинстве случаев «азиатская форма» связана с «восточным деспотизмом» и отсутствием собственности у
населения57. Тем не менее, опубликование рукописи было использовано тогдашним главой советской древней ориенталистики академиком В.В.Струве, для безапелляционного заявления: «Тем самым раз навсегда кладется конец попыткам некоторых историков усмотреть у Маркса особую «азиатскую»
общественно-экономическую формацию»58, — словно Маркс о ней ничего не писал.
Процедура живо напоминала оруэлловское описание допроса в «Министерстве любви», когда человеку показывают четыре пальца, а требуют, чтобы он увидел пять59. Метод и впрямь действенный: я, тогдашний московский
студент-историк, до сих пор инстинктивно считаю, что, по Марксу, существовали три классовые формации, хотя точно знаю: Маркс писал, что их четыре.
589
Может быть, действительно были научные основания причислять «азиатский способ производства» к
рабовладельческому обществу? Нет. Хотя рабы, в первую очередь государственные, имелись во всех восточных деспотиях, основная масса непосредственных производителей состояла не из них, а из псевдосвободных общинников. Деспотическое государство мобилизовывало их на работы — будь то строительство
оросительных сооружений, постройка Великой Китайской стены или возведение пирамид, дворцов и храмов. Из мобилизованных общинников состояли, по тогдашним временам, гигантские армии восточных деспотов. Это было не рабовладение, а то «всеобщее рабство» населения, о котором писал Маркс, характеризуя
«азиатский способ производства».
Так, не без благословения основоположников марксизма, «отцы» номенклатуры —Ленин и Сталин — разделались с «азиатским способом производства».
Гипотеза Виттфогеля
Немецкий историк Карл Виттфогель, глубоко
разочаровавшийся в коммунизме, восполнил образовавшийся пробел в изучении «азиатского способа производства». После ряда работ, посвященных отдельным аспектам проблемы, Виттфогель опубликовал в 1957 году в США монографию «Восточный деспотизм: сравнительное исследование тотальной власти»60. В этом
интересном и хорошо сформулированном труде автор излагает следующие основные идеи.
«Азиатский способ производства» возникает не просто при наличии общин с коллективной собственностью на землю, а в тех условиях, когда эти общины вынуждены объединить свой труд для строительства крупных
ирригационных сооружений. Такие общества Виттфогель именует «гидравлическими». Организация гидравлических работ и мобилизация общинников на эти работы ведут к возникновению деспотического правления. Бюрократия создающейся таким путем восточной деспотии, становится господствующим классом во главе с
правителем-деспотом. «Гидравлическое общество» — не рабовладельческое, ибо основную массу непосредственных производителей составляют не рабы, а об-
590
щинники. Это и не феодальное общество — феодалы подчиняются монарху на определенных условиях и в
определенных пределах, тогда как власть восточного деспота над его вельможами и бюрократами так же безгранична, как и над всеми другими подданными. И уж тем более «гидравлическое общество» — не капиталистическое: «восточного капитализма», как специфической формы не существует.
Автор
обращает внимание на сходство реального социализма с восточной деспотией — в частности, в том, что в обеих структурах господствующим классом является правящая бюрократия. Однако Виттфогель не решается отнести реальный социализм в СССР к «азиатскому способу производства», аргументируя тем, что в
соцстранах проводится индустриализация, а восточная деспотия — «агроменеджерский» строй.
Этот, скороговоркой произнесенный Виттфогелем аргумент, никак не может удовлетворить.
Промышленность, в противоположность ремеслу — новое явление в человеческой истории; оно относится к
тому же ряду изменений в технике материального производства, что и появление орудий из меди и бронзы, а затем из железа. Но ведь не вычеркивает же Виттфогелъ из «азиатского способа производства» архаичный Египет, пользовавшийся еще неолитическими орудиями, или государство инков, жившее в условиях
бронзового века.
Виттфогель увлекается своим монокаузальным объяснением возникновения деспотий, как политического следствия крупных ирригационных работ. Столкнувшись с фактом, что деспотии в ряде случаев возникали в странах, где искусственная ирригация не была центральной проблемой, а
то и вовсе отсутствовала, Виттфогель старается путем сложной классификации и такие страны подтянуть к понятию «гидравлического общества». Но ведь никакая классификация не может объяснить, почему крупные гидравлические работы в Голландии и Италии не привели к созданию деспотий, а в ряде других стран
— деспотия возникла, хотя не было гидравлических работ.
Логика приводимого Виттфогелем материала сама подталкивает к выводу: «азиатский способ производства» возникал не только в обществах с ирригационным сельским хозяйством, это лишь частный случай. Общая же законо-
591
мерность состоит в том, что тотальное огосударствление применяется для решения задач, требующих мобилизации всех сил общества. Использование этого метода — признак не прогресса, а, наоборот, тупика, из которого пытаются выйти, историческое свидетельство о бедности. И
прибегнуть к методу тотального огосударствления можно в принципе всюду, где есть государство.
Чем дальше от нашего времени отстоят изучаемые эпохи, тем явственнее заметна общность в развитии человеческих обществ, даже находившихся на разных континентах и не знавших друг о друге. А на
дальнем горизонте истории — в палеолите, неолите, медном и бронзовом веках — различия вообще почти незаметны: археологи четко определяют стадию развития общества, материальную культуру которого они обнаружили, но часто не знают, какому племени эта культура принадлежала.
Мы видим: уже
основоположники марксизма заметили в «азиатском способе производства» неприятные черты сходства с «диктатурой пролетариата», а «отцы» номенклатуры отреагировали на эту опасность, вычеркнув «азиатский способ» из числа формаций. Убедились мы и в том, что сущность «азиатского способа» состоит в
применении метода тотального огосударствления, причем правящий класс — политбюрократия — регламентирует всю жизнь общества и деспотически им управляет при помощи мощной государственной машины. Идея именно такой структуры проходит красной нитью через социалистические учения, вершиной которых
объяачяет себя марксизм-ленинизм. И правда: при реальном социализме господствующим классом является политбюрократия — номенклатура, она регламентирует жизнь общества и управляет им через свой аппарат — государство.
Мы сказали, что метод тотального огосударствления может быть применен
всюду, где есть государство, значит, и в наши дни. А не может ли быть, что реальный социализм и есть «азиатский способ производства», обосновавшийся в XX веке?
Маленький мальчик выходит во двор поиграть.
Ему скучно, никого нет, у него новый мячик. Неосторожный удар и, к его ужасу, мячик летит и попадает прямо в подвальное окно дворницкой. Из дворницкой выскакивает огромный
дворник в тулупе, ушанке, сапогах, бежит за мальчиком с диким ревом. Бедный мальчик убегает и думает: "Боже мой! Зачем же я вышел в пустой двор с новым мячиком? Лучше бы я сидел дома и читал своего любимого писателя Хемингуэя!"
Куба. Жара. Плантация сахарного тростника.
Хемингуэй сидит в баре и пьет шестой или седьмой по счету двойной замороженный "Дайхири" без сахара и думает: "Боже мой! Какой же я стал серой личностью! На той Кубе, в том всемирном вердикте, с этими актрисами. А эти китаянки, которых мне вчера прислали?!! Я живу какой-то
странной,
бессмысленной жизнью. Я исписался! А в это время мой друг Жан Поль Сартр в Париже творит философию будущего века, он создает экзистенциализм, у него есть идеи, ему есть для чего жить!"
Париж. Осень. Кафе.
Писатель Жан Поль Сартр сидит над одиннадцатой чашкой крепкого
черного кофе и думает: "Боже мой! Зачем я живу? Я сочиняю, высосанную из пальца, бессмысленную философию, я пытаюсь применить к этой высушенной теории живую литературу, в то время, как в далекой тоталитарной России великий писатель Андрей Платонов сочиняет настоящую литературу, которая останется в
веках!"
Москва. Зима.
Писатель Андрей Платонов в тулупе, ушанке, сапогах бежит по двору за мальчиком Васькой Аксёновым и кричит: "Догоню - убью!"
Есть мемориал жертвам, люди которые его опекают т.к. их родственники были репрессированы издали интересную брошюру. Под рукой к сожалению нет и видел ее довольно давно. Но цифры там интересные. На свердловскую область. На всю свердловскую область на пик репрессий 37 год по моему 1500 человек ушло
"по политике".
Отбросим все говнорассуждения и умствования которыми перепичканы посты многабукоф. Пусть теоретизирующие филистеры отдохнут. Хотя князь Тухачевский, служивший прапорщиком меня изрядно повеселил.
Давайте для начала сравним цифры по "повальным кровавым
репрессиям" с современным положением дел - будет ОЧЕНЬ интересно. А еще мне всегда было интересно почему после лагерей в которых выжить можно было "лишь чудом" больно дохера мемуаристов-разоблачителей осталось.
Сталин истребил "ленинскую гвардию" и за это ему большой респект.
а почему именно 37... все ЭТО началось раньше и закончилось позже...
почитайте Шаламова, посмотрите Жженова...можно полистать Солженицына, можно Резуна...из популярных... можно и серьезных почитать, то там все не так, как было на самом деле... это надо говорить с пережившими, но в 40-е они не говорили, как и в 50-е... а что стали говорить потом, это
уже было воспоминанием, а не той правдой, что была на самом деле...
А где конкретика в вопросе? Какого века? (от Рождества Христова!)
«А то весь инет пролазил, но так ничего толкового и не нашёл. Всё что ни пишут об этом периоде как-то смазано и расплывчато...» если в интернете нет, то вот тебе совет: «Создай машину времени и ВПЕРЕД!!! к правде»
Внимание! сейчас Вы не авторизованы и не можете подавать сообщения как зарегистрированный пользователь.
Чтобы авторизоваться, нажмите на эту ссылку (после авторизации вы вернетесь на
эту же страницу)
